Глава XV
КРУШЕНИЕ ВЕЛИКОЙ ИМПЕРИИ
Книга Мириэль Бьюкенен – дочери английского посла[i], «свидетельницы всех событий, подготовивших русскую революцию, а также и самой революции».
«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идёт о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки читались с превеликим вниманием: они испещрены подчеркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и её составителя. Благодарю их и помню.
Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается её живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.
Публикации первого тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parigskaya-tetrad/.
Публикации второго тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-2: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-2/.
ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ-3: http://archive-khvalin.ru/o-tainstvennom/; http://archive-khvalin.ru/vojna-armiya-i-strana/; http://archive-khvalin.ru/pamyati-imperatora-nikolaya-ii/; http://archive-khvalin.ru/llojd-dzhordzh/.
КРУШЕНИЕ ВЕЛИКОЙ ИМПЕРИИ.
Т. 1. http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-3/krushenie-imperii/tom-i/
Т. 2.
Глава XII. http://archive-khvalin.ru/glava-xii/
Глава XIII. http://archive-khvalin.ru/glava-xiii/
Глава XIV. http://archive-khvalin.ru/glava-xiv/
ГЛАВА XV.
Революция.
На следующее утро мы приехали без четверти восемь в Петроград. Поезд опоздал сверх всякого обыкновения всего на десять минут. Большой вокзал казался сумрачнее обычного. Несколько носильщиков стояли на перроне. У них был какой-то испуганный и растерянный вид. Присутствие генерала Нокса в форме на перроне смутило меня. Я подумала, не произошло ли чего-нибудь особенного у нас в посольстве. Однако, из первых же слов с ним я поняла, что у нас всё было благополучно.
— Я приехал встретить вас, — объяснил он мне, — потому что за последние дни в городе было неспокойно, и на улицах без особого разрешения не пропускают автомобили.
Моя русская приятельница побледнела.
— Беспорядки, — повторила она, — значит происходит нечто серьёзное. Я слыхала, как в поезде рассказывали, что грабят магазины.
— Я боюсь, что дело гораздо серьёзнее, чем вы предполагаете, — ответил генерал Нокс.
Он словно в раздумье смотрел на нас, троих барышень, усталых после дороги, и мне казалось, что я читала его мысли: «Женщины! Им здесь не место. Только помеха, когда происходят подобные события».
Нокс посмотрел на наши вещи.
— Мы должны все вместе с багажом поместиться в автомобиле. Извозчики бастуют, и трамваи также не ходят.
Остальные пассажиры, выходившие с поезда, столпились на ступеньках вокзала. Часть из них уныло сидела на чемоданах, другие безнадежно смотрели вдоль длинной и пустынной улицы, третьи расспрашивали носильщиков о происходящих в городе событиях. Те же в ответ только пожимали плечами и повторяли одно и то же:
— Извозчиков нет. Трамваев тоже. Если господа хотят попасть домой и не имеют автомобилей, им придётся идти пешком.
Один из пассажиров, наиболее энергичный, достал неизвестно откуда саночки, нагрузил на них свой багаж и отправился в путь, в сопровождении жены, одетой в дорогое, меховое пальто. Другой, ещё более изобретательный, засунул все свои вещи в рогожный куль, привязал к нему верёвку и отправился, таща этот груз по снегу за собою. Кое-как мы разместились в автомобиле, нашли место для чемоданов и плэдов (Плотное шерстяное или полушерстяное покрывало (обычно с бахромою), употребляемое как одеяло или платок (первоначально национальная одежда у шотландских горцев) – А.Х.) и посадили горничную моей приятельницы рядом с шофёром.
Недалеко от вокзала мы натолкнулись на вагон трамвая с разбитыми окнами, далее на опрокинутые извозчичьи дрожки. Ежеминутно мимо нас проходили вооружённые солдаты, которые нас останавливали и требовали пропуск. Пустынная, некрасивая улица, которая вела от вокзала в город, казалась ещё неприветливей обычного. Все магазины были закрыты. У витрин не было никого. Иногда пробегала баба в платке. Она при этом держалась ближе к домам, словно боясь нападения невидимого врага.
