ПАМЯТИ ГОСУДАРЯ
Царь-мученик Николай относился к своим подданным, как отец к детям
«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идёт о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки читались с превеликим вниманием: они испещрены подчеркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и ее составителя. Благодарю их и помню.
Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается её живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.
Публикации первого тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parigskaya-tetrad/.
Предыдущие публикации из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-2: http://archive-khvalin.ru/predel-rossii/; http://archive-khvalin.ru/vo-vlasti-illyuzij/; http://archive-khvalin.ru/gosudar-v-rodnoj-srede/; http://archive-khvalin.ru/derzhavnyj-georgievskij-kavaler/; http://archive-khvalin.ru/zalyotnyj-gost/.
+
Девяносто лет назад (статья опубликована в 1958 г. – ред.), 6 мая 1868 года, в день памяти святого и праведного Иова Многострадального, родился Великий Князь Николай Александрович, старший сын Наследника Престола. Он, как отмечает С.С. Ольденбург, был с детства «обручён Царству».
К этому дню особенно захотелось напомнить о той исключительной доброте и соединённой с нею ласкающей мягкости, которые составляли особенность дорогого Государя.
Черта эта подчёркнута в одном из рассказов, помещенных флигель-адъютантом Владимиром Владимировичем Свечиным в его книжке «Светлой памяти Императора Великомученика Николая II» с подзаголовком: «Глаза – зеркало души», изданной в 1935 г. в Париже.
Тогда же книжку эту подарил мне её автор, мой старший однокашник. В скитаниях я утратил её. Недавно я получил её вновь и с большим удовольствием перечёл, зная, что написана она лицом, имевшем возможность близко изучить Государя по совместной службе в л. гв. Преображенском полку и находясь в Его свите.
Привожу, в выдержках, изложенное им в рассказе «В лазарете». Происходило это зимой 1914 года.
«… В день Своего отбытия в Петроград Государь Император повелел мне остаться еще несколько дней в Москве, дабы объехать неосмотренные лазареты и, в первую голову, побывать в том, который Его Величество посетил перед самым отъездом. «Мне пришлось сейчас торопиться, — сказал Государь,- и я опасаюсь, как бы кого не обидел, обойдя тяжело раненых и наградив, случайно, менее достойных… Поезжайте и проверьте и, если такие случаи обнаружите, то исправьте мой грех и обласкайте от Моего имени обойденных». Эти простые слова русского Императора, запечатлевшиеся в моем сердце, как решительно они рассеивают возведённую врагами и недоброжелателями на Него клевету о присущем Ему, будто бы, бессердечии и безразличном отношении к участи и страданиям Своих подданных.
На другой день после отъезда Их Величеств из Москвы, я поспешил с утра в указанный мне лазарет, дабы как можно скорее исполнить возложенное на меня Государем поручение. Тяжело раненых, не получивших из рук Его Величества Георгиевских медалей, по проверке оказалось немного, всего лишь несколько человек. Передавая им от имени Державного Вождя русской армии медали, я старался объяснить им, сколь велика была проявленная в отношении их Государем заботливость и милость и, должен сказать, что все до единого искренно и всем сердцем реагировали на мои слова и многие со слезами на глазах просили меня благодарить Государя. Привыкший разбираться в солдатских настроениях, я утверждаю, что никакой фальши во всём том, что мне довелось слышать и видеть, не было: простые солдатские сердца под благотворным действием Царского внимания и ласки раскрывались, как полевые цветы под действием животворящего солнца».
Полковник Свечин, раздав медали и передав Царский привет, покидал госпиталь, когда в передней к нему бросилась запыхавшаяся сестра милосердия: «Господин полковник, ради Бога, не уезжайте, ради Бога, вернитесь ещё в нашу палату… У нас там тяжко-контуженный, он страдает ужасно, хуже иных ампутированных, а вместе с тем его забывают и Государь Император ему медали не дал и Вы сейчас прошли мимо, его не заметив. Пожалуйста, вернитесь! Он такой несчастный», — прибавила она, с трудом владея своим волнением.
Старший врач был недоволен происшедшим и, спрошенный Свечиным, пытался объяснить, что указал на тяжко раненых и ампутированных, а этот, мол, контужен. Свечин прошел в палату. «Подойдя к контуженному, я увидел одно из тех хороших, открытых, привлекательных простонародных лиц, которые особенно часто встречались среди жителей Полтавской, Черниговской и других малороссийских губерний, всегда дававших прекрасных солдат. Он был бледен, как полотно его рубашки, и худ до чрезвычайности; впавшие глаза казались погасшими, губы были совершенно белы. Несчастный был контужен в спинной хребет и страдал невероятно. По мнению врачей, на выздоровление он имел мало шансов. «Почему же ты не сказал, что ты так серьёзно болен и так сильно мучаешься? Ведь сейчас, когда я был в палате, я сказал, что прислан к вам Государем Императором, чтобы наградить всех тяжелых, кого Его Величество невольно пропустил и громко спросил, кто тяжелые. Почему же ты о себе не заявил? Или не слышал, что я говорил, или не понял?» — «Никак нет, Ваше Высокоблагородие, всё слышал и всё понял, — ответил он мне, хотя и слабым голосом, но вполне отчетливо, — я не смел… Начальство, думал, само знает, кого; треба наградить; коли заслужил, то дадут медаль, а коли не дают, значит — не заслужил. А также думал, что награждают тих, у кого отризани чи рука, чи нога. У меня же, слава Богу, они цилы, а що дуже болит, да ломит. — то Божья воля».
