Века минувшие: 1828-2024
ВЕК НЫНЕШНИЙ И ВЕК МИНУВШИЙ
При Императоре Николае I не было в Европе «русского вопроса», а была державная русская воля.
На святках, и особенно в вечер Нового Года, я люблю оглядываться на далёкое русское прошлое и перебирать в памяти всё, что сложено в старых, столетних сундуках истории.
Что было в России назад тому сто лет, т. е. в 1828 году? (Статья написана автором[1] и опубликована в 1928 г. – А.Х.). И какая она была тогда и что осталось от того времени и что уже сгинуло и ушло от нас навеки?
Огромная, дремучая, крепостная страна. Непроезжая и неведомая, о которой иностранцы говорили: «Снег, Сибирь, кнут».
На сто тысяч мужиков трудно было найти сто грамотных людей, а в деревнях, по ночам, ещё летали к бабам змеи-горынычи…
Колоссальное тело и на исполинских плечах маленькая, с кулачок, головка, в виде дворянской интеллигенции.
На самом верху, как дежурный на пожарной каланче, царь Николай, молодой, удивительно красивый, но до самодурства властный и неподготовленный к державному делу.
До смешного необразованный.
У Шильдера[2] воспроизведена (факсимиле) собственноручная записка императора, где слово «офицер» написано через «ер» (посылаю тебе дельного офицера»). Сам о себе Николай говорил: «Я получил «бедное» образование.
Это небольшая беда, конечно. Не в этом главное. Борис Годунов, как свидетельствует Ключевский, был совсем «безкнижный» царь; не только не умел читать-писать, но даже букв не знал.
Но несчастье Николая было в том, что «бедное» образование он совмещал с представлением о полной беспредельности своей власти. Больше всех Людовиков он мог бы сказать: «Государство – это я».
Николай говорил: «Мой климат».
Но разве «мой климат» – это не больше и не шире, чем «государство – это я»?
«Бедное» образование не мешало, однако, царю говорить: «Мы – инженеры».
Никаких инженерных наук Николай не знал, даже отдалённого понятия о них не имел. Но он был инженер, потому что был царь, а царь всё может, всё умеет и всё знает.
Много ли значит «бедное» образование при «всемогуществе и беспредельности» власти?
На том же основании Николай и в пушкинского цензора превратился – и царь всё может!
Но понимал ли он Пушкина?
Едва ли в полной мере. Из всех произведений Пушкина Николаю больше всего нравился пустячок, написанный, что называется, в свободную минуту – «Граф Нулин».
Не «Борис», и не «Онегин», а «Граф Нулин».
Из этого же мнения о царской власти и её безграничности, вытекало и замечательное мужество Николая.
Он сам любил (и считал долгом) усмирять бунты.
Мой покойный отец (служивший в юности ординарцем при Николае) видел, как появился царь на Сенной площади усмирять бунт. В открытой коляске он въехал в самую гущу бунтовщиков, и, среди бушующего пожара и рёва толпы, мощным, совсем чудовищным тенором закричал:
«На колени, подлецы!!!»
И таков был голосок и таково было выражение его, что вся толпа, как горох, посыпалась на колени, и на площади стало тихо, как в церкви.
Впрочем, всего не скажешь о царе Николае в коротенькой заметке. Одно только надо помянуть:
При нём не было в Европе «русского вопроса», а была державная русская воля. «Сто тысяч штыков», которые он обещал послать «зрителями» во французский театр, где его непочтительно изобразили, имели тогда самый реальный смысл…
Фото Андрея Хвалина.
Как жилось интеллигенции в 1828 году?
Тяжеловато жилось… Спокойных писательских биографий, без ссылки в деревню и на Кавказ, очень мало.
Если в армии была тогда «зеленая улица» (две шеренги солдат, вооружённых зелёными гибкими прутьями, называемыми немецким словом «шпицрутен», сквозь строй которых прогоняли нарушителей воинского устава — А.Х.), то в литературе были цензурные шпицрутены. Но люди жили и работали.
Пушкин писал «Евгения Онегина». Ещё не женатый, молодой, едва почувствовавший за спиной орлиные крылья.
Маленьким мальчиком у бабушки бегал в имении Лермонтов.
Родился Толстой.
Подрастал Герцен, до сих пор не превзойдённый русский публицист.
Лежал на своём диване ленивый увалень Крылов с умными, насмешливыми глазами.
В полном цвету был Жуковский и гремел на всю Москву «нелегальный» Грибоедов!..
Литература походила тогда на семью, где почти все были помещики и почти все были между собой на «ты».
Писали мало (не «профессионально»). Покучивали, играли в «штос», искали секундантов и очень смело подписывали долговые обязательства.
Курили трубки с длинными чубуками (я видел огромный чубук Герцена) и казачки зажигали господам трубки, потому что самому зажечь было нельзя (слишком был длинен чубук).
Пили пунш. Вспоминали о декабристах – милых, восторженных революционерах, не имевших никакого понятия о революции и смотревших на неё с флигель-адъютантской точки зрения.
А больше всего увлекались театром и бешено аплодировали крепостным артисткам. Кричали «фора» (то же, что «бис», «браво» — А.Х.).
И когда бывали за кулисами, то не мужчины целовали руки артисткам, а артистки мужчинам, потому что мужчины были господа и помещики, а артистки крепостные или из бывших крепостных.
Привольная, сытая, «даровая» жизнь, которую не надо было зарабатывать. Жизнь Безухова с женой Наташей. Зрелые годы помещика Николая Ростова.
Время путешествия Чичикова в его кибитке и обедов у Собакевича.
Кутежи занимали в жизни тогдашней молодёжи очень заметную роль.
