Благородные-5.15.
БЛАГОРОДНЫЕ
Заметки об истории русских девичьих институтов и судьбах воспитанниц.
«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идёт о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки читались с превеликим вниманием: они испещрены подчеркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и её составителя. Благодарю их и помню.
Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается её живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.
Публикации первого тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parigskaya-tetrad/.
Публикации второго тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-2: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-2/.
Публикации третьего тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-3: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-3/.
Благородные — введение. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-vvedenie/
Благородные — Глава 1. Часть 1. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-1-1/.
Благородные — Глава 1. Часть 2. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-1-2/
Благородные — Глава 2. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-2/
Благородные — Глава 3. Часть 1. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-3-1/
Благородные — Глава 3. Часть 2. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-3-2/
Благородные — Глава 4. Часть 1. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-4-1/
Благородные — Глава 4. Часть 2. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-4-2/
Благородные — Глава 4. Часть 3. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-4-3/
Благородные — Глава 4. Часть 4. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-4-4/
Благородные — Глава 5. Часть 1. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-1/
Благородные — Глава 5. Часть 2. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-2/
Благородные — Глава 5. Часть 3. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-3/
Благородные — Глава 5. Часть 4. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-4/
Благородные — Глава 5. Часть 5. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-5/
Благородные — Глава 5. Часть 6. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-6/
Благородные — Глава 5. Часть 7. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-7/
Благородные — Глава 5. Часть 8. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-8/
Благородные — Глава 5. Часть 9. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-9/
Благородные — Глава 5. Часть 10. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-10/
Благородные — Глава 5. Часть 11. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-11/
Благородные — Глава 5. Часть 12. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-12/
Благородные — Глава 5. Часть 13. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-13/
Благородные — Глава 5. Часть 14. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-14/
+
Глава 5.
ЖУРНАЛ «МЫ – ДЛЯ СЕБЯ»… И ДРУГИХ
Часть 15.
+
Париж. 2014.
Приехав по делам в Париж в 2014 году, посетил в среду 28 мая в Русском Доме, что находится в районе Сент-Женевьев де Буа, институтку Инну Антоновну Калинину (в девичестве Леухину). У самой Инны Антоновны муж был кадет Сергей Сергеевич Калинин, служивший в Сербской Армии. Инна Антоновна пережила двух своих сыновей. Она любезно предоставила мне свои собственноручные воспоминания и разрешила их использовать в книге. Расшифровав их, с удовольствием представляю вниманию читателей.
Собственноручные воспоминания
Инны Антоновны Калининой (в девичестве Леухиной)
В восемь с половиной лет, после экзамена, я поступила в приготовительный класс Института, находившегося в Югославии, в городе Великая Кикинда. Это был бывший Смольный. Его последняя начальница, Наталья Корнильевна Эрдели, после революции вывезла часть персонала и воспитанниц в гостеприимную Югославию. Под покровительством сербской королевы Марии Наталья Корнильевна восстановила институт. Официально он назывался Русско-Сербская Гимназия для того, чтобы могли поступать дочери сербской интеллигенции. Наталья Корнильевна сохранила и форму, и уклад жизни смольного Института. Поступившие в приготовительный класс не носили форму, а были одеты в платья – в полоску. За исключением тех, у кого были косы, остальных стригли под машинку, так что выглядели довольно комично – как мальчишки. Волосы девочек с косами причесывала и заплетала няня.
Классная комната – это было царство приготовишек. Там стоял старенький рояль, на котором они могли барабанить вволю, множество подушек, там можно было делать всё, что хочешь!
Институтскую форму получали при переходе в первый класс. К этому времени волосы у нас подрастали, и мы снова становились девочками. В торжественный день получения формы на нас надевали длинное бордовое платье, зашнурованное на спине, небольшой чёрный передник и чёрную пелеринку с белым воротничком – за что нас, кикиндских, называли «чёрные пелеринки» — в других институтах они были белые. Классы различались по цветам: первый и второй – бордо; третий и четвертый – темно-зеленый, пятый и шестой – голубые, седьмой – серые, а у восьмиклассниц была особая форма (сероватого цвета) – их называли пепиньерками (в данном случае – помощницы воспитателей – А.Х.), они помогали классным дамам присматривать за малышами.
Кикиндский институт был самым строгий: воспитанницам не разрешалось с родителями выходить в город, они встречались в уютной гостиной. Внутренняя жизнь была очень насыщенной. Издавался журнал «Чёрные пелеринки», куда помещались сочинения и стихи институток. Старшие подруги меня долго уговаривали написать стихотворение. Я написала мое первое и последнее под названием «Птички».