Пока мы ехали, генерал Нокс рассказывал нам события последних дней. Восстание началось, как это и предвидел мой отец, с того, что одна из женщин, стоявшая в хлебном хвосте, бросила камень в булочную. Это произошло в четверг, 8-го марта и явилось сигналом к тому, чтобы долго сдерживаемое неудовольствие перешло в открытый бунт. В следующие дни была беспорядочная перестрелка, стычки с полицией. По городу разъезжали патрули казаков. Виднелись толпы рабочих с красными флагами.
Государь, незадолго до начала беспорядков, уехал в Ставку. Цесаревич и Великие Княжны были больны корью. Императрица очень опасалась за здоровье детей, и ни правительство, ни Государственная Дума не могли справиться с создавшимся положением. Однако, события приняли серьёзный оборот лишь в воскресенье. Стояла чудная погода, и несмотря на караулы, занимавшие перекрёстки, и запрещение скопления народа, по улицам шли толпы народа, и Невский проспект был переполнен рабочими. Часть войск стреляла по толпе, но Л-гв. Павловский полк отказался выполнять приказания своих офицеров и даже убил командира запасного батальона полковника Экстена.
В это утро 12 марта в других кварталах столицы царила зловещая тишина, и город находился словно в оцепенении, которое я никогда не забуду. Широкие улицы, громадные дворцы, золотые купола церквей, выделявшиеся на фоне бледно голубого неба — казалось были заколдованы. И повсюду была полная тишина и безлюдие. Столица казалась городом мёртвых. И вдруг, когда мы повернули на Дворцовую набережную, мы увидели на белом фоне снежной мостовой одинокого городового. А вокруг была тишина. Через замёрзшую Неву виднелись серые, гранитные стены крепости и на башне — Императорский штандарт. Когда мы проезжали мимо городового, он отдал нам честь. Я взглянула на его пепельно-серое лицо и вздрогнула: мне показалось, что какое-то чувство подсказало мне, что этот человек не доживёт до утра.
Мои родители вернулись в воскресенье из Финляндии. Они облегчённо вздохнули, когда мы благополучно прибыли в посольство. И действительно, не успели мы войти в дом, как раздались крики и выстрелы, и толпа народа пробежала по Суворовской площади по направлению к набережной. Люди бежали, размахивая ружьями, шашками и револьверами. Они мчались, как дикие звери, которые вырвались из клетки, потеряв рассудок и человеческий облик.
В полдень мой отец, несмотря на настойчивые просьбы моей матери, пошёл по своему обыкновению в министерство иностранных дел. Он пришёл домой совершенно подавленный. Правительство отсрочило созыв Государственной Думы, и это было, по мнению моего отца, глубоко пагубно для России. По городу шли слухи, что в Петроград вызван с войсками генерал Иванов. Ему был дан приказ подавить во что бы то ни стало мятеж петроградского гарнизона, и приближение генерала к столице ещё более раздражило революционных вожаков.
В то время петроградский гарнизон состоял из молодых новобранцев, которые должны были идти на фронт. Конечно, они никого не знали, и у них не было никого, кто бы их мог возглавить. Когда они пришли к Государственной Думе, то нашли там лишь хаос и беспорядок: все говорили разное. Керенский призывал к борьбе за свободу. Председатель Государственной Думы заявил батальону Преображенского полка, что правительства вообще не существует. Чхеидзе постарался объяснить, что теперь солдаты должны подчиняться только совету рабочих и солдатских депутатов. Но им никто ничего не сказал про Государя, который в этот ответственный момент отсутствовал из столицы. Если бы он в этот момент оказался в Петрограде и торжественно заявил бы перед народом, что готов дать ответственное министерство, я уверена, что армия встала бы на его сторону и с оружием в руках рассеяла то сборище хулиганов и коммунистов, которые сеяли по городу смуту и бесчинства.
Так как отец мне запретил покидать здание посольства, я провела день на ступеньках салтыковского дома, следя за проходившими по Суворовской площади толпами и прислушивалась к разговорам у нас. Военный арсенал был взят и разграблен толпою солдат и рабочих, которые стали немедленно раздавать оружие направо и налево. Окружной Суд горел и на Литейном проспекте происходило настоящее сражение. Провокаторы напали на департамент полиции и поторопились сжечь все документы, их компрометировавшие. Вооружённая толпа взяла приступом тюрьмы и освободила преступников. По всему городу разъярённая толпа гонялась за городовыми и убивала их. Каждый, вновь приходивший, рассказывал о полной анархии в городе и о крушении всего того, что казалось до сих пор прочным и незыблемым. И мне казалось, что на свете уже более не существует ничего прочного, что стены дома, оберегающие меня, могут ежеминутно обвалиться, и земля на которой я стояла, может провалиться подо мной.
Днём нас посетило несколько английских дам, не взирая на опасность на улице. Они занялись шитьём белья для бедных в главной зале посольства, прислушиваясь к перестрелке, доносившейся с Литейного, и делясь между собою впечатлениями о виденных ужасах. Одна из них видела толпу пьяных солдат и рабочих, которые тащили связанного городового по улице; другая видела, как был расстрелян офицер на ступеньках какого-то дома; третья прошла мимо костра, вокруг которого толпился народ — ей объяснили, что на нём сжигали агента тайной полиции. Та революция, которую Временное Правительство так лицемерно называло в своих воззваниях бескровной, уже на второй день доказала совершенно обратное: сотни людей были самым зверским образом убиты в Петрограде, Кронштадте, Выборге и Гельсингфорсе.
Позднее, днём до посольства донеслись громкие крики. Это перешла Петропавловская крепость в руки восставших, и мною овладело чувство безысходного ужаса, когда я увидела как на главном шпиле поднялся красный флаг, словно бросая вызов дворцам, которые были расположены на этой стороне Невы. Вечером показались первые грузовики, которые впоследствии сделались символом русской революции, переполненные вооружёнными солдатами. Они кричали, палили в небо и в прохожих — казалось, что все преграды для |них теперь пали.
Наступил вечер, но успокоения не наступило. В течение всей ночи на улицах продолжались бои. Шла охота на несчастных городовых. Бронированные автомобили, ещё преданные правительству, вели перестрелку с мятежниками. На крыше Мраморного дворца пулемёт, установленный, как я узнала впоследствии, по приказу Протопопова, долго поддерживал огонь, пока пулемётчик, наконец, не был снят и пулемёт зловеще не замолчал.
Большой город быстро приобретает следы революционной анархии, подобно красивой женщине, которая перестаёт заниматься собою. Когда я на другое утро вышла на Суворовскую площадь, всегда полную движения и нарядности, я поразилась её заброшенному и унылому виду. Трамвайные рельсы были занесены снегом, провода печально висели, кое-где порванные, загородив тротуар, лежал поваленный фонарь. Снег был грязно-бурого цвета. Повсюду были видны окурки, бумажки, кто-то из новоиспечённых революционеров потерял красный бант, который валялся на снегу. Солдаты и рабочие шли толпами через мост, и казалось, что солдаты уже потеряли свой молодцеватый вид. Они были одеты неряшливо и небрежно, плохо держались: у них были растёгнуты шинели и рубахи, кое-как надетые фуражки, и они были увешаны всеми видами оружия, украшенного красными тряпками и бантами. У одних были офицерские шашки, у других за поясом было заткнуто по несколько револьверов. Вскоре показались грузовики, украшенные красными флагами, потом в течение дня показались реквизированные частные автомобили, переполненные солдатами и матросами. Обычно на крыльях машины лежало по одному солдату с ружьями, взятыми на прицел, а в разбитое окно угрожающе высовывался пулемёт.
Отель «Астория», населённый по преимуществу офицерами, был взят приступом, так как из его окон кто-то выстрелил. Все офицеры в отеле были арестованы. Один генерал пробовал оказать сопротивление, и был поднят на штыки. Удалось избежать избиения офицеров только благодаря вмешательству французских и английских офицеров, которые жили в той же гостинице.
В полдень последнее сопротивление правительственных войск, занимавших адмиралтейство, было сломлено, так как из крепости было дано знать, что, если адмиралтейство не сдастся, то по нему будет из крепости открыт огонь. Зная, что это явится совершенно невознаградимой потерей для военного флота, морской министр адмирал Григорович решил сдать адмиралтейство революционерам. Они отвезли его в Государственную Думу, но в общем обошлись с ним вежливо. Григорович был обаятельнейшим человеком, всею душой преданным русскому военному флоту. Когда я его встретила два месяца спустя, я едва узнала его, так он постарел.
Мой отец в своих воспоминаниях вскользь упоминает о том, что 13 марта он беспрепятственно прошёл до Министерства иностранных дел, чтобы проститься с Η.Н. Покровским (Николай Николаевич Покровский,1865-1930 —последний министр иностранных дел Российской Империи – А.Х.). Он умолчал о том, как служащие посольства предостерегали его от этого опасного намерения, указывая ему на беспорядки, и как преданный ему Вильям пробовал воздействовать на отца чрез мою мать.
— Ваше Превосходительство, — умолял он со слезами на глазах, — воспрепятствуйте тому, чтобы г(осподин) посол вышел из посольства. На Миллионной идут бои, а Его Превосходительство ничего не желает слышать.
Моя мать поспешила вниз, но мой отец уже надевал пальто и шляпу. По выражению его лица она поняла, что он собирался покинуть посольство совершенно незамеченным. Он выглядел, как пойманный мальчик, и мне его стало жаль.
— Георг, неужели ты пойдёшь? — спросила его мать дрожащим голосом. Но мой отец ответил совершенно хладнокровно:
— Не понимаю, почему я должен сидеть дома! Сегодня прекрасная погода, и мне необходимо пойти проститься с Покровским.
— Но ведь на улицах происходят бои, — продолжала настаивать моя мать, — по крайней мере, сядь хоть в автомобиль.
— Я предпочитаю прогуляться, — спокойно и твёрдо ответил он и, молодцевато надев шляпу и захватив перчатки и палку, вышел на улицу.
Он никогда мне ничего не рассказывал про эту прогулку, и лишь значительно позднее я узнала, что, когда он проходил мимо Марсова поля, происходила перестрелка между двумя частями запасного батальона Л-гв. Павловского полка. Узнав, что мимо проходит английский посол, солдаты перестали стрелять и возобновили перестрелку только тогда, когда из глаз скрылась его высокая фигура.
Мой отец пишет также в своей книге: «Днём я опять вышел к Сазонову, который жил в гостинице на Невском. И хотя треск пулемётов над головами был крайне неприятен, мы благополучно совершили путешествие туда и обратно…» Он не упоминает о том, что секретарь, сопутствовавший ему, вернулся с этой прогулки в полуобморочном состоянии и рассказал нам, что им пришлось проходить буквально через огонь, и что «старик» отказался повернуть обратно, оставаясь всю дорогу совершенно спокойным, шутя и болтая, как будто ничего особенного не случилось.
Он также не упоминает в своей книге о том случае, как в первый день революции, возвращаясь с Палеологом из министерства иностранных дел, они наткнулись на вооружённую толпу, которая окружила их автомобиль, угрожая разбить машину и выбросить находившихся в ней. Положение становилось безвыходным. Но его спас один проходивший солдат, который крикнул: «Товарищи, да ведь это английский и французский послы!» Толпа поверила ему и пропустила автомобиль дальше.
В течение двух следующих дней бои на улицах продолжались, так как городовые прятались с пулемётами на крышах, и толпа не могла успокоиться до их окончательного истребления. Эти городовые не могли не вызывать к себе сострадания. Они ведь исполняли приказ начальства, которое уже находилось под арестом в Государственной Думе, и не могли уйти со своих постов. Эти единственные защитники старого режима вели себя поистине героями.
Самое ужасное в этой революции было то, что не чувствовалось никакой силы, которая могла бы всем этим бесчинствам противостоять. Редко среди всеобщей паники и сумятицы можно было отметить отдельные случаи преданности долгу и самопожертвования. Верность в отношении Царской семьи была проявлена графом и графиней Бенкендорф, двумя фрейлинами, баронессами Буксгевден, графиней А. Гендриковой и графом Адамом Замойским, который пешком совершил путь из Петрограда в Царское Село, чтобы придти на помощь Императрице, они являлись сравнительно редкими примерами. Но самым удивительным примером преданности присяге явилась попытка маленькой горсточки офицеров гвардии, которые находились в кавалерийских казармах в Кричивицах под Новгородом, проскакать день и ночь верхом, под командой одного молодого офицера, в Царское Село, чтобы защитить Императрицу. Когда они, наконец, достигли цели своей поездки и изголодавшиеся и утомлённые подъехали к решётке Александровского дворца, то дворец был уже занят войсками Временного Правительства, и ворота были закрыты…
В Петрограде наш хороший личный знакомый барон Штакельберг был убит толпой за то, что попытался не впустить к себе в дом группу солдат, которые хотели к нему ворваться. Дворец графа Б.В. Фредерикса на Почтамтской подвергся разгрому и был сожжён до тла. Безнадёжно больную старуху графиню с трудом удалось вывести из горевшего здания, благодаря присутствию духа прислуги, которая вывела её чрез чёрный ход.
