Часть первая.

Первая мировая и гражданская война разделила Россию на советскую и зарубежную. В историографии период между двумя мировыми войнами получил наименование INTERBELLUM или, по-русски, МЕЖВОЙНА. Осмыслению русской национальной зарубежной мыслью процессов и событий, приведших к грандиозным военным столкновениям в истории человечества, их урокам и последствиям посвящен новый проект «Имперского архива» INTERBELLUM/МЕЖВОЙНА. Для свободной мысли нет железного занавеса, и дух дышит, где хочет.  

АНДРЕЙ ХВАЛИН

+

ЕКАТЕРИНБУРГСКАЯ ТРАГЕДИЯ

«…дышать в этом инквизиторском полу-подземелье становилось всё труднее и труднее…»

Часть первая.

Осведомлённые люди вовремя подсказали мне (см. примечание – А.Х.), кто именно из рабочих Злоказовской фабрики и Верх-Исетского завода, из послушниц женского монастыря и из работниц при канцелярии профессиональных союзов могут дать правдивые и толковые показания, дополняющие богатый материал «белогвардейских» следствий. До переезда за границу я, конечно, не мог видеть ни одной строчки из этих материалов, тщательно скрываемых Советской властью. Крайняя скудость, бледность и противоречивость официальных большевицких сведений о событии 17 июля 1918 г. являются естественными причинами нарождения наивных легенд и фантастических слухов.

Старый профессор московского университета зимою 1924 года горячо спорил со мною, доказывая, что по бесспорным данным Николай II и его семья — живы и невредимы. Вдова титулованного придворного сановника — величественная седая дама, напутствуя меня на заграничную поездку, сказала спокойно уверенным тоном:

— Заграницей вы, конечно, скоро убедитесь, что Государь Император и его семья благополучно проживают в Англии. Неужели же вы думаете, что если бы они погибли от рук большевиков, то Англия согласилась бы признать советскую власть.

Гвардейские отставные солдаты в Минской губернии категорически заверяли меня со слов надёжных очевидцев, что Император Николай II летом 1919 г. в Швеции милостиво беседовал с нижними чинами полков, шефом которых он состоял и подарил каждому из них по новенькому серебряному полтиннику. Крестьянка, с полными вёдрами воды на плечах, которую я встретил на тот единственный раз, когда мне удалось войти во внутрь рокового дома, словоохотливо и доверчиво поведала мне свои недавние переживания:

— Я жила тогда не здеся, а в домике, что насупротив. Покеда в город не вступили, толковали все наши горожане, что Романовых всех вывезли кудай-то на рудники и там порешили. Только, когда красные-то на время поразбежались, зачалось следствие по приказу верховного правителя, и дознались евонные-то судейские, что в энтом-то доме в подвальной, что рядом с кладовой, всех одиннадцать душ и сказнили. У меня самой шурин в охране служил, да в тот день по милости Божьей, как нарочно, не дежурил. Опосля только добрую неделю он узнал досконально, что уж и караулить то некого — всех загубили.

— Вы сами бывали в той комнате, где совершилось убийство? Она, вероятно, мрачная, полутемная? — спросил я свою симпатичную бесхитростную собеседницу.

— Бывала один разок единственный, да и то всю душу мне захолонуло, инда в дрожь даже бросило. Вы сказываете, что энта горница должна быть полутемной, так ведь, если уж на то пошло, и верхние то комнаты не ахти как весело светом солнечным освещаются.

К этому как раз моменту во дворе Ипатьевского дома вошёл тот благожелательный ко мне должностной человек из областного совета, который обещал мне накануне оказать протекцию для входа внутрь рокового особняка. По каменным кулуарам нижнего этажа мы пришли в страшную комнату. Сразу пахнуло в лицо могильной сыростью, суровой и затхлой. Из единственного тюремного окна льётся мутный полусвет. Сводчатый потолок гнетёт и давит. Прежде всего, бросаются в глаза аккуратно вырезанные прямоугольные куски в полу и в обоях одной из стен.

— Это судебные следователи Колчаковского времени брали эти квадраты для исследования. А вот из этих досок вытаскивали пули, а тут были штыковые удары, — хладнокровно монотонно говорит мой спутник, чуть-чуть позванивая своими ключами.

Комната, похожая на склеп, имеет не более пяти квадратных саженей в своей площади. А ведь в те кошмарные минуты тут поместилось одиннадцать обречённых жертв и одиннадцать палачей!

— Да, этот лгунишка трусливый — как его — да, Павел Медведев, проговорился, что дали они из своих Нагановских револьверов не менее 15 залпов… Палили потом без всякого смысла, ради одного только хулиганского озорства, — точно отвечая на мои не высказанные мысли, молвил мой спутник.

Преодолев усилием воли мою временную психическую слепоту, я и в полумраке хорошо разглядел следы вытащенных пуль во всех четырёх стенах. Некоторые пули были с клочками приставшего к ним окровавленного пуха. Дело в том, что горничная Анна Демидова пряталась на коленях за порт-пледами и тщетно молила убийц о пощаде. Подушки были прямо разнесены пулями в мелкие клочья, и гагачий пух въедался с пулями в стены.

Отчетливо разглядел я и обильные следы от штыковых ударов на полу, следы вытираемых окровавленных рук на высоте большого человеческого роста, резко отличающиеся от незатейливого рисунка обоев. Присматриваться к другим кошмарным подробностям я уже не был в состоянии, тем более, что дышать в этом инквизиторском полу-подземелье становилось всё труднее и труднее… Когда я вышел потом на улицу, то яркое весеннее солнце показалось мне холодным и тусклым, а по апрельскому небу плыли какие-то серые давящие тени…

Валентин Сперанский[*]

(Продолжение следует)

«Возрождение» (Париж). № 106, 16 сентября 1925 г.

 

Примечание:

[*] Сперанский Валентин Николаевич (1877-1957) — российский и французский юрист, философ-социолог, педагог, политолог, публицист, литературовед и общественный деятель. Родился 18 апреля 1877 года в Москве в семье действительного тайного советника, лейб-медика Николая Васильевича Сперанского. Окончил юридический факультет Императорского Московского университета. С 1903 года состоял приват-доцентом Императорского Санкт-Петербургского университета по кафедре философии права.

После октябрьского переворота Сперанский был отстранён от преподавательской деятельности, эмигрировал в Ревель, а затем во Францию и с 1925 года проживал в Париже. С 1928 года читал лекции в столичном университете. В центре его исследовательской деятельности – история философской мысли, развитие политических теорий. Наиболее крупный из изданных им трудов по данной теме «Общественная роль философии: Введение в историю политических учений», 1913. В период эмиграции был сотрудником газет «Последние новости», «Дни», «Рассвет», «Возрождение». После Второй мировой войны работал в газете «Русская мысль». В 1954-1957 гг. читал лекции в Русских домах под Парижем и на Лазурном Берегу. Известен своей культурной деятельностью, принимал участие в спектаклях театра Н.Н. Евреинов, был членом множества литературных кружков, написал, но не успел опубликовать исторический роман «Самоубийство епископа Вениамина». Заслуги учёного были отмечены орденом Почетного легиона (1928). Умер 9 ноября 1957 года в Париже и был похоронен на Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.