Занимались рисованием, рукоделием, были уроки лепки из глины, а кроме того была гимнастика, танцы, пение и по желанию за особую плату игра га рояле и скрипке. Существовал духовой оркестр из старших девочек. В институте не было места для классов, и на занятия мы ходили после обеда в сербскую гимназию. Обучение было на русском языке: особенное внимание было обращено на русскую литературу, историю, географию, изучали иностранные языки. Попеременно с классными дамами могли говорить только по-французски и по-немецки. Сербский язык изучался как иностранный, таким образом, окончившие кикиндский институт, владели четырьмя языками.
Гимнастика была на очень высоком уровне: ее преподавал один из лучших гимнастов страны Никола Митич; гимнастическая форма была: белые шапочки, синие блузки и красные юбки. Когда во время гимнастических соревнований с сербскими гимназиями, партия девушки двигались по полю в плавных ритмических движениях, то перед глазами зрителей то сворачивался, то разворачивался русский – трехцветный флаг. Институт выходил всегда победителем соревнования, и нас провожал в институт городской оркестр, мы успевали переодеться, а музыка продолжала звучать.
Среди воспитанниц были замечательные балерины. Ставили балет «Весна» — Катя Касинова (весна) была божественная – в пышном платье, Лена Прусис (солнечный луч) в золотом в обтяжку костюме. Малыши были: бабочки, цветочки, птички. Восторженными глазами смотрели на Катю, мечтая быть на нее похожими. Впоследствии Катя была балериной, а после войны за океаном открыла балетную школу.
Когда я была в первом классе, ставили сказку «Дед и репка», я была победительница-мышка, и в награду я танцевала танец «соло» — оттуда началась моя балетная «карьера» и продолжалась всю мою институтскую жизнь. До Кати мне, конечно, было очень далеко, но я увлекалась балетом; когда выходила на сцену, забывала все на свете!
В то время по детскому эгоизму мы не могли понять, что наши преподаватели и классные дамы в большинстве случаев потеряли во время войны и революции семьи, детей и что мы для них были – их потерянные дети. Они отдавали себя нам беззаветно, а мы чем им отвечали? Некоторых любили, других «ненавидели». Среди ненавидимых была преподавательница французского языка – полька Висковская – по имени «Кичка». У меня с французским языком были сложности до конца учения – тройка при пятибалльной системе. Из-за этой злосчастной тройки я не была освобождена от устных экзаменов при получении аттестата зрелости, и также она могла мне помешать получить студенческое пособие, к счастью, остальные отметки покрыли мою тройку, и, получив средний балл 4.70, я получила пособие. Позже я вспоминала «Кичку» с благодарностью. Окончив институт, я говорила по-французски, что мне очень пригодилось в жизни.
Вернёмся к «Кичке». Мы решили её наказать: вбить в стул перед кафедрой булавки, чтобы она, не заметив их, накололась. Взялась за это самая маленькая и бойкая Уя Змеёва. Когда она усердно вбивала башмаком булавки, вошла классная дама. Спасаясь от «погони», Уя выпрыгнула в окно, к счастью, класс находился на первом этаже, и попала в объятия проходившему мимо преподавателю русского языка Топор-Рабчинскому – по прозвищу «Блошка» за его маленький рост. Уя подверглась самому тяжёлому наказанию (не считая исключение из института): с неё сняли форму и одели в старый, полосатый балахон. Во время прогулок по городу попарно она должна была следовать в одиночку, за последней, высокой парой. Старшие девочки, жалея малышку, прятали её между своими парами от любопытных глаз прохожих. Сложнее было, если снимали форму со старшей воспитанницы. Она шествовала перед первой парой малышек, и ей негде было спрятаться.
В приготовительном классе у нас классной дамой была старенькая, маленькая, вся в чёрном Варвара, по прозвищу «Пупс». Она всегда ходила, держа перед носом белый платочек (от бацилл), и с чёрным мешком, в котором хранились: тарелка, чашка и прибор. Садясь за стол вместе с нами, она вытаскивала свою посуду.
В спальне кровати были покрыты белыми покрывалами, и на ночь запирались – ключ хранился у швейцара Андрея, но мы любили туда пробираться. Когда мы шли попарно из столовой, в последних парах поднимался шум. Пупс, шедшая впереди класса, устремлялась назад, чтобы водворить порядок; в это время две первые пары, схватив со стола Андрея ключ, бежали в спальню. За нами ковыляла Пупс. Мы забирались под кровати, и когда она подходила к одному концу большой спальни, чтобы нас выловить, мы под кроватями перекатывались в другую сторону и затем, выскочив из спальни, как ни в чём не бывало занимали наше место в парах.
