На путях…

НА ПУТЯХ В БУДУЩЕЕ

Старые эмигрантские споры середины ХХ века возрождаются в новых исторических условиях. Идеологии сталинизма, евразийства, младоросскости в оценке парижского монархического журнала «Возрождение».

ОТ РЕДАКЦИИ «ИМПЕРСКОГО АРХИВА»: автор статьи «На путях в будущее», опубликованной на страницах известного русского парижского журнала «Возрождение», князь Сергей Сергеевич Оболенский (1908-1980) — историк, участник движения младороссов и французского «Сопротивления», профессор Русского института при Католическом университете в Париже, деятель Русского Зарубежья, автор и редактор парижских журналов «Возрождение» (1961–1974) и «Русское возрождение» (1978–1980), автор книг «Украина — русская земля» и «Жанна — Божья дева» (1988).

Родился в семье последнего царского ставропольского губернатора Сергея Дмитриевича Оболенского (1868 – 1946). Принадлежал к старинному роду князей Оболенских, восходящему к Рюрику и святому благоверному князю Михаилу Черниговскому. С 1920 года находился в эмиграции, жил в Венгрии, Германии, Франции. Учился в немецких университетах. В 1933–1934 гг. работал секретарём в Исследовательском центре аграрной экономики Восточной Европы при Академии сельского хозяйства в Берлине.

После переезда в Париж в 1935 г. С.С. Оболенский становится признанным идеологом младороссов, членом Руководящего центра и занимает должность политического секретаря.

Младороссы были адептами «веры в эволюцию революционного строя». Вслед за многими мыслителями ХХ века они надеялись, что российская революция 1917 года пойдёт по пути английской XVII в. и Великой французской XVIII в.; т.е. после революционного террора к власти снова вернётся король. В новой России, по мнению младороссов, им должен стать самопровозглашённый Император Кирилл I.

Характерной чертой идеологии младороссов было признание Октябрьской революции. Также они использовали элементы славянофильства, почвенничества, сменовеховства и евразийства, связывая себя с К.Н. Леонтьевым и Л.А. Тихомировым.

После Второй мировой войны князь С.С. Оболенский разочаровался в идеях «младоросскости» и «советского патриотизма».

Новая эпоха в жизни Сергея Сергеевича началась в 1950-е гг., когда он стал работать в монархическом журнале «Возрождение». Постоянными авторами «Возрождения» были историки и политические деятели С.П. Мельгунов, С.А. Зеньковский, Н.И. Ульянов, философы В.Н. Ильин, Федор Степун, писатели, поэты и литературные критики Иван Бунин, Борис Зайцев, Яков Горбов, Дмитрий Кленовский, Иван Лукаш, В.Я. Тарсис, З.А. Шаховская, Н.Н. Станюкович, В.Д. Самарин и многие другие.

С 1959 г. С.С. Оболенский стал главным редактором журнала, вёл рубрику «Дела и люди», напечатал более 200 различных материалов.

По отзыву современника, «Оболенского, проникновенного монархиста, пылкого патриота, рачителя и попечителя русской государственной идеи, в наших разговорах интересовало лишь одно — существуют ли ещё «здоровые национальные силы» в советской России». Вопрос этот чрезвычайно актуален и в «демократической» Российской Федерации.

Похоронен С.С. Оболенский на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем.

+

Сейчас, когда многим страстям пора бы улечься, когда многое становится виднее и легче отличитъ живую мысль от шлаков, не бесполезно взглянуть по-новому на некоторые старые эмигрантские споры.

Своеобразие и внутренняя многогранность Российского мира, — огромная ценность его многонационального, западно-восточного состава при основном культурном и государственном единстве, — исключающая конфессиональную узость, но безусловно религиозная и притом, в самом глубоком и подлинном смысле слова, не западная, а восточно-православная основа грядущей России, — всё это с большой точностью было в своё время предугадано тем, с самого начала подвергавшимся немалым преувеличениям и искривлениям, под конец запутавшимся совершенно в политической обстановке, и всё же очень значительным движением русской зарубежной мысли, каким без сомнения было евразийство.

Страшным и пагубным преувеличением было то злобное — впрочем, не всем евразийцам и не в одинаковой степени свойственное — отталкивание от Запада, которое в конце концов сместило куда-то совсем “не туда” центр тяжести в самом понятии “Евразия”. Некоторым смягчающим вину, хотя отнюдь не оправдывающим обстоятельством, тут являлось, конечно, то чувство глубокой национальной обиды, которое слишком легко и естественно возникало у русских в период “между двумя войнами”. В результате, ненависть к Западу, неразумная, слепая, ничем не оправдываемая, взорвала очень значительное идейное движение, бросив “левых” евразийцев в лапы прямой советской провокации, сумевшей подменить в основном правильно понятую историческую перспективу — миражом будто бы уже происшедшего “перерождения” революционной России.