«Глубоко рапроганный таким невероятным смирением, я приколол к его рубахе Георгиевскую медаль и сказал, что передаю ему от имени Государя Императора особо сердечное спасибо за службу и за тот геройский дух, который он сохранил среди страданий. Тогда его взоры оживились, в них появился внезапно огонёк и среди торжественной тишины, царившей в это время в палате, с неожиданной силой прозвучали те замечательные слова, которые врезались в мою память и которых поныне, несмотря на протекшие годы, не могу хладнокровно вспоминать»….
«Покорнейше благодарю, Ваше Высокоблагородие, — начал он, но засим, видимо, от волнения и под влиянием сильных болей, забывая обычные уставные формулы, он продолжал, пересыпая русскую речь малороссийскими словами, просто и душевно, — премного благодарны Государю Императору за Их милость… Нам тут хорошо — уход, что за господами… А они, Государь-то, и так нас наградили, що нас грешных посетили… Ваше Высокоблагородие, — продолжал он, всё более и более волнуясь, — у Государя глаза такие, що в жисть не бачил – до смерти не забуду. Люди говорили, що Ему до нас дила нет… Теперь я знаю, то злодеи, хуже немца, брешут… Уж мене теперь сего на скажуть… Колы, Бог даст, выдужаю — убью всякого, хто скаже що такое подобное… Я видел Его глаза и знаю теперь правду. В них слёзы были, вот те Христос, сам видел. Сказать – не поверят. Царь, Император Рассейский, да плаче… Смотрил на нас искалеченных и плакал. Знать – жалел. Видно, правду в полку учили, когда сказывали, що мы для Него як дети. Как есть отец по детям и плаче. Ваше Высокоблагородие, помирать буду, не забуду Его глаз… Как посмотрил на мене, проходя, точно солнышко в душонку мою заглянуло, ажно жарко стало, и болесть как будто полегчала. Верите ли, Ваше Высокоблагородие, до сих пор всё вижу Его глаза! Я не один так говорю, — спросите, Ваше Высокоблагородие, кого угодно из наших ребят — уси то же скажут…».
«В эту минуту с разных сторон палаты послышались многочисленные голоса: — «Так точно, Ваше Высокоблагородие, верно, это так, одно слово — правда; покорнейше благодарим Его Императорское Величество… Пошли им Господь здоровья…». — Все, кто был в силах, приподнялись на койках, осеняли себя крестным знамением, у многих на глазах были слёзы.
Не зная, как ещё выразить моё восхищение несчастному страдальцу и настоящему герою-солдату и в то же время истинному христианину, я троекратно его поцеловал и перекрестил, сказав ему, что делаю это от лица Государя. На прощание, пожелав контуженному и всем его товарищам по палате быстрого выздоровления и еще раз поблагодарив всех за верную службу Царю и Отечеству, я вышел из палаты, сопровождаемый «ура» всех раненых и контуженных, забывших на минуту под влиянием охвативших их патриотических чувств, свои боли и горести.
Пережитые мною в это утро минуты — одни из лучших в моей жизни. Простая, лишённая всякой искусственности, красота их – была исключительная».
Перед отъездом из лазарета Свечин счёл своим долгом, в присутствии старшего врача и остального персонала больницы, выразить благодарность сестре милосердия, без обращения к нему которой ему не удалось бы исполнить полностью Высочайшего поручения. Обещал о всём происшедшем доложить Государю. Свечин поясняет, что Сиволенко был заурядным солдатом из крестьян Полтавской губернии.
По прибытии в Петроград он представил Государю письменный доклад об исполненном поручении чисто официального содержания. О пережитом же в лазарете ему хотелось доложить Государыне, что и удалось ему вскоре, когда он был приглашён к Высочайшему завтраку. Происходило это до завтрака, в гостиной Императрицы, в присутствии великих книжон Ольги и Татьяны Николаевн.
«Государыня была глубоко растрогана всем слышанным и по достоинству оценила как поведение сестры милосердия, так и слова Сиволенко и его высокий дух. Сильно волнуясь, Она высказала мне одобрение по поводу того, что я сказал сестре и поблагодарила за мою мысль, рассказать подробности Ей, а не Государю.
«Я очень ценю тонкую мысль, которая побудила вас так действовать, и я обещаю вам передать Императору точное представление о нарисованной вами картине. К тому же они будут тут, чтобы дополнить мой рассказ, если я случайно опущу какую-нибудь подробность», — прибавила Она, кивнув при этом на присутствовавших при нашем разговоре двух старших Великих княжон.