Девочкам слабого здоровья давали рыбий жир перед обедом. И некоторые его не глотали, а бежали в уборную, чтобы его выплюнуть. Но однажды произошёл казус: старшая воспитанница Злата Мионзипская с полным ртом мчалась по коридору, и вдруг ей преградил дорогу преподаватель природоведения Коко Михайлов. Расширенными руками он не давал ей возможности бежать дальше, приговаривая: «Не пущу Златочку». Кончилось тем, что рыбий жир оказался на его костюме. С тех пор, получив рыбий жир, мы должны были открыть рот, после чего получали маленький кусочек ржаного хлеба, посыпанного солью.
Утром, идя на молитву, мы останавливались перед кабинетом начальницы института Абациевой. Она выходила нас приветствовать, и если среди нас были именинницы, каждая получала большую плитку шоколада с орешками.
К сожалению, я проучилась в Кикинде только 3 года. Институт закрыли из-за сокращения бюджета. Персонал и воспитанниц распределили между оставшимися двумя другими институтами и гимназией в Белграде. Меня перевели в Донской Мариинский институт в Белую Церковь. Начальницей была Наталья Владимировна Духонина, вдова генерала Духонина, убитого взбунтовавшимися солдатами. Но в душе мы всегда оставались смолянками, в Донском мы были «падчерицы», и это всегда чувствовалось. Жизнь в Донском была менее строгая, чем в Кикинде. Воспитанницы могли выходить с родителями в город и даже с разрешения последних по воскресеньям ходить в гости к знакомым, проживавшим в Белой Церкви. В Донском мы встретили преподавателей и классных дам из Кикинды и новых донских.
Хочется рассказать о некоторых из них. В младших классах классной дамой была Вершинина по прозвищу «Выдра» из-за глаз похожих на этого зверька. Она была старая дева, бывшая фрейлина и страшная мужененавистница. Она старалась нам внушить остерегаться мужчин, так как от них можно ожидать много неприятностей. В старшем классе была наша любимица Вера Михайловна Сербинова, вдова, очень интересная, несмотря на пожилой возраст; всегда элегантно одетая, с красивой седой прической, всегда она нас сопровождала на бал в кадетский корпус, одевала платье по нашему выбору.
Математику в младших классах преподавал Борис Велихов. Очень высокий, худой, с красивыми голубыми глазами, в душе поэт; чтобы нам, малышам, было легче запоминать теоремы, он их перекладывал на стихи, и они легко укладывались в нашей головке, к примеру: «Пифагоровы штаны на все стороны равны», или: «Биссектриса точно крыса – не шныряет по углам, делит угол пополам».
В старших классах его заменил Даниил Данилович Данилов – «Д» в кубе. Когда он сердился на девушку, он ей говорил: «Вы – Митрофанушка в юбке», — а кадету: «Господин – вы дура!» В году он был очень строг. В восьмом классе за один урок он умудрился всему нашему классу поставить «кол». С первыми двумя-тремя он возился довольно долго, ожидая правильного ответа, но потом потерял терпение. Ученица, подойдя к доске, не успевала взять мел в руки, как он отправлял её на место, а в журнале выводил красивую единицу. Но во время экзамена на аттестат зрелости считал, что задача была слишком трудная, на доске, стоявшей спиной к экзаменационной комиссии, некрупно написал ответ, и этим некоторых спас от переэкзаменовки в сентябре.
Ещё одна красочная фигура – физик Николай Яковлевич Писарев(ский). Когда он пришёл на первый урок в пятом классе, его встретил дружный хохот. Он был полный, блондин с розовым лицом, на котором были очень маленькие глаза. Ну, впрямь свинушка. Уходя из класса, он пробормотал: «Теперь смеетесь вы, а в конце года буду смеяться я». Мы к нему очень скоро привыкли. Он оказался превосходным преподавателем, и я вспоминала с благодарностью его ясные, понятные объяснения, когда будучи студенткой медицинского факультета, слушала лекции профессора физики: сбивчивые, непонятные, и когда его просили дополнительных объяснений, он коротко отвечал: «Вы всё найдёте в моей книге», — это значило, что нужно покупать его книгу, что для студенческого бюджета было весьма недёшево.
Жизнь институток в Белой Церкви протекала параллельно с кадетами Княже-Константиновцами. Переписка была смертельным грехом, наказание могло идти до исключения из института. Но в течение учебного года мы не раз встречались. На корпусной праздник, на ротный 19-го декабря, на балах. Кроме того у нас были и совместные выступления в городском театре. В сопровождении кадетского оркестра и двух хоров бывали балетные выступления. Были неоднократные репетиции с нашими партнерами кадетами, на которые мы ходили без классных дам, лишь в сопровождении нашей общей преподавательницы танцев.
До шестого класса мне не удалось попасть ни на один вечер в кадетском корпусе. Нужно было не только хорошо учиться, но вдобавок быть ещё «паинькой», каковой я не была. В шестом классе благодаря «шантажу» мне удалось осуществить давнишнюю мечту. Готовилось выступление в городе; я участвовала в нескольких ролях балета и заявила, что если меня не поведут на бал, я не буду танцевать. Таким образом, я попала на бал, правда, не на корпусной, а на бал более скромный – первой роты. С замиранием сердца я впервые переступила порог корпуса. У меня не было знакомых кадет, и я боялась, что на первый вальс меня никто не пригласит, и я останусь на стуле подпирать стенку. Всё обошлось благополучно. Ни одного танца я не просидела.
Историю у нас преподавал караим Константин Красовский. Он был прекрасный преподаватель, но как человека мы его не любили за то, что, вызывая к доске ученицу, он поворачивал спиной к классу стул, а на отвечавшую, не отрываясь, смотрел своими чёрными глазами, приводя её в смущение. Однажды, когда митрополит Анастасий (Грибановский – глава Зарубежной Церкви) был в Белой Церкви, он выразил желание присутствовать на уроке истории в восьмом классе. Ещё до первого урока Красовский пришёл в класс и, вызвав трёх лучших учениц, выдал каждой тему, чтобы мы по конспектам успели бы лучше подготовиться. Было три темы: турецкий вопрос – отношения с Турцией и все войны с ней, второй – Пётр Первый и все его преобразования, третий – отношения с Польшей и все конфликты между Россией и Польшей. Мне достался польский вопрос. После молитвы Красовский предложил темы, а затем обвёл глазами класс, как бы выбирая ту, которая сможет ответить заданный вопрос. Всё прошло блестяще. Владыка остался очень доволен и поблагодарил нас.
Русскую литературу преподавал П.С. Савченко – мы его называли «папа Сава». Это был энтузиаст, патриот, беззаветно любивший свою Родину. Он старался привить нам любовь к ней, к русской литературе и особенно любовь к Государю и Его Семье, читал нам книгу Жильяра, воспитателя царских детей, в который с безграничной любовью тот описывает жизнь своих питомцев. Благодаря «папе Саве» мы остались любящими детьми нашей Родины. Она не была для нас СССР, а Россия.
Каждый год во время Великого поста приезжал в белую Церковь митрополит Анастасий. Его приезд был событием в нашей жизни. Божественную литургию он служил в кадетском корпусе. Нас, институток, туда приводили. Пели на два хора: институтский и кадетский, стоявших один напротив другого. Кадетский хор как-то «распухал». Кадеты, у которых были симпатии в институтском хоре, просили регента Собченко встать в хор. Он им разрешал, но при условии – открывать рот, но беззвучно, и длинная архиерейская служба проходила, как один миг.
Уроки Закона Божьего мы не любили. Отец Василий Бощановский не сумел нас увлечь, и мы, выучивая поочередно заданный урок, сами вызывались отвечать. К тому же мы подозревали справедливо или нет в том, что если бы мы на исповеди сказали, что переписываемся с кадетом, это стало бы известно начальнице института, поэтому на вопрос: «переписываешься ли?», — следовал ответ – нет.
Но один факт, бесспорно, подтвердил правоту нашего к нему недоверия. Когда мы в шестом классе слишком расхрабрились, договорившись с кадетами, что по средам, когда их отпускали в город, один их них будет подходить к окну нашего класса, находившегося на первом этаже, и мы, выпроводив под каким-либо предлогом классную даму, через окно обменивались бы письмами. Нас заподозрили, и началась слежка, в которой кроме инспектора классов А.В. Чернокнижникова, кабинет которого находился рядом с нашим классом, участвовал и отец Василий. Он почему-то по средам «гулял» в садике, напротив института. Однажды, когда пакет был большой, в нем был альбом, в котором Юра Ламзаки, наш одноклассник, написал своей симпатии Лиде Рососо стихи, нас накрыли. Вечером, после молитвы Наталия Владимировна, проходя, останавливалась перед каждым классом, а мы приседали в глубоком реверансе, но в этот вечер она прошла мимо нашего класса, не останавливаясь, и коротко бросила: «Шестой класс – в классную комнату». Мы всё поняли. Придя в класс, мы стали умолять Лиду, чтобы она не признавалась в принадлежности ей альбома.
