Слово о Государе-1

Дольше века длится в России ГОД ЗАЩИТНИКА ОТЕЧЕСТВА. Нас ковали великие страдания и великие победы. И дольше века, и дольше тысячелетия русский солдат уходил от родного порога. Женщины смотрели из-под руки в круглые стриженные затылки своих мужей, сыновей, братьев. Крестили их в спину, утирали слёзы. Ныне, как всегда, враг силён и коварен, он – убийца и лжец от века. Тем весомей будет наша неминуемая победа. Только окончательно поверженный враг заслуживает милости и сострадания. И ещё обязательно по всей земле будут стоять новые памятники русскому солдату-освободителю!

АНДРЕЙ ХВАЛИН.

+

СВЯТОЙ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ

Слово памяти Государя Николая II Александровича, сказанное историком С.С. Ольденбургом на собрании народно-монархического союза 22 Ноября 1921 года[1].

Часть первая.

 

Памяти всех погибших за Россию.

Мы, русские, особенно — русские образованного, интеллигентского класса, очень мало знали своего Государя. Мало знали —и в большинстве, надо сказать, мало хотели знать. В русском обществе не было того, что мы видели в других странах: любовного интереса к жизни и к быту своих правителей. Даже больше того: у нас в интеллигенции считалось чуть ли не признаком дурного тона —знать имена Великих Князей, и степени их родства; от всего, что печаталось с заглавной буквы, всего Высочайшего, сторонились; в собраниях сочинений великих русских поэтов — стихи, посвящённые лицам Царской семьи, подвергались молчаливому бойкоту. Кто, например, даже из хорошо знающих Тютчева помнить его удивительное «Memento», посвящённое Вдове Императора Николая I?[2]

Многие, не считая себя республиканцами по соображениям политической, а то и полицейской целесообразности, полагали наиболее уместным игнорировать личность Монарха, умалчивать о ней. — Nil nisi bene (лат. Ничего – это хорошо – А.Х.)? — но ведь монархия то была тогда жива, и очень жива! И очень у многих это намеренное неведение извратило непоправимым образом понимание исторической действительности, — что сказалось и в 1906, и в 1916 г.

Условия, приведшие в наши дни к такому отношению, конечно, сложны. Надо признать, что русская история последних столетий не создавала и не облегчала взаимного понимания между властью и тем, что принято называть обществом, что, конечно, не едино и может определяться по-разному, но, несомненно, существует, как ни расплывчаты его формы. Вина — на обеих сторонах.

Последние, внешние грани — высокие ограды дворцовых парков и казачьи разъезды вдоль стен — явились уже ответом на ряд покушений, не встречавших достаточного нравственного отпора в обществе. Было бы недобросовестным винить в данном случае власть; но лишняя чёрточка и этим к отчуждению прибавилась.

Одной из наиболее глубоких причин иногда сознательного расхождения власти с обществом была своеобразная политика, пытавшаяся править, опираясь на низы, через головы промежуточных классов. Эта мысль — противопоставление доброго народа злой интеллигенции — это, своего рода, народничество справа — было близко многим Государям, начиная от Императора Николая I. Это — антитеза тому, на чём строила власть Великая Екатерина. Это — политика Ивана Грозного против бояр, или Густава III против шведского дворянства, и т. д., политика, в общую оценку которой здесь входить не место; но, несомненно, что и покойным Государю и Государыне бывала близка эта мысль; что её разделял отчасти, и Витте, и в гораздо меньшей степени Столыпин.

Одна из опасностей этого пути в том, что он легко приводит к утрате чувства политических реальностей. Создается ряд фикций, условностей. Живая связь между властью и населением заменяется теоретической. Вера в какой-то настоящий, добрый, преданный своему монарху народ — жила в Государе до последних дней. Он, может быть, был и прав — но до этого народа Царский голос не долетал через враждебные средостения. И был у Государя – извращённый образ общества и народа, у народа и общества — искажённый образ Царя.

Сторонясь от всяких подлинных сведений о Царе и Царской семье, с упорной предвзятостью русская интеллигенция воспринимала и запоминала то, что печаталось о Царе в подпольных революционных пасквилях, обычно по своей фантастичности относящихся к области «развесистой клюквы»; ловила шёпот придворных сплетень, инсинуации опальных сановников. Мнение о Государе, как о человеке невежественном, ограниченном — некоторые договаривались до выражения «слабоумный» — человеке безвольном, при этом злом и коварном — было ходячим в интеллигентских кругах. Даже военный чин Его — в котором Он остался потому, что Отец Его скончался, когда Государю было 26 лет — обращали Ему в укор, говоря о «маленьком полковнике», об «уровне» — почему-то — «армейского полковника» и т. д. Так создалось между монархом и народом средостение, пропускавшее только дурное, и задерживавшее всё хорошее.

Кому случилось быть в начале 1914 г. на посмертной выставке картин Серова, тот не мог пройти, не обратив внимания, мимо портрета Императора Николая II, который принадлежит к числу лучших творений покойного художника. Кто внимательно всматривался в тогда молодое, такое русское, лицо Государя на этом портрете, с тонкими чертами лица, с оттенком русской задумчивой печали в глазах — тот должен был почувствовать, что перед ним — не обыкновенный человек. Этот образ так не соответствовал традиционным в интеллигенции представлениям! Великий русский портретист проник в духовную сущность Русского Царя, и выразил её лучше, чем то могли бы сделать рядовые наблюдатели. Да, Государь Николай Александрович не был заурядным человеком.

Начать хотя бы с внешнего. Государь, которого недоучившиеся семинаристы в своих листках обзывали невеждой, был одним из наиболее образованных монархов своего времени. Он совмещал высшее юридическое и высшее военное образование. Его учителями были такие выдающиеся люди, как Бунге, как Победоносцев (которого даже его идейные враги признавали человеком сильного ума), как профессора Капустин и Замысловский; в военной области — ген. М. И. Драгомиров, профессор Леер и др. После 13 лет среднего и высшего обучения — а часть времени отнимала и военная служба — Государь, тогда ещё Наследник, совершил большое путешествие по Европе и по Азии. Если для ознакомления со странами официальное путешествие даёт в некотором отношении меньше, чем обычное, то оно, с другой стороны, даёт возможности проникнуть и туда, куда не пустят простых смертных. Да и путешествие по Азии в те времена, когда ещё было мало железных дорог, было не то, что позже.

Государь знал в совершенстве главные три иностранных языка — из них отдавая, в личной жизни, предпочтение английскому.

Bсе, кому приходилось с Ним работать, отмечают способность быстро осваиваться с подлежащим обсуждению предметом, — способность, особенно важную для Монарха, которому приходится решать сложнейшие вопросы.

Далее. По всему своему облику Император Николай Александрович был царственным Государем в самом глубоком смысле этого слова. Он не имел наклонности к шумихе внешней декоративности. Он не пытался состязаться в ораторском искусстве с представителями судебного или парламентского кpacноречия. Он не стремился стать законодателем мод, львом салонов, любимцем публики заграничных курортов. Всё нероновское, всё рекламное было ему глубоко чуждо. Пушкин, который в своём «Борисе Годунове», дал глубочайшие прозрения с сущности монархии, говорит: «Не должен царский голос — На воздухе теряться по-пустому — Как звон святой, он должен лишь вещать — Велику скорбь или великий праздник». Это истинное понимание Царского достоинства, чувство монархического такта, было высшей степени присуще Государю.

И в то же время, оно не переходило у Него никогда в обратную крайность, в китайщину, в засилье внешних форм этикета. Тут опять-таки, все, кому приходилось иметь дело с Государем, отмечают необыкновенную простоту обращения. Самому робкому человеку становилось «по себе», когда он имел случай говорить с Государем. Такой враг покойного монарха, как гр. Витте, пишет в своих мемуарах: «Я не знаю таких людей, которые, будучи первый раз представлены Государю, не были бы Им очарованы; Он очаровывает как своей сердечной манерой, обхождением, так и в особенности удивительной воспитанностью, ибо мне в жизни не приходилось встречать по манерe человека болee воспитанного, нежели наш Государь».

Этот особый дар очаровывания, charmeur’ство (т.е. шарманство от фр. charmeur очаровывающий – А.Х.), которое из Державных предков Государя было присуще, кажется, только Александру I, у Императора Николая II ещё дополнялось другим природным даром – огромной памятью на лица и имена, тем, что так умело когда-то использовал Наполеон в отношениях со своими солдатами.

Конечно, когда Государь того желал, Он умел и показать — в вежливой, бесконечно-разнообразной в оттенках форме — и своё неудовольствие, своё недоверие. Tе, на чьём пути становилась Его воля, не смогли Ему этого простить.

Серовский портрет нам не солгал: в лице Императора Николая Александровича мы имели прирождённого монарха, со всеми необходимыми для этого внешними данными. При том Он не был человеком другой эпохи, выходцем «времён простых и грубых» — это был современный монарх, современный человек, со всей душевной сложностью и психологической утончённостью наших трудных, наших «декадентских» дней.

В личной жизни — этого не отрицали, в сущности, и злейшие Его противники — покойный Государь был прежде всего простым, хорошим семьянином. Ему были по душе всегда не парады, не торжественные празднества, не блеск дворцов и столиц; он больше всего любил бывать в кругу своих, ходить со своими детьми по садам и парками, по Царской дорожке Ливадии — Ай — Тодор; любил Крым, Бьёрке, Александровский парк в Царском Селе. На личную жизнь Государя только люди совершенно неосведомлённые могли пытаться набрасывать тень, — другие довольствовались формулой: «да, Он хороший ceмьянин — но». А так ли мало для оценки человека – хорошая семья, светлая семейная жизнь?

Сложнее — личность Государя, как монарха. Воспитанный для царства, Он видел с ранних лет перед собой огромность ожидающей Его задачи. Власть — как долг: власть, возлагающая великую ответственность — вот основная черта его политического мировоззрения. Не честолюбие — его у Государя почти не было — не «вкус к власти», — ни, конечно, какие-либо материальные соображения — Он жил, по свидетельству того же Витте, скромнее многих своих министров, не говоря уже о заграничных богачах! — но понимание власти, как права и обязанности одновременно, лежало в основе всех действий Императора Николая II. Он считал, что ответственность за судьбы вверенной Ему Богом страны лежит на Нём и что от неё никакой земной суд не может Его разрешить.

Во время переговоров о мире с Японией Император Вильгельм дал Государю совет — передать Портсмутский договор на ратификацию только что возникавшей Государственной Думе. Тогда, писал он, если она примет этот не очень выгодный договор — ну что же, отвечают народные представители; отвергнут — значит, войну захотел не Царь, а парламент. — Государь на это возразил, что ответственность за свои решения Он несёт один перед Богом и историей. В этом обмене телеграммами сказалось разное понимание ответственности: Германский Император давал совет, на кого перед общественным мнением взвалить вину за непопулярное решение. Государь считал, что, по существу, перед Богом и историей ответственен Он – и отвергал такое внешнее переложение бремени.

Это же высокое сознание ответственности, отношение к власти, как к долгу, заставляло Государя в течение многих лет относиться отрицательно к попыткам ограничения Его власти. Отвечать перед Богом должен Он; а как отвечать, если не иметь свободы распоряжения? По всему воспитанию, по основам своего мировоззрения Император Николай II был, несомненно, абсолютистом. Но если бы он искренне убедился, что для блага страны пригоднее иной порядок, и что в России есть силы, которым можно доверить часть священных прав — обязанностей — конечно, именно Он сделал бы это с радостью: ни личного властолюбия, ни потребности вмешиваться во все дела государства Он никогда не имел. Бремя власти Он нёс, как тяжёлый долг.

Но когда Он сделал шаг в этом направлении — как был он встречен? Что же, разве те силы, которые так громко требовали прав, проявили тогда понимание обязанностей? Когда был издан манифест 17-го октября, разве не закрутилась по всей России какая-то дикая бесовская пляска? «Добейте гадину», — писали газеты. «Граждане, жертвуйте на гроб Николая II», — остроумничали революционеры на улице. Что — московское восстание было до или после манифеста? — А когда собралась I-я Государственная Дума, которую Император всё-таки встретил благожелательными словами — что видел Он от неё? Требования, требования, резкие и властные по тону, отклонение поправки Стаховича об осуждении террора, слова о крови под горностаевой мантией, поминутное бряцанье мечом «революционного народа». Так ли уж был неправ Государь, когда после колебаний он не счёл возможным доверить этим силам правление взбаломученной страной?

Вот — изложение событий, — из для многих довольно авторитетного источника:

«После войны, ведение которой было «подорвано внутренними волнениями», издаётся манифест 17-го октября. Тем не менее, подготовляется вооружённое восстание. Импровизированный Совет Рабочих Депутатов, жаждавший роли Комитета Общественного Спасения, был уже готов захватить власть… С восстанием власть справляется. Несмотря на неудовлетворительные результаты октябрьского манифеста, Царь сдержал своё слово, первая дума собралась. Но она была так систематически и резко враждебна правительству, что её пришлось распустить. Её бывшие члены издали Выборгское воззвание. Единственным его результатом, кроме наказания подписавших, было то, что выяснилось, насколько мало большинство Думы представляло русский народ. Вторая Дума была ещё более демократической, но показала себя настолько же не работоспособной. Избирательный закон, давший такие неудовлетворительные результаты, был тогда изменён».

Спросят, из какого правого листка взяты строки? «Так пишется история», — воскликнут, быть может, некоторые. Да, так пишется история! Эти выдержки взяты из исторической части статьи o России в «Британской энциклопедии» издания 1911 года, статьи, составленной известным знатоком России сэром Дональдом Макензи — Уоллэсом и м-ром А. Филипс.

Такова оценка объективного наблюдателя извне. Как, однако, ни относиться, по существу, к историческому конфликту 1905 — 1907 г., несомненно одно: для Государя первые шаги на конституционном пути были таким образом отравлены; а так как Он вступил на него с тяжёлым сердцем и с глубоким сомнением в его правильности – дальнейшее отношение к народному представительству уже оставалось холодным и критическим до конца.

(Продолжение следует)

Примечания:

[1] Ольденбург Сергей Сергеевич (1888-1940) – русский правовед, историк царствования Императора Николая II. Из дворян Лифляндской губернии.

Окончил историко-филологический факультет Московского университета (1911) и юридический факультет Петербургского университета (1914).

По окончании обучения в 1916-1917 гг. служил в бюро по изучению экономической и финансовой жизни западных стран во время войны при общей канцелярии министерства финансов. Не принял октябрьскую революцию 1917 г. В 1918 г. стал участником Белого движения, вступив в Вооруженные силы Юга России. В 1919 г. являлся секретарем редакции газеты «Великая Россия», которая выходила в Ростове-на-Дону. Эмигрировал сначала в Финляндию, затем – в Германию. В 1923 г. перебрался в Париж. В марте 1922 г. стал секретарём Русского Народно-Монархического Союза. Был участником народно-монархического движения. Сотрудничал с газетами «Возрождение», «Россия», «Россия и славянство». В «Русской мысли» часто печатались его политические обзоры.

В историю исторической науки С.С. Ольденбург вошел как историк царствования Императора Николая II. В рамках данного хронологического периода С.С. Ольденбург стремился рассмотреть все аспекты общественной жизни, не ограничиваясь лишь политикой, экономикой или социальной сферой. Это позволяло создать подробную картину жизни в эпоху николаевского царствования. При написании своего главного двухтомного труда «Царствование Императора Николая II» С.С. Ольденбург использовал разнообразные источники: мемуары современников, переписку Государя Николая II, периодические издания, стенограммы заседаний Государственной Думы, документы Временной Чрезвычайной следственной комиссии (ВЧСК) Временного правительства. Кроме того, в распоряжении автора исследования были дубликаты актов Российской империи, которые хранились в Российском посольстве в Париже. Всё это придает работе С.С. Ольденбурга научную значимость.

В своих трудах С.С. Ольденбург не выделял Россию в отдельную цивилизацию, он видел в ней часть европейской цивилизации, но ту, которая несколько отличается по формам внутреннего устройства жизни от типов, распространённых в Западной Европе. Причём С.С. Ольденбург подчеркивал, что Россия – часть Европы, от нее отличающаяся, но не отстающая.

Основные труды: Выборы народных представителей. Пг.: Свет и свобода, 1917. 30 с. Государь Император Николай II Александрович. Факты и итоги царствования. Берлин, 1922. Россия перед революцией // Русский колокол. Берлин, 1927. №1. С.64-70. Состояние современного знания в вопросе о денежном обращении французской революции // Сборник статей, посвященных П.Б. Струве. Прага, 1925. С. 35–142; Экономическое положение и общественные классы советской России // Русская мысль. София, 1921; Царствование императора Николая II. т. 1. Белград, 1939; т. 2. Мюнхен, 1949.

Умер Сергей Сергеевич Ольденбург в пасхальную ночь 28 апреля 1940 года в Париже.

Текст печатается по изданию:

С.С. Ольденбург. Слово памяти Государя Николая II Александровича, сказанное на собрании народно-монархического союза 22 Ноября 1921 г. Издательство «Стяг» и «Фонд по изданию царских портретов». Берлин. 1922 г. Первая работа знаменитого историка-монархиста, члена Парижского Союза освобождения и Воссоздания Родины Сергея Сергеевича Ольденбурга, посвященная периоду правления святого Императора Николая II. В 1939 г. на основе данного исследования было создано более масштабное издание «Царствования императора Николая II».

«Слово памяти Государя Николая II Александровича» С.С. Ольденбурга представляет собой библиографическую редкость – в музеях, библиотеках, фондах РФ имеется только один экземпляр (дефектный, без обложек) – в Научной библиотеке Государственного архива РФ.

Данная публикация подготовлена на основе экземпляра Берлинского издания, хранящегося в личном архиве А.Ю. Хвалина.

[2] Ф.И. Тютчев.

Memento (лат. Помнить)

Ее последние я помню взоры
На этот край — на озеро и горы,
В роскошной славе западных лучей, —
Как сквозь туман болезни многотрудной,
Она порой ловила призрак чудный,
Весь этот мир был так сочувствен ей…

Как эти горы, волны и светила
И в смутных очерках она любила
Своею чуткой, любящей душой —
И под грозой, уж близкой, разрушенья
Какие в ней бывали умиленья
Пред этой жизнью вечно молодой…
Светились Альпы, озеро дышало —
И тут же нам, сквозь слез, понятно стало,
Что чья душа так царственно светла,
Кто до конца сберег ее живую —
И в страшную минуту роковую
Все той же будет, чем была…

 

1860 г.