На смерть Государя
Харбин – чудный, диковинный плод взаимовлияния двух культур человеческой цивилизации, европейской и азиатской, словно дальневосточный кедр, обвитый виноградом.
Харбин – город, возникший по державной воле святого Царя-страстотерпца Николая II Александровича для строительства важнейшего ответления Великого Сибирского пути, – Китайско-восточной железной дороги.
Харбин – место взаимосотрудничества и соседства двух великих народов, русского и китайского.
Как Париж в Европе, так Харбин в Азии – главный центр жизни русских беженцев 20-40-х гг. ХХ века, времени после падения монархии в России и установления советской власти до окончания Второй мировой войны.
ХАРБИНСКАЯ ТЕТРАДЬ, как и ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ, представляет собой коллективный плод русской мысли, состоящий из отдельных авторских публикаций тогдашних книг и газет, рисующих Россию, в том числе дальневосточную, «которую мы потеряли», и пути возрождения новой России, которая обязательно воскреснет в былом величии и славе.
Благодарю Сергея Юрьевича Ерёмина, руководителя Исторической секции Русского клуба в Харбине, председателя ДИКЦ «Русское Зарубежье» и члена Русского географического общества (ОИАК, Владивосток) за содействие в работе над ХАРБИНСКОЙ ТЕТРАДЬЮ.
АНДРЕЙ ХВАЛИН
+
НА СМЕРТЬ ГОСУДАРЯ
Суд Божий ещё не кончился; суд истории придёт в своё время.
«Разделища ризы Моя и об одежде
Моей меташа жребий».
«Поражу пастыря, и рассеются овцы».
На днях мясник завернул мне кусок мяса в бумагу. Белый лист плотной меловой бумаги, испачканный кровью, с прилипшими кусочками мяса, произвёл на меня необычайное впечатление. Этот лист перенёс меня в прошлое, к началу величайшей русской трагедии. Так давно забытая мелодия или напев старого любимого романса, услышанные спустя много-много лет на пути томительных жизненных скитаний, мгновенно воскрешают какую-то далёкую страницу жизни, уже безвозвратно промчавшуюся и угасшую, и на сердце становится так грустно.
Белый лист был вырван из журнала «Le monde illustré» от 28 апреля 1917 года. Теперь многие говорят, может быть, и не без умысла: зачем копаться в старых ранах, зачем говорить о том, что уже покоится на кладбище истории, зачем бесплодно спорить о виновниках русской трагедии, — не лучше ли всё счеркнуть, на всём поставить крест и направить свою творческую мысль и национальную энергию на ликвидацию последствий катастрофы.
Конечно, верно и это; катастрофу надо изживать, и сейчас в особенности важно думать о судьбах нашей несчастной Родины, надо объединять наши силы.
Но мы ни на один момент не можем забывать прошлого, не должны повторять старой подлой клеветы на Царя и Его действительно гуманное управление Империей, не должны проходить безучастно мимо опытов, проделанных нашими «народолюбами и свободолюбами» со времени отречения Государя и до настоящих дней. Пусть добросовестное и беспристрастное сравнение того, что было и что сегодня есть – послужит нам хорошим уроком для будущего.
Первое, что привлекло моё внимание и заставило встрепенуться, — это огромная, в пол-листа, фотография. Многотысячная толпа народа толпилась перед Государственной Думой. Женские платки, фабричные фуфайки, солдатские шинели смешались в одну тесную гущу.
Впереди, вероятно, на ступенях подъезда, возвышались три огромных полотнища; на одном было написано: «Да здравствует…» — дальше не видно, что именно должно здравствовать, на другом аршинными буквами — «Земля и воля», на третьем — разобрать надпись невозможно, за исключением цифры «1905». Перед плакатами стояли две символические фигуры: растрепанного солдата и фабричного рабочего.
В дальнем левом углу на лестнице амфитеатром поднималась группа революционных вождей, может быть, членов Думы.
И невольно хочется сказать без насмешки, без горькой иронии: «Бедный, обманутый народ, где твоя воля, где твоя земля»?
Воля обратилась в жесточайшее рабство, земля, обильно политая кровью и слезами – стала для тебя могилой. Ты не разгадал зверя в овечьей шкуре, ты не отличил волчьих слёз».
Вторую половину листа занимала фотографическая перепечатка второй страницы русской газеты «Солдатское слово» от 4 марта 1917 года.
В заголовке крупным шрифтом:
«ОТРЕЧЕНИЕ НИКОЛАЯ II».
«Во дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России тяжкие испытания, начавшиеся внутри народа. Народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской Нашей армии, благо народа, всё будущее дорогого Нашего отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца.
Жестокий враг напряг последние усилия, и уже близок час, когда доблестная армия Наша совместно со славными союзниками может окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России сочли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и в согласии с Государственной Думой признали Мы за благо отречься от престола Государства Российского и сложить с Себя Верховную власть.
Не желая расстаться с любимым сыном Нашим, Мы передали наследие Наше брату Нашему Великому Князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на престол Государства Российского.
Заповедуем брату Нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу во имя горячо любимой Родины.
Призываю всех верных сынов отечества к исполнению своего святого долга перед ним, повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему вместе с представителями народа вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы.
ДА ПОМОЖЕТ ГОСПОДЬ БОГ РОССИИ.
НИКОЛАЙ.
2 марта 1917 года, 15 час. г. Псков.
Скрепил министр Императорского Двора
Фредерикс.
В минуту смертельной тоски, невыразимых душевных мук, всеми покинутый, оклеветанный, с разбитым сердцем, русский Царь нашёл в себе нравственные силы для величайшего духовного благородства.
Он мужественно взял вместо скипетра и державы — тяжёлый Голгофский крест и вместо шапки Мономаха — терновый венец мученика.
Во имя России Он донёс их до подвала Ипатьевского дома и отдал в жертву безумию и изуверству Себя и Свою семью.
Какими жалкими ничтожествами кажутся нам теперь тогдашние крикливые кумиры толпы — рабы лукавые.
Пастырь добрый душу свою полагает за овцы своя, а наёмник бежит.
Суд Божий ещё не кончился; суд истории придёт в своё время.
Преклоним же колена перед священной памятью Венценосного мученика.
Придёт время, когда подвал Ипатьевского дома станет всенародной русской святыней.
С. Позднышев.
«Возрождение Азии» (Тяньцзинь). № 196. 1933.10.01.