«Будьте спокойны, — воскликнули Ольга и Татьяна Николаевны, — всё передадим точно, ничего не упустим, и тут же поспешили, пока не пришёл Государь, рассказать вошедшим в гостиную своим младшим сестрам — Марии и Анастасии Николаевнам.
Чарующая, незабвенная картина. Передо мною была не гордая и холодная на вид Императрица Александра Фёодоровна, какой Она являлась обычно на выходах и официальных приёмах, и за что Её многие не любили, а женщина, глубоко переживающая людские страдания и всем сердцем отзывающаяся на искренние проявления любви к Её царственному супругу…».
Свечин, описывая завтрак, пишет далее: «После завтрака, прощаясь со мною, Её Величество спросила меня, запомнил ли я фамилию контуженного и справился ли о фамилии сестры? К счастью, все сведения о них мною были записаны и я мог тут же их сообщить. Несколько дней спустя я узнал, что от имени Государыни и Сиволенке и сестре милосердия были препровождены иконы. Кроме того, главному Начальнику Московского Военного Округа было указано периодически сообщать о состоянии здоровья контуженного Военно-Походной Канцелярии для доклада Его Величеству.
Два с небольшим месяца спустя, на одном из моих дежурств, Государь, как только меня увидел, сказал: «Вчера Я получил известие о смерти Сиволенко. Командующий войсками доносит, что он в последнее время безумно страдал. При таких условиях это, конечно, к лучшему, но Мне очень жаль, что Я его не увижу… Я надеялся, что он поправится и хотел обеспечить ему тихую и спокойную жизнь»…
В созвучии·с этим трогательным повествованием звучит и описанное П.Г. Курловым в его книге «Гибель Императорской России». Происшедшее имело место во время нашей войны с Японией, когда автор был курским вице-губернатором:
«…ІІогиб миноносец Стерегущий. Всем памятно геройское поведение его командира, лейтенанта Сергеева, увековеченное удивительно идейным памятником этому подвиту в Петербурге. В Курске проживал престарелый отец лейтенанта Сергеева. Он был болен и жил в небольшом домике на скромную пенсию за свою долголетнюю службу. Это обстоятельство случайно сделалось известным губернатору, который написал по сему поводу письмо морскому министру. Отправив это письмо, губернатор уехал на несколько дней в отпуск, и я вступил в управление губернией. Через день, около 7 часов вечера, мне подали телеграмму с надписью «Высочайшая». Я вскрыл её и увидел подпись Государя.
В телеграмме заключалось повеление губернатору лично отправиться к старику Сергееву и передать ему Высочайшее соболезнование его горю и трогательную оценку погибшего сына. Приказав предупредить Сергеева о моем посещении, я тотчас же в парадном придворном мундире отправился к нему и застал одинокого больного старика, сидевшего беспомощно в кресле. Он был крайне удивлён моему приезду, но удивление перешло в неописуемую радость, когда я прочёл ему телеграмму Государя. Старик расплакался, прося меня повергнуть пред Его Императорским Величеством верноподданническую благодарность. Я никогда не забуду этих слёз, а вместе с ними того отеческого внимания, которое было проявлено Государем по отношению к своему подданному. Непосредственно Государю донёс я об исполнении выпавшего на долю мою отрадного поручения».
В связи с тем, что поведали о Государе В.В. Свечин и П.Г. Курлов, вспомнилось рассказанное мне назад тридцать лет в Париже покойным П.П. Орловым.
Будучи, как флигель-адъютант, на дежурстве во дворце в Царском Селе или в Петергофе (точно не помню), он в поздний час вынужден был принять молодую женщину, упорно настаивавшую на свидании с ним. Волнуясь, сквозь слёзы, она сообщила ему, что через несколько часов предстоит казнь её жениха, которого судил военный суд вместе с несколькими революционерами. По её словам, молодой человек только случайно оказался связанным с группой террористов и ни в чём не виноват. Она умоляла испросить у Государя повеление о приостановке его казни. Орлов знал, что Государь удалился уже в спальню и, возможно, спит. Всё же искренность её горячей просьбы побудила Орлова постараться исполнить её просьбу. Спрошенный им камердинер ответил, что Государь ложится спать. Орлов просил осведомить Царя о необходимости сделать доклад по неотложному делу. Через короткое время Государь вышел в домашнем костюме и спросил: «Что случилось, Орлов?». Выслушав доклад, он поблагодарил Орлова, не побоявшегося побеспокоить Его по такому важному делу и приказал передать немедленно по телефону коменданту Петропавловской крепости Высочайшее повеление о приостановке казни молодого человека. На следующий день Государь отдал распоряжение выяснить обстоятельно степень виновности последнего. Обнаружена была в отношении его судебная ошибка. Он был освобождён, и через год Орлов случайно встретил в Крыму счастливую супружескую пару.
Н. ТАЛЬБЕРГ
Источник: Россия, № 6359, 21 мая 1958.