В своих воспоминаниях графиня Клейнмихель рассказывает, что, когда в английский госпиталь была доставлена больная графиня Фредерикс, то, будто бы, мой отец сказал старшему врачу:
— Не принимайте графини Фредерикс в госпиталь. Я не хочу иметь ничего общего со старым строем. Я знаю, что я делаю.
Это неправда. Мой отец не мог сказать этого, хотя графине Фредерикс действительно было отказано в приёме в госпиталь. 14 марта её дочь пришла к нам в посольство умолять о помощи больной матери, которая провела ночь на носилках в одном из военных госпиталей. Мистер Ломберд приютил её впоследствии у нас, и её спрятали где-то наверху, пока для неё не отыскалось другого убежища.
Положение моего отца было весьма затруднительным. Он не имел права давать убежища в посольстве никому, кроме английских подданных, но его постоянно просили терроризированные представители петроградского света спрятать в посольстве их драгоценности. П. Милюков потребовал от моего отца, чтобы он перестал встречаться с членами Императорской фамилии и, когда мои родители отказались перестать видеться со старыми друзьями и людьми, оказывавшими нам услуги прежде, Милюков заявил, что в таком случае нас могут обвинить в контрреволюции. Мой отец оказал гостеприимство Великой Княгине Виктории Фёдоровне, которая была английской принцессой по рождению, но, тем не менее, отец мой должен был дать обещание Милюкову, что не станет вмешиваться во внутренние русские дела, и когда в марте была арестована графиня Клейнмихель и она обратилась за помощью к моему отцу, ему пришлось ей в этой помощи отказать.
В зареве горевших домов, под треск ружейных залпов и пулемётов и бесконечное пение изуродованной Марсельезы проходили первые недели русской революции, той революции, которую так поэтически приветствовал Альберт Тома, как «самую сияющую, радостную и бескровную» из всех революций истории.
Примечание:
[i] Бьюкенен Мириэль (англ. Meriel Buchanan; 1886-1959) — британская мемуаристка, дочь последнего посла Великобритании в Российской Империи; автор многочисленных статей и книг, в том числе о Царской Семье и России.
Единственный ребёнок в семье карьерного дипломата сэра Джорджа Бьюкенена. Детство и юность прошли заграницей, где служил отец: в Германии, Болгарии, Италии, Нидерландах и Люксембурге. В 1910 году семья переехала в Россию, куда отец был назначен послом. В России опубликовала два романа о жизни в Восточной Европе: «Белая ведьма» (англ. White Witch, 1913) и «Таня: Русская история» (англ.Tania. A Russian story, 1914). С началом Первой мировой войны семья осталась в России, где мать Мириэль Бьюкенен организовала больницу, а сама она служила там медсестрой. В январе 1918 года семья навсегда покинула Россию.
Начиная с 1918 года, написала ряд книг, посвящённых Российской Империи, Царской Семье Государя Николая II, русскому дворянству и международным отношениям: «Петроград: город беды, 1914-1918» (англ. Petrograd, the city of trouble, 1914-1918. — London: W. Collins, 1918); «Воспоминания о царской России» (англ. Recollections of imperial Russia. — London: Hutchinson & Co, 1923. — 227 p.); «Дипломатия и иностранные дворы» (англ. Diplomacy and foreign courts. — London: Hutchinson, 1928. — 228 p.); «Крушение империи» (англ. The dissolution of an empire. — London: John Murray, 1932. — 312 p.); «Анна Австрийская: Королева-инфанта» (англ. Anne of Austria: The Infanta Queen. — London: Hutchinson & Co, 1937. — 288 p.) и др. В 1958 году опубликовала книгу о дипломатической службе её отца – «Дочь посла» (англ. Ambassador’s daughter. — London: Cassell, 1958. — 239 p.).
В 1925 году вышла замуж за майора Валлийской гвардии Гарольда Уилфреда Кноулинга (ум. 1954). У них был единственный сын Майкл Джордж Александр (род. 1929).