Это были кутежи гусарского типа: буйные, шумные, проказливые.
Лев Толстой чудесно их описал.
Пьер Безухов «купал» околоточного, привязавши его к медведю.
Долохов, свесив за окно ноги и сидя на покатом подоконнике, выпил в такой позе целую бутылку чего-то крепкого.
Грибоедов – умница Грибоедов – въезжал верхом в трактир (во второй этаж) и, выпив у стойки рюмку водки, проехал верхом же через весь трактирный зал.
Нашему поколению это непонятно. Такого «молодечества» у нашей молодежи решительно нет. Но отцы и деды наши знали вкус и в бретёрстве, и в «шалостях», и в грубоватом озорстве. Это выходило у них весело, но случались и жестокости, и непозволительная грубость.
Грибоедов аплодировал Истоминой, шлепая по лысине какого-то сановника, сидевшего в первом ряду кресел.
В то время находили это «очень забавным». Да и сейчас, пожалуй, находят. Но вообразите, что это вашего старого отца отхлопал по лысине «шалун» и «повеса» Грибоедов, и ваше отношение сразу изменится.
Дерзок и непозволителен был и Лермонтов. Вместе с «Сашкой» Столыпиным (самым красивым офицером гвардии), «Майошка» Лермонтов влез в окно к незнакомой даме, любовнице какого-то важного барина, причём «Сашка» даму покорил и остался у неё, а «Майошка» под окном на страже стоял.
Конечно, полиция не могла смотреть на эти «шалости» молодёжи спокойно. Нельзя же, в самом деле, купать в Мойке квартального!
Но наказания за «шалости» (если они не окрашивались политикой) всегда были «отеческие»: гауптвахта, высылка в имение, выговор министра.
Зато политические «шалости» наказывались со всей свирепостью режима: разжалование в солдаты, Кавказ, крепость, ссылка.
Бедного Шевченку томили на краю света, в пустыне и запретили пользоваться «рядовому Шевченке» карандашами и кистью.
Не сметь писать и не сметь рисовать!
«Солдатчина» считалась тогда (и очень справедливо) величайшим бедствием, и в «солдаты» отдавали, точно на каторгу ссылали.
И недаром ещё Скалозуб отмечал, что если вольнодумцу «дать фельдфебеля в Вольтеры», то из этого большой толк получается.
«Он в две шеренги их построит,
А пикните, так мигом успокоит».
Но вот декабристов и фельдфебель не успокоил. Для декабристов потребовались рудники и «каторжные норы», как писал Пушкин.
И вот что удивительно: в николаевском обществе они сохранили за собой все симпатии и высшего, и среднего круга. Сколько шёпотов, сколько немого сочувствия, сколько страстной тревоги было в Петербурге, когда жёны декабристов уезжали в далёкую Сибирь, чтобы разделить страдания мужей!
В этом случае общество было на стороне бунтовщиков и каторжников. И Пушкин впереди всех.
И всё-таки Россия росла! Беспредельное крепостное государство с дворянской интеллигенцией слагалось в большую силу.
И не только физическую.
Начиналась литература.
Начиналась музыка (Глинка).
Начиналась культура.
Вырастала ещё робкая идея освобождения крестьян «по манию царя», как верно угадал Пушкин.
Всё в той России росло, всё поднималось, как опара.
И когда вспомнишь, да посравнишь век нынешний и век минувший, то невольно заноет душа…
Александр Яблоновский.
«Возрождение» (Париж). № 950, 8 января 1928 г.
Примечания:
[1] Яблоновский Александр Александрович (1870-1934) — русский писатель и редактор. Родился в Елисаветградском уезде Херсонской губернии. По окончании одесской гимназии поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, где и получил высшее образование. В 1893 г. дебютировал рассказом «Последыши» в журнале «Русское Богатство». Публиковался в «Сыне Отечества» и «Мире Божьем», где в 1901 г. была помещена имевшая большой успех повесть «Гимназисты». В 1903-1905 гг. вёл в журнале «Образование» раздел фельетона под общим заглавием «Родные картины»; с 1904 г. принимал участие в возродившемся «Сыне Отечества»; сотрудничал с журналом «Товарищ». В 1906 г. был приглашён редактировать московскую газету «Русское Слово».
В 1918 году жил в Киеве, публиковался как фельетонист в газетах «Утро», «Вечер» и «Киевская мысль». В январе 1919 года, во время петлюровской оккупации Киева, перебрался в Одессу, где в марте стал одним из учредителей и сотрудников газеты «Наше слово». Приехав в Ростов-на-Дону, стал сотрудничать с местными изданиями «Парус» и др. В марте 1920 года, во время эвакуации частей ВСЮР, был вывезен из Новороссийска в Египет.
Из Каира переехал в 1921 году в Берлин. Сотрудничал с берлинскими эмигрантскими изданиями («Руль» и др.) и с парижской газетой «Общее дело». В 1925 году из Берлина переехал в Париж. Публиковался в газетах «Возрождение» (Париж), «Сегодня» (Рига), «Эхо» (Ковно). На Первом съезде эмигрантских писателей (Белград, 1928) был избран председателем Совета Союза русских писателей и журналистов стран русского рассеяния.
Умер 3 июля 1934 года. Похоронен на кладбище в парижском пригороде Исси-ле-Мулино.
[2] Шильдер Николай Карлович (1842–1902) – знаменитый русский историк, генерал-лейтенант, участник Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Будучи директором Императорской публичной библиотеки, Н. К. Шильдер имел прямой доступ к уникальным документам и ценнейшим архивным материалам. На их основе создан добросовестный труд – Шильдер Н.К. Император Николай Первый. Его жизнь и царствование. СПб., 1903.