Ответственность за большевизм

В 1928 году «две России», советская и беженская, как и весь читающий мир, отмечали столетие со дня рождения великого русского писателя Льва Николаевича Толстого. После его смерти прошло всего восемнадцать лет, но в них вместилась февральско-октябрьская революция, вскормленная в том числе и толстовскими идеями; невиданный со времён первохристиан богоборческий террор, достигший ужасающих размеров после убийства святой Царской Семьи; отказ от утопии мировой революции и постепенный возврат к традиционным принципам российской государственности. Празднование 100-летнего юбилея Л.Н. Толстого – крупная веха для осмысления исторического пути России. Тем более, что размаху торжеств соответствовал масштаб личности юбиляра: ведь Толстого даже называли «вторым царём» в России. Настало время посмотреть на первые «плоды просвещения» по-толстовски для страны и народа, что и сделала русская зарубежная мысль.

Минул ещё почти век. Ныне, в преддверии 200-летнего юбилея, можно видеть, как прошли или не прошли проверку временем оценки личности, учения и творчества Льва Толстого столетней давности. А современной России предстоит решить, кого выбрать из двух: Варавву или Иисуса, Помазанника Божьего или Толстого? Царю – царствовать, писателю – писательствовать.

АНДРЕЙ ХВАЛИН

+

«ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ТОЛСТОГО ЗА БОЛЬШЕВИЗМ»

На собрании журнала «Числа»[*]: «Если считать прежний строй в России ценностью, то, конечно, Толстой был враг России».

Толстой не имел снисходительной к нему аудитории на этом собрании. Преобладали настроения, склонные его «в чем-то» обвинять в деле воспитания русской души и направления её в русла, близкие к большевизму.

Председательствует Н. Оцуп. За столом на эстраде – Д. С. Мережковский и З. Гиппиус и др. Зала полна.

Г. В. Адамович. Какая ответственность Толстого за большевизм? Самая тема может вызвать изумление. Большинство ответит на этот вопрос: никакой ответственности Толстого нет. Но такой ответ был бы неточен. Вопрос не так прост. Существует мнение, что какая-то ответственность за большевизм на совести Толстого всё же есть.

Толстой питал глубокую ненависть к старой власти в России. Многими писаниями руку к гибели этой власти приложил. Если считать прежний строй в России ценностью, то, конечно, Толстой был враг России. Маклаков раз при Толстом восхвалял парламентский режим в Англии. Толстой по этому поводу заметил, что, конечно, если заменить верёвку гильотиной, то это – прогресс. В замечании Толстого сказывается отношение Толстого вообще к власти.

Толстой ещё больше ненавидел бы советскую власть. Толстой отрицал всякое государственное понуждение, всякое насилие. Поэтому большевики неправы, если полагают, что Толстой был бы с ними. Толстой не был бы, конечно, с ними, но, вероятно, не был бы и с нами.

Но нельзя отрицать, что Толстой руку свою к развалу России приложил. Для Толстого государство было абсолютно неприемлемое учреждение. Чувствуют это и большевики. Они вообще к писателям, к литературе равнодушны, а вот Толстого выделяют, толстовцы же и вовсе близки к большевизму.

С идеями, которыми Толстой задавался, ни одно государство существовать не может. Несмотря на кощунственные страницы у Толстого – он в русском обществе оживил интерес к религиозности. Ведь Толстой говорил то же, что написано в Евангелии. Толстой не политическое явление в высокой степени.

После перерыва выступил гр. Д. А. Олсуфьев.

Он цитирует стихи: «И весело, и больно тревожить язвы старых ран»… Он называет Адамовича не просто почитателем Толстого, а «толстовцем». Он, Д. А. Олсуфьев, был только почитателем Толстого, но «толстовцем» никогда не был. «Толстовцев» и раньше не мог терпеть, а теперь терпеть не может (сзади кто-то пытается робко свистеть).

У меня по имению был сосед – химик Менделеев. Я однажды спросил его мнение о Дарвине. Менделеев ответил: «Дарвин велик, а дарвинизм — блевотина». Таково и толстовство: оно, как и всякое закоснелое учение, никуда не годится. Да ведь и Толстой по «толстовству» не жил. Да и как же можно жить по «толстовству»?.. Напрасно докладчик утверждает, по мнению, гр. Олсуфьева, что Толстой был чужд» политики. Последние годы Толстой интересовался политикой – русскими церковными вопросами, земельной реформой Столыпина и предстоявшей войной, против которой всемерно восставал. Но Толстой часто себе противоречил. Оратор вспоминает, как Толстой на него кричал, когда он, Олсуфьев, заявил, что верит в бессмертие души, а сам потихоньку, как значится в его «интимном» дневнике, молился «душе» своей матери. Толстой на народ не оказывал никакого влияния. Яснополянские крестьяне мечтали о том, как будут грабить яснополянский дом, подобно другим крестьянам, и как можно будет продавать выгодно толстовские реликвии. Гр. Олсуфьев соглашается с докладчиком, что Толстой подстегнул интерес к религии, а не поколебал. Проповедь непротивления злу, конечно, подействовала ослабляющим образом на сопротивление русского общества большевизму.

Речь гр. Д. А. Олсуфьева имела большой успех. Затем говорили: Б. Ю. Поплавский, проф. Горовцов, Д. С. Мережковский, г. Талин и докладчик.

Ч.

«Возрождение» (Париж). № 2490, 27 марта 1932 г.

Примечание:

[*] «Числа» — «журнал литературы, искусства и философии» русской эмиграции, выходивший в Париже в 1930-1934 годах.

За пять лет вышло 10 номеров (в 8 книгах). Главным редактором был поэт и переводчик Николай Авдеевич Оцуп (1894-1958). Во время Второй мировой войны 1939–1945 годов — доброволец французской армии; более полутора лет провёл в плену, бежал. С 1943 года участник итальянского движения Сопротивления. После войны преподавал в парижской Высшей нормальной школе.

В редактировании первых четырёх номеров принимала также участие фактическая издательница, Ирма Владимировна де Манциарли, представитель журнала «Cahiers de l’étoile». После ухода Манциарли в 1931 году издание журнала стал финансировать писатель и предприниматель А.П. Буров. Пользуясь положением негласного издателя, он не только печатал в журнале свои произведения, но и пытался вмешиваться в редакционную политику. В конце концов в 1934 году Буров прекратил поддержку издания, объяснив это в письме Оцупу «нерусской линией» редакции. Уже готовый 11-й номер так и не вышел.

В журнале печатались в основном авторы младшего поколения русской эмиграции: Гайто Газданов, Ирина Одоевцева, Юрий Мандельштам, Владимир Смоленский, Юрий Фельзен, Лидия Червинская, Анатолий Штейгер, Василий Яновский и др. Журнал принципиально не принимал политических статей. В эмигрантской печати журнал вызвал бурную полемику.

По мнению зарубежного литературоведа и критика В. Козака, эстетически это лучший журнал первой эмиграции. При журнале существовало издательство, где были опубликованы шесть книг; в отличие от журнала, «книги издавались по традиционным лекалам 1930-х: простая обложка, отсутствие иллюстраций, минимум оформления».