Мария Калерджи-Муханова
«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет и журналов, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идёт о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки и журнальные публикации читались с превеликим вниманием: они испещрены подчёркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и её составителя. Благодарю их и помню.
Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается её живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.
АНДРЕЙ ХВАЛИН
+
Публикации первого тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parigskaya-tetrad/.
Публикации второго тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-2: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-2/.
Публикации третьего тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-3: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-3/.
Публикации четвёртого тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-4: https://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-4/
+
ФЕЯ БЕЛОЙ СИМФОНИИ
Мария Калерджи[*] была яркой представительницей того особого, интернационализма или национального космополитизма, под знаком которого жила её эпоха.
Лист, Тальони, знаменитый пианист Калькбреннер, скрипачи Берио, Буль, Вьетан, ряд других первых музыкантов Европы, вроде Майера и Адольфа Гензельта, графиня Дельфина Потоцкая — вот люди, которых она близко знала с ранней молодости. А впоследствии к нему присоединились Мюссе и Бальзак, Рихард Вагнер и знаменитая Козима, первый её муж Ганс Бюлов, Шопен, Россини, Теофиль Готье, Гейне, Полина Виардо, Александр Дюма, Каульбах, оба Рубинштейна, Монюшко, Венявский, Брамс, Сен-Санс. Многие из них тесно вошли в её жизнь и оставили о ней восторженные отзывы… А вот и другой мир, в котором она жила. Она была близка к королеве и королю Прусским (Вильгельму I), дружила с королём Бельгии, с великогерцегским двором Бадена, да и со всеми остальными немецкими дворами, с Наполеоном III и императрицей Евгенией, с королевским домом Голландии… В течение десятков лет она знала и часто встречалась с наиболее выдающимися политическими деятелями и дипломатами Европы. Она была блестящей представительницей той «дипломатии в кринолине», над которой в своё время столько иронизировали. Не особенно поэтому удивительно, что она оказалась в Париже, после 1848 года, в самом центре перекрёстных течений, умудрившись установить близкие отношения одновременно с двумя соперничавшими вождями двух враждебных партий: принцем Луи Бонапартом (будущим Наполеоном III) и Кавеньяком (бывшим одно время без ума от неё)… Уже из этого краткого перечня имён друзей и спутников жизни Марии Калерджи можно заключить, что она была выдающейся женщиной. Она произвела на своих современников сильное впечатление и чрезвычайно пришлась ко двору своей среде и эпохе.
Графиня Мария Нессельроде родилась 7 августа 1822 года в Варшаве. Она была племянницей канцлера графа Нессельроде, руководившего в течение сорока лет внешней политикой России. В его доме она и выросла, куда была привезена ещё в детстве с общего согласия отца (брата канцлера) и матери, живших плохо и хотевших разойтись. Её мать была полькой и ярая католичка. Отца же своего (он стоял во главе жандармского управления в Варшаве) она впоследствии называла «более русским, чем русские» (хотя он тоже был католиком).
Мария-полька — так называли её, в отличие от других Марий, бывших в семье Нессельроде (петербургских), очень патриархальной и тесно сплочённой семье. И в шестнадцать лет Мария-полька, хотя и не ездила ещё на балы, была уже знаменита и красотою своею, и талантами. Она, казалось, воплощала тип северной красавицы. Золотистые волосы, природно вьющиеся, благородный овал лица, блистающая белизна кожи, стройная талия и глубокие глаза: ни голубые, ни чёрные, ни зелёные, ни серые — глаза цвета пармских фиалок. Вот портрет Марии, когда она была невестой…Но было иногда в её глазах и что-то пренебрежительное, отдалённое, порой даже резкое…
Её мнения не особенно спрашивали, когда выдавали её замуж.
Калерджи, родом грек, как-то связывал своё имя с известным дворцом Вендрамин-Калерджи в Венеции. Однако, этой генеалогии не особенно верили в Петербурге. Жених был безобразен и нелюдим — полная противоположность живой, экспансивной и любившей блеск света Марии. Но Калерджи был очень богат. Свадьба состоялась в январе 1839 года – Марии не было ещё и семнадцати лет. Но уже осенью того же года молодые разъехались – из-за дикой ревности мужа, не имевшей к тому же, по-видимому, никаких оснований… Однако он с царской щедростью устроил материальное существование Марии, обеспечив ей ежегодный доход в 250 000 франков… В январе 1840 года у неё родилась дочь Мария (впоследствии вышедшая замуж за венгерца Куденхове). Но с мужем они расстались навсегда…
Нужно отдать ей справедливость: впоследствии в переписке с дочерью она в значительной степени взяла на себя вину этого разрыва. Она подчёркивала высокую порядочность Калерджи и объясняла своё несчастье неопытностью, незнанием жизни… Но, как бы то ни было, тогда, в ранней молодости, пережив семейную драму и оказавшись благодаря своему общественному положению в водовороте светской жизни не только Петербурга, но и всей Европы, Марии пришлось сильно призадуматься над тем, как ей в этой жизни устроиться. И положение её даже отчасти затруднялось её блестящей красотой и талантами — у неё было недюжинное музыкальное дарование — окружавшим её роем поклонников… Но ей удалось, пусть не без некоторых надрывов и срывов, почти сразу же начертать для себя определённую линию, которой она оставалась верна до конца.
Мария Калерджи была яркой представительницей того особого, как его называет её новейший биограф г-н Фотиадес (Marie Kalergis, Libr. Plon), интернационализма, под знаком которого жила её эпоха. Мария имела этот интернационализм, или, может быть, лучше сказать, национальный космополитизм – уже в самой своей крови; да и окружена она была им со всех сторон: в семье, в светской жизни, в постоянных своих передвижениях. Европу её времени не без основания называли «интернациональным салоном». Но это выражение можно принять не только в том смысле, что и Париж, и Петербург, и Вена её времени представляли, в сущности, одно и то же общество, один и тот же салон. Мария жила в «международном салоне» и в том смысле, что она всё время была в движении, особенно в первое время. Вот она в Париже, откуда едет в Варшаву. Из Варшавы она собирается в Петербург, но вдруг неожиданно оказывается в Берлине. Вскоре она появляется в Вене и Мюнхене. Затем след её мелькает в Неаполе, в Милане, в Ишле… Впоследствии круги, делаемые ею по Европе, делаются меньше. Но остаётся обязательным летнее пребывание где-нибудь на водах в Германии. Остаётся и основной треугольник Париж — Петербург — Варшава с центром в Бадене, этом тогдашнем общем салоне всей Европы, постоянном рандеву дипломатов и коронованных особ…
Но первый по времени её центр – Париж, Париж Людовика-Филиппа. Она начинает свои паломничества с госпожи Рекамье и Шатобриана и входит в круг русских знаменитых парижанок: «матери церкви» – госпожи Свечиной, стареющей (и даже состарившейся) прелестницы – княгини Багратион – и всесильной княгини Ливен… Много было говорено и писано об агентуре императора Николая Павловича в Париже и участии в ней Марии Калерджи. Последнее сомнительно, по крайней мере, в прямом и непосредственном смысле этого слова. И если совершенно несомненна в этом отношении роль кн. Ливен, вдовы посла (в Лондоне), фактически и при его жизни бывшей послом более своего мужа, то положение в Париже Марии было иным… Однако не следует забывать, что вдохновительница Теофиля Готье, его белая фея, друг Гейне, Шопена и Листа и покровительница Вагнера, была в Париже прежