Глава XI.
КРУШЕНИЕ ВЕЛИКОЙ ИМПЕРИИ
Книга Мириэль Бьюкенен – дочери английского посла[i], «свидетельницы всех событий, подготовивших русскую революцию, а также и самой революции».
«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идёт о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки читались с превеликим вниманием: они испещрены подчеркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и её составителя. Благодарю их и помню.
Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается её живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.
Публикации первого тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parigskaya-tetrad/.
Публикации второго тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-2: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-2/.
ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ-3: http://archive-khvalin.ru/o-tainstvennom/; http://archive-khvalin.ru/vojna-armiya-i-strana/; http://archive-khvalin.ru/pamyati-imperatora-nikolaya-ii/; http://archive-khvalin.ru/llojd-dzhordzh/.
КРУШЕНИЕ ВЕЛИКОЙ ИМПЕРИИ.
Т. 1. От автора. http://archive-khvalin.ru/krushenie-ot-avtora/.
ГЛАВА I. http://archive-khvalin.ru/glava-i/
ГЛАВА II. http://archive-khvalin.ru/glava-ii/
ГЛАВА III. http://archive-khvalin.ru/glava-iii/
ГЛАВА IV. http://archive-khvalin.ru/glava-%ce%b9v/
ГЛАВА V. http://archive-khvalin.ru/glava-v/
ГЛАВА VI. http://archive-khvalin.ru/glava-vi/
ГЛАВА VII. http://archive-khvalin.ru/glava-vii/
ГЛАВА VIII. http://archive-khvalin.ru/glava-viii/
ГЛАВА IX. http://archive-khvalin.ru/glava-ix/
ГЛАВА X. http://archive-khvalin.ru/glava-x/
+
Глава XI.
Раненые.
В тот день, когда Англия вступила в войну, я отправилась с одной русской приятельницей записаться в Георгиевскую общину сестёр милосердия. Сестра, встретившая нас в приёмной, недружелюбно на нас взглянула.
— Вы опоздали, — ответила она на наш вопрос, — у нас больше нет вакансий. Вам придётся ждать до следующей очереди шесть недель.
— Ради Бога, — начала я, как умела по-русски, — я — англичанка. На этих днях Англия объявила войну Германии. Не могли ли бы вы сделать для нас исключение?
Лицо сестры милосердия сразу же изменилось.
— Вы — англичанка? Хорошо. Я спрошу баронессу Врангель, можем ли мы что-нибудь сделать.
Она ввела нас в приёмную, где приёма ожидали несколько молодых девушек, и вышла на минуту. Вернувшись, она повела нас по длинному коридору в большую пустую комнату, где в кресле с высокой спинкой сидела очень пожилая дама. Лицо её было до того бледно, что казалось не от мира сего. Она была в косынке и в коричневом платье.
Она взглянула на меня и протянула мнѣ дрожащую руку.
— Я ведь знаю вас, — сказала она. — Вы дочь английского посла. Скажите, какие новости из Англии?
Этот вопрос мне ставили так часто за последние дни, и мне было так трудно на него отвечать. Теперь, однако, я могла с уверенностью сказать, что Англия выступила на стороне союзников.
— Слава Богу! Тогда всё будет хорошо.
Её усталые глаза наполнились слезами. Её руки, державшие мои руки, притянули меня к себе, и её дрожащие губы нежно поцеловали меня в щёку.
— Я рада, что вы пришли ко мне, — сказала она, — я устрою так, что вы сможете начать работать у нас завтра же.
Я, вероятно, никогда не забуду следующего утра, когда меня повели по пустым коридорам в госпиталь и представили дежурной сестре. Это была большая светлая комната, разделённая на два отделения: для мужчин и для женщин. Высокие окна выходили в сад госпиталя. Вдоль стен и по середине комнаты стояли низкие деревянные скамейки. На одном конце комнаты стояло два больших деревянных стола. Один из них был завален бинтами, ватой, мазями и дезинфекционными средствами. На другом столе — лежали инструменты.
На всех скамьях сидели люди с гноившимися ранами, с забинтованными руками или ногами. Все они — мужчины и женщины — немыми, терпеливыми глазами беспрерывно следили за проходившими сёстрами и со страхом смотрели на инструменты, мази и лекарства.
До этих пор я никогда не бывала в больнице, никогда не видела болезней и ран. Моё первое чувство было — чувство отчаяния. Потом мне стало дурно. Меня спасло от позора то, что одна из сестёр дала мне в руки пакет бинтов и ваты, приказав держать его, пока она будет делать перевязку мужчине с нарывом в ухе. Не совсем поняв её быструю речь, я стояла и следила за её быстро работавшими пальцами, подавая ей инструменты, когда она их требовала и горестно размышляя о том, наступит ли когда-нибудь день, когда я смогу дотронуться до такой ужасной вещи, как этот нарыв.
Я не помнила, как прошло утро. Помню, как я закрыла глаза при виде того, как доктор стал зашивать громадный разрез на чьей-то руке. Помню, как я старалась не слушать криков какой-то женщины. Смутно вспоминаю, как одна из сестёр приказала мне забинтовать только что промытую рану. Я не имела ни малейшего понятия о том, как это делается, но сестра терпеливо показала мне, и сам больной с интересом следил, давая советы и не морщась, если по неопытности я причиняла ему боль.
«Ничего сестрица, — добродушно сказал он, — все мы должны начинать с азов». И потом добавил снисходительно: «Вы это совсем неплохо делаете. Через день, два вы будете перевязывать совсем хорошо».
Через день, два… Я содрогнулась при мысли хватит ли у меня мужества придти завтра опять. Но это чувство брезгливости прошло поразительно быстро.
Я скоро привыкла к регулярному посещению общины и втянулась в работу. У меня уже были свои любимые больные, и я начала настолько хорошо понимать по-русски, что не только исполняла приказания старших, но уже могла вести сама разговоры. Мы старались перегнать одна другую количеством сделанных перевязок. Одновременно впускалось двадцать больных, и те из сестёр, которые были свободны, старались захватить самые интересные случаи. В первое утро я следила, как одна сестра мыла ноги одного очень грязного, старого нищего. Я подумала с непростительным отвращением: «Я ни за что не буду мыть такие грязные ноги!». А впоследствии мне пришлось мыть и бинтовать почти что исключительно ноги. Я даже испытывала особую гордость, изобретя особенный фасон перевязки. И один старик специально выразил желание, чтобы я ухаживала за ним.
— Тогда мне не надо каждый раз объяснять всё сначала, — заявил он, — и, кроме того, я очень доволен вами.
Говорили, что русские дамы проявляли недостаточно жертвенности во время войны. Это неправда: только самая незначительная часть русских дам продолжала играть в бридж и заниматься пересудами. Остальные работали, и лазареты были переполнены девушками, которые, вероятно, никогда не держали в руках иголки и никогда не стлали себе постель. Многие из них начали проходить курсы сестёр милосердия в общине Св. Георгия, и на второй день моего пребывания там я повстречалась с г-жой Половцовой — самой избалованной красавицей петербургского большого света. Она в смущении стояла пред стариком отталкивающего вида, у которого болела рука, и, когда я проходили мимо неё; она остановила меня со вздохом.
— Ради Бога, — задыхаясь, сказала она мне. — Сестра велела мне его вымыть, и я не знаю, с чего мне начать?
Я взглянула на больную руку нищего и потом на неё. Ей было так же дурно, как и мне, а нищий сидел на скамейке, равнодушно поглядывая на нас. Он заплатил свои гроши за визит, и это было главное.
— Что мне делать? — повторяла Половцова, — сестра сказала мне, помойте его, и она так занята, что я не смею её спросить. Вы знаете, что делают в таких случаях?
Я не знаю, но мы кое-как справились с этим поручением, не без помощи самого больного. Когда мы кончили, г-жа Половцова заплакала, побледнев ещё более.
— Я никогда не смогу делать этого, никогда! — с безнадёжностью в голосе сказала она.
Я с нею мысленно согласилась. А потом я узнала, что она работала на фронте, не щадя своих сил.
Шесть недель спустя после начала войны открылся английский госпиталь и, как только прибыла первая партия раненых, я начала там свою работу.
Госпиталь английской колонии в Петрограде занял одно из крыльев Покровской больницы на Васильевском острове. Было открыто 40 кроватей для солдат и десять для офицеров. Позднее порядок этот был изменён, и у нас были только солдаты. Когда же прилив раненых с фронта усилился, мы увеличили количество кроватей до 80. У нас работали два хирурга из Покровской больницы, английская и русская старшие сёстры — остальные были сёстрами военного времени.
Бедная сестра Анна. Я её до сих пор вижу перед собою. Она была высокая, полная, в коричневом платье и голубом переднике. Она была очень верующей, и у неё было очень развито чувство долга. Если раненый мог стоять на ногах, он должен был ходить по воскресеньям в церковь и присутствовать на ежевечерних молитвах в зале госпиталя. Заботы о спасении души были для неё более важны, чем мытьё, перевязки и измерения температуры. Она делала нам строгие замечания, если мы разговаривали или же смеялись во время еды. Она относилась с недоверием к вновь поступившим, и первая работа, которую она мне поручила, заключалась в том, что я должна была резать ногти у прибывшей группы раненых.
— Опять ноги! — подумала я. Но к этому времени я уже так привыкла к этому, что не протестовала и послушно направилась к койкам с большими ножницами. Сестра подозрительно посмотрела мне вслед, словно ожидая от меня протестов.
Я не знала достаточно русского языка, чтобы присутствовать на лекциях в госпитале, но за восемь недель моего пребывания там я почерпнула много практического опыта, и один доктор Покровского госпиталя, знавший французский язык, проэкзаменовал меня и произвёл в чин сестры военного времени.
В России раненых солдат никогда не перевязывали в палатах. Те, которые не могли идти, тех несли в операционную на носилках. Их клали на стол, и каждый из госпитальных хирургов имел своих больных. Порядок работы редко менялся. Всё утро проходило в перевязывании ран. Потом чистились столы, стерилизовались инструменты и готовились столы для дневных операций. В свободное от занятий время мы мыли бинты, гладили их и помогали сёстрам в разных мелочах. Мы имели двух сиделок для грубой работы и двух санитаров. Выздоравливавшие солдаты помогали нам в несложной работе.
Вначале мы думали, что наша работа в госпитале будет чем-то временным, преходящим. Но время шло регулярно и однообразно, не оставляя свободной минуты для размышлений, воспоминаний и ожиданий. Госпиталь был всегда переполнен. В нём каждый имел свой круг обязанностей. Когда привозили новых раненых, лихорадочная работа закипала и прямо не было времени, чтобы передохнуть. Нужно было удалять грязные, запачканные бинты, перевязывать раны, которые на первый взгляд казались такими ужасными, что прямо не верилось, что их можно будет переменить. Иногда кто-нибудь из раненых умирал, и тогда шаги в широких, светлых коридорах звучали глуше, и у сестёр были заплаканны глаза. В маленькой часовне в саду служили панихиду, гроб стоял открытым, горели восковые свечи, и видно было измученное лицо, которое обрело, наконец, мир. В праздники солдатам полагалось к хлебу масло и варенье к чаю. В комнате сестёр, оклеенной веселыми обоями и украшенной розовыми занавесками, не видно было следов обычной работы: на столе стояли цветы, сладкий пирог, и сестра Анна, проходя по палатам, шуршала своим коричневым шёлковым платьем и блестела золотым крестом, висевшим на шее. По случаю праздника, она не выговаривала нам за то, что мы смеялись и болтали за чаем.
После завтрака к нам в госпиталь приходили различные посетители, чтобы немного развлечь раненых.
Однажды прибыла Императрица Александра Фёдоровна с двумя старшими Великими Княжнами. Их свежие личики выделялись на фоне тёмно-красных бархатных платьев, отделанных горностаем. Несколько раз у нас бывали Великая Княгиня Виктория Фёдоровна и Ксения Александровна, Великая Княгиня Мария Павловна и Великий Князь Николай Михайлович, который создавал во всём госпитале атмосферу хорошего настроения. Часто заходила г-жа Сазонова, которая приносила каждый раз подарки солдатам. И раз нас даже посетил военный министр генерал А. Поливанов. Его приятные, непринуждённые манеры произвели глубокое впечатление на раненых, и его посещение было темой их оживлённых разговоров в течение нескольких дней.
Даже происшедшая впоследствии, после революции, резкая перемена в облике русского солдата, не изгладит в моей памяти воспоминаний о нём, каким я видела его в первые месяцы и годы войны: дисциплинированным, терпеливым, кротким, готовым отдать свою молодость и жизнь для победы Родины. Эти солдаты были точно дети: они безмолвно лежали с измученными, скорбными лицами и, при виде нас, сестёр, приветствовали нас неизменной улыбкой.
«Ну, как ты себя чувствуешь, Иванов? — Ничего, сестрица», — было их неизменным ответом.
Или же, когда уже было невтерпёж, то иногда они робко говорили: «Больно, сестрица…»
Многие их имена вспоминаются мне даже теперь. Вот Фирченко, которому сделали безнадежную операцию два часа после того, как его привезли с фронта в лазарет. Его детские серые глаза взглянули на меня умоляюще, когда на операционном столе доктор наложил на его лицо маску. И, после того, как была окончена эта кошмарная операция, Фирченко долго лежал в безмолвной агонии, сжав мою руку. И, когда я, наконец, встала, он взглянул на меня со слабой улыбкой и прошептал:
— Спасибо, сестрица. Да благословит вас Господь!
Вот Павлов — юноша с белокурыми волосами, у которого были простреляны оба лёгких и сделался общий паралич. Он лежал у нас в лазарете очень долго, всегда с улыбкой на своём измученном лице, и его хриплый голос жалобно повторял: «Как я был бы счастлив, если бы не эти боли! За мною ходит столько людей — совсем, как за барином».
Вот — Соколов, нога которого была очень плохо ампутирована в каком-то полевом госпитале, так что ему пришлось сделать несколько операций. Он лежал у нас почти что целый год, но никогда не жаловался, всегда уверяя нас, что ему «лучше, гораздо лучше»…
Вот Самсонов, высоко лежащий на подушках, с большими тёмными глазами, которые выделялись на его измученном лице. Он был до того опрятен, что в день своей смерти он дрожащей рукой провел по подбородку и произнёс:
— Надо было бы побриться…
А вот Ваганов, весь почти разорванный на части, который, когда я однажды заглянула к нему, чтобы попрощаться, схватил моё пальто и, — положив на мех свою бледную щёку, прошептал: «Мягко, золотая сестрица, как мягко!..»
И так и уснул, прильнув к меху.
Наши врачи проявляли много внимания и нежности, ухаживая за больными. Наша старшая сестра мисс Фрум работала, не покладая рук, и раненым было у нас хорошо. Оставляя госпиталь, раненые прощались с нами со слезами на глазах. И мы постоянно получали потом письма от солдат, когда они возвращались на фронт или же отправлялись домой. Письма эти были чарующе наивны и подкупали своей искренностью. Вот несколько таких солдатских писем:
«Это письмо от раненого солдата Александра Самсонова, Ваше Превосходительство, сэр Джордж, и Ваше Высокоблагородие, дорогая сестра Мириэль. Низко кланяюсь Вам и желаю доброго здоровья от Господа Бога и благодарю Вас, Ваше Высокоблагородие за Вашу доброту к нам, раненым. Нам было так хорошо в вашем лазарете, и моя жена также благодарит Вас за Вашу доброту. И ещё раз благодарю Вас за всё. Вы были для меня лучше родной матери. Я никогда не думал, что так быстро поправлюсь. Благодаря Вам и Вашему госпиталю, я приехал домой 19 декабря. Моя мать и моя жена благодарят Господа, что я был в Вашем госпитале. Благодарю Вас за Вашу доброту.
Простите, что плохо пишу. До свиданья. Будьте живы, здоровы. Желаю Вам доброго здоровья».
«Ваше Высокоблагородие, шлю Вам свой привет. Низко кланяюсь Вам и да пошлет Вам Господь Бог счастья. Очень благодарю Ваше Высокоблагородие за всю Вашу доброту ко мне. И моя жена и я ещё благодарим вас за все ваши подарки. И ещё я кланяюсь Вам и желаю всего лучшего на свете. И ещё благодарю Вас, сестрица, за все ваши беспокойства обо мне. Я здоров, и счастлив и того же желаю и Вам. Ваш Игнатий Верник».
«Шлю Вам привет, глубокоуважаемая сестрица. Шлю Вам и Вашей мамаше и всем барыням и сестрицам из госпиталя — глубокий поклон и желаю Вам на многие годы счастья. Не нахожу слов, чтобы поблагодарить Вас за всю Вашу доброту и никогда не забуду те дни, которые я провёл в британском госпитале. Я, слава Богу, здоров и, наверное, скоро вернусь обратно на фронт. Со дня на день ожидаю своего отправления в часть, а потому прошу Вас написать мне письмо. Простите, сестрица, что прошу Вас об этом, но мне так хочется иметь письмо от Вас, и ещё больше хочется узнать, что Вы получили моё письмо, чтобы Вы не считали меня неблагодарным. До смерти своей не забуду Вас и Ваших родителей. Прощайте. Пожалуйста, напишите мне, хотя бы две строки. И ещё три раза прощайте. Прощайте. Прощайте. Ваш преданный Стефан Обшенников».
Кроме госпиталя моя мать устроила рабочую группу для всех дам английской колонии, которые собирались два раза в неделю в английском посольстве и делали бинты и бельё для солдат, а также одежду для их жён и детей, которую те брали с собой. Постепенно деятельность этой организации расширялась.
Одежду также давали беженцам и солдатам, бежавшим из плена из Германии, которые прибывали в Россию в состоянии полного истощения.
В начале войны, из-за трений, существовавших между военными властями и Обществом Красного Креста, санитарная часть русской армии не стояла на должной высоте. Иногда раненые солдаты по несколько дней не получали медицинской помощи и лежали с не перевязанными ранами, в то время, как в нескольких верстах на железнодорожных путях стоял прекрасно оборудованный санитарный поезд с персоналом, сидевшим без дела. Некоторые солдаты, приезжавшие к нам с фронта, были в ужасном состоянии. Они по несколько дней ничего не ели и раны были настолько загрязнены, что начиналась гангрена или же столбняк. В госпиталях даже Петрограда чувствовался недостаток лекарств и перевязочных средств. Медицинский персонал был перегружен работой. Койки были так тесно приставлены друг к другу, что едва можно было между ними проходить.
Красный Крест, состоявший под покровительством Вдовствующей Императрицы, старался всячески облегчить страдания раненых. Санитарные поезда, полевые перевязочные пункты и передвижные госпиталя формировались и посылались на фронт. Великая Княгиня Мария Павловна стояла во главе склада Красного Креста, собиравшего и отправлявшего на фронт лекарства и инструменты. Великая Княгиня Виктория Фёдоровна имела свой санитарный поезд. Великая Княгиня Ольга Александровна, Мария Павловна-младшая, и Елена Владимировна и дочь Великого Князя Константина Константиновича записались в сёстры милосердия. Впоследствии всё заведование санитарной и эвакуационной частью было сосредоточено под начальством Принца Александра Петровича Ольденбургского, и эта реформа до известной степени упорядочила постановку дела помощи раненым и больным воинам, внеся известную централизацию в дело, в котором принимали участие военные и гражданские власти, частные общества, земства, города, дворянские общества и бесконечное количество благотворительных союзов и организаций.
С начала войны Императрица Александра Фёдоровна и две старшие Великие Княжны начали работать в качестве сестёр милосердия в одном из госпиталей в Царском Селе. Они ходили в этот госпиталь каждый день и всегда настаивали на том, чтобы им не делалось никаких послаблений. И, хотя Императрица хотела помочь раненым совершенно искренно, ей и это ставили в вину:
— Императрица Всероссийская, — говорили они, — стоит так высоко, что не должна унижаться, работая наравне с простыми сёстрами. Она может потерять уважение своих верноподданных.
— В глазах России я всегда неправа, — с горечью сказала однажды Александра Фёдоровна.
Можно было подумать, что это было действительно правда, и каждый её жест вызывал критику и осуждение.
(Конец первого тома. Продолжение следует).
Примечание:
[i] Бьюкенен Мириэль (англ. Meriel Buchanan; 1886-1959) — британская мемуаристка, дочь последнего посла Великобритании в Российской Империи; автор многочисленных статей и книг, в том числе о Царской Семье и России.
Единственный ребёнок в семье карьерного дипломата сэра Джорджа Бьюкенена. Детство и юность прошли заграницей, где служил отец: в Германии, Болгарии, Италии, Нидерландах и Люксембурге. В 1910 году семья переехала в Россию, куда отец был назначен послом. В России опубликовала два романа о жизни в Восточной Европе: «Белая ведьма» (англ. White Witch, 1913) и «Таня: Русская история» (англ.Tania. A Russian story, 1914). С началом Первой мировой войны семья осталась в России, где мать Мириэль Бьюкенен организовала больницу, а сама она служила там медсестрой. В январе 1918 года семья навсегда покинула Россию.
Начиная с 1918 года, написала ряд книг, посвящённых Российской Империи, Царской Семье Государя Николая II, русскому дворянству и международным отношениям: «Петроград: город беды, 1914-1918» (англ. Petrograd, the city of trouble, 1914-1918. — London: W. Collins, 1918); «Воспоминания о царской России» (англ. Recollections of imperial Russia. — London: Hutchinson & Co, 1923. — 227 p.); «Дипломатия и иностранные дворы» (англ. Diplomacy and foreign courts. — London: Hutchinson, 1928. — 228 p.); «Крушение империи» (англ. The dissolution of an empire. — London: John Murray, 1932. — 312 p.); «Анна Австрийская: Королева-инфанта» (англ. Anne of Austria: The Infanta Queen. — London: Hutchinson & Co, 1937. — 288 p.) и др. В 1958 году опубликовала книгу о дипломатической службе её отца – «Дочь посла» (англ. Ambassador’s daughter. — London: Cassell, 1958. — 239 p.).
В 1925 году вышла замуж за майора Валлийской гвардии Гарольда Уилфреда Кноулинга (ум. 1954). У них был единственный сын Майкл Джордж Александр (род. 1929).