Начальница вошла в класс с оскорблённым видом и сказала: «У нас случился позор – переписка с кадетами, чей был альбом?». Несмотря на то, что подруги тянули Лиду за юбку, она встала и призналась, что альбом ей принадлежал. Наказание за подобное «преступление» – исключение из института. Но так как отец Лиды вдовец, жил в захолустном городке, где не было никаких учебных заведений, так что Лида осталась бы с незаконченным образованием, её не исключили. За неё все ходатайствовали, в том числе и директор кадетского корпуса. Её участь была решена не сразу, и «домоклов меч» долго висел над её головой. Она осталась с нами. Но переживания и волнения подорвали её хрупкое здоровье: она не могла выстоять даже на недлинной утренней молитве – падала в обморок. Юра отделался гораздо легче: ему поставили единицу за поведение, но повышали балл последовательно: на корпусной и ротный праздники и на Пасху, так что к концу учебного года у него стояла приемлемая четверка. Я его встретила много лет спустя в Соединенных Штатах, на одном из кадетских съездов. Он был врач, женат на нашей бывшей институтке, отец семейства. Мы провели вечер вместе и вспоминали происшедшие с нами приключения уже давно минувших лет.
Весь наш класс за то, что мы не отвернулись от Лиды, всячески её поддерживал, был лишён всех развлечений до конца года.
В восьмом классе занятия заканчивались первого мая. Нам дали месяц на подготовку к экзамену на аттестат зрелости. Незадолго до этого восьмиклассницы устраивали небольшой бал и приглашали кадет-одноклассников. Так как устроительницы были девушки, то в программе было много танцев «danse blanche» (т.е. «белый танец» — А.Х.) – это когда приглашает на танец дама, а не кавалер, из-за чего интересных кавалеров разобрали заранее, хотя в течение вечера выбор не всегда соблюдался. Это был последний вечер, когда мы танцевали в парадных формах. Следующая встреча намечалась на сентябрь в Белграде, когда мы будем вольными птичками.
Экзамены проходили под председательством представителя Министерства образования вместе с начальницей института и наших преподавателей. Сначала был письменный экзамен по русскому и сербскому языкам и по математике; а затем устный экзамен. Порядок выбрали мы сами. Нас представилось на устный (экзамен) тринадцать девушек – и вот выбрать кандидатку на № 13 было нелегко; я согласилась, и в результате блестяще закончила серию устных экзаменов. За большим столом сидела экзаменационная комиссия, а перед ним стоял маленький столик, за которым вы тянули билет-вопрос. «Жертва» могла минут десять обдумать и подготовить ответ; затем она подходила к большому столу и отвечала на вопрос по билету. Представитель министерства имел право задавать дополнительные вопросы.
Один за другим проходили предметы: русский язык и литература, сербский, математика, истории: древняя, средняя и новая. Предметы, которые не сдавали на экзамене, оценивались по отметкам последнего учебного года.
После окончания экзамена был торжественный «парадный» обед. В последний раз надевали парадную форму, и каждая из нас выбрала себе кавалера среди преподавателей, но теперь мы для них были не ученицы, а барышни, за которыми они усердно ухаживали. Моим кавалером был физик Николай Яковлевич Писарев (так в воспоминаниях И.А. Калининой, в памятке МДИ он указан как Н.Я. Писаревский – А.Х.).
После обеда нас пригласила к себе Наталия Владимировна. Впервые мы с ней разговаривали не как с начальницей, а как с хорошей знакомой. В шутливой форме она спрашивала каждую из нас, кто переписывались (с кадетами). Я призналась, что не переписывалась, но была почтальоном. На следующий день, переодевшись в «штатское», вышли самостоятельно в город, а затем, попрощавшись со всеми, поехали домой. Началась новая свободная жизнь, но она готовила не только радости, но и ряд испытаний. Война была не за горами.
+ + +
Слава Богу, я успел встретиться с одной из живых институток. Хоть заметку пиши в журнал, если бы он ещё выходил в свет. Как жаль, что он стал только историей. Но в храме святителя Николая Угодника при Русском Доме на литургии в праздник Вознесения Господня 2014 года мы причастились с Инной Антоновной Калининой (Леухиной) и другими русскими людьми из одной Чаши Христовой. Это придало новые силы жить и любить. Ведь наш Бог – не мёртвых, а живых. Так, имена всех и каждой из воспитанниц девичьих институтов, о которых идёт речь в этой книге, записаны в моем сердце и памяти – и это надёжно, как будто легло на страницы лучшего журнала всех «благородных» институток русского Зарубежья – «Мы для себя».
Фото Андрея Хвалина.