К большому историческому счастью, тот “религиозный национализм”, который теперь развивается в России не из горечи поражения, а из одержанной национальной победы, совершенно лишён этих шовинистических черт. Подходя к вопросу западно-русских отношений со “свежей головой”, мы ни на минуту не можем и не должны забывать, сколько у нас общего. И вовсе не только в области материальных интересов и материальной культуры. Правильно отмечая своеобразную, особую “тональность” восточно-православного мироощущения, евразийцы переставали за этим видеть основную общность средиземноморско-христианской культуры и ничем не вытравимую общность традиций первого тысячелетия христианской эры, которая нас связывает с Западом.

Между прочим, остановившись (…) на несомненном и очень существенном различии, я всюду сознательно говорил об “официальных”, “господствующих” формах западно-христианского мышления. В действительности, тот “мистический реализм”, который присущ православному культурному типу, на Западе никогда, конечно, не был вытравлен полностью. И, поразительным образом, он в особенности живуч во Франции. В наше время он то и дело прорывается во Франции везде, где происходит живое религиозно-культурное творчество. “Сакральное” мироощущение Шарля Пэги[1], уснащённое к тому же его инстинктивным отталкиванием от Рима, я, не задумываясь, готов назвать в основе своей православным. В значительной степени это верно и в отношении Леона Блуа[2]. Довольно неожиданно тο же мироощущение с немалой силой звучит даже у Клоделя[3] (что, кстати, показано, для нас совершенно убедительно, в майском номере “Этюд”). Независимо от несомненных национально-политических интересов, связывающих нас с Францией, тут сказывается еще гораздо более глубокая общность, над которой стоит призадуматься.

Ко всему этому евразийцы были глухи. Но ни это, ни — связанный с отталкиванием от Запада — “скат” значительной части евразийства в сменовеховство не умаляет значения и правильности основной интуиции грядущего, выраженной, в “большую” евразийскую эпоху, в стольких писаниях Карсавина, Трубецкого или Савицкого.

И уж во всяком случае правильным в самой основе своей было страстное прислушивание евразийцев к пульсу неумирающей, “тамошней” России. Во многом ошибались — да. Принимали всякие трески и даже просто “Тресты” за голос уже возрожденной России — да и на этом погибли. Но правильно понимали, что самым решающим в конечном итоге окажется развитие и смена настроений “там”.

И не только одни евразийцы сбились с — первоначально во многом правильного — пути, приняв тогда ещё отдалённую историческую перспективу за почти уже готовое свершение. Весь тот очень значительный сектор русской эмиграции, который с 20-х годов ставил на неизбежное возрождение “там” подлинного российского патриотизма, а, значит, и всех связанных с ним духовных ценностей, не заблуждался в самом основном. Но зато он и подвергался постоянной опасности, усугублявшейся довольно, впрочем, понятным нетерпением, — принять за подлинную ценность фальшивку или прямую провокацию.

Что стихийное возрождение внутри России патриотизма, опирающегося на природные ценности и в то же время окрашенного религиозно, составляет значительный шанс для установления, в дальнейшей, в пореволюционной России, монархического строя, традиционного по существу и, конечно, совершенно обновлённого в своих формах! — это, действительно, достаточно логичный ход мысли, своего значения ничуть не теряющий и теперь. Но это и был основной импульс того, кончившего весьма печально и, однако, в основе своей несомненно здорового эмигрантского политического течения, в котором, в отличие от евразийства, автор этих строк принимал непосредственное и весьма активное участие, — младоросского.

Не углубляясь здесь в разбор всех причин, вызвавших внутреннее разложение младоросской партии и толкнувших в конце концов часть младороссов на прямую капитуляцию перед сталинизмом, мне хочется отметить сейчас только одно обстоятельство, представляющее, на мой взгляд, некоторый общий принципиальный интерес. Это обстоятельство — широко распространившаяся вообще в русском Зарубежье в 30-х годах, подмена подлинных духовных основ русского национализма фашистскими идеологиями и вследствие этого — поклонение диктатуре, как таковой. При некоторых условиях, от некритического восхищения перед “чёрным фашизмом” — итальянским — было не так уж трудно перейти к восхищению перед “красным фашизмом” — сталинским, особенно, когда этот последний, под напором национальной реальности, пытался рядиться в совсем ему не приставший национальный наряд.

Тем более важно помнить теперь, что торжество подлинного русского национализма, по самой природе его глубочайших религиозных корней, связано неразрывно с утверждением человечности и действительной, а не отвлечённо-вымышленной свободы. Замена “мёртвых марксистских вывесок” “религиозно-национальной идеей” будет означать на практике прежде всего всестороннее раскрепощение, — раскрепощение творческих сил имперской нации в целом, раскрепощение всех, входящих в её состав национально-этнических групп (“националов”, как теперь говорят), и всяких иных естественных соединений, в особенности же всестороннее раскрепощение человеческой личности.

Перспективы, которые приоткрываются перед нами теперь, настолько широки и грандиозны, что мы можем позволить себе роскошь отказаться от всякой сектантской узости. Не одна, а многие запутанные и перепутанные тропы русской революционной эпохи ведут к национальному возрождению. Оно станет действительностью тогда, когда, при свете занимающейся зари, мы сумеем, отбросив шлаки и мусор, собрать воедино всё то действительно ценное, что создавали русская мысль и русская воля в мучительную, страшную и безмерно значительную первую половину XX века.

Кн. С. Оболенский.

Примечания:

[1] Шарль Пеги (фр. Charles Péguy; 1873 — 1914) — французский поэт, драматург, публицист, эссеист и редактор. Во французской литературе Пеги останется как поэт католицизма и французского национализма. Религиозностью и национализмом проникнуты его главные художественные произведения: диалог «Le mystere de la charite de Jeanne d’Arc» («Таинство милосердия Жанны д’Арк») и книги стихов «Eve» («Ева») и «Tapisserie de Notre Dame» («Ковер богородицы», 1913).

[2] Леон Блуа (фр. Léon Bloy, 1846 -1917) — французский писатель, мыслитель-мистик. Получил известность как глубокий католический мыслитель. Его фигура привлекла внимание Н. Бердяева, Ф. Кафки, Э. Юнгера, К. Шмитта, Х. Л. Борхеса, Г. Бёлля и др. На русский язык практически не переводился. По мнению русского философа Н. Бердяева, в Леоне Блуа «в этом неоцененном и почти неизвестном писателе есть черты настоящей гениальности. Это человек нового духа, иной духовной формации — и связанный с предшественниками, и глубоко от них отличный. (…) В лице Леона Блуа умирающая католическо-латинская культура явила почти пророческую силу и огненную страсть. Трагедия латинского духа достигла в Л. Блуа последней остроты. Вырождение католичества, разложение латинской культуры многократно засвидетельствованы самим Л. Блуа. (…) По силе языка, оригинальности, по остроте, огненности, меткости определений Л. Блуа — писатель исключительный, единственный. Его можно сравнить с нашим К. Леонтьевым, писателем гениальной остроты, отчасти с Ницше, но лучше ни с кем его не сравнивать. (…) Такого испепеляющего, сжигающего остроумия и сарказма я никогда не встречал в мировой литературе. Это — самый радикальный, непримиримый дух, живший всегда в Абсолютном и Абсолютным».

[3] Поль Клодель (фр. Paul Claudel, 1868-1955) — французский поэт, драматург, эссеист, крупнейший религиозный писатель XX века, кавалер Большого Креста ордена Почётного легиона, член Французской академии. Наиболее значительные произведения Клоделя: «Connaissance de l’Est» («Знание Востока, 1900), «Cinq grandes odes» («Пять больших од», 1910), «Corona benignitatis anni dei», 1916), «L’oiseau noir dans le soleil leyant», («Чёрная птица в восходящем солнце», 1930). Пьесы «Tete d’or» («Златоглав», 1895), «La jeune fille Violaine», («Девушка Виолен»), «Le livre de Christophe Colomb» («Книга Христофора Колумба», 1929). В драмах и стихах Клоделя всё бытовое уходит на второй план, а лейтмотивом звучат «простота и торжественность» Библии и вообще церковной литературы. В России оду «Музы» перевёл в 1910 году Максимилиан Волошин. В 1920 году мистерия «Благовещение» в переводе В. Шершеневича была поставлена А. Таировым в московском Камерном театре, главную роль исполнила Алиса Коонен.

Источник: «Возрождение» (Париж). № 44, август 1955. С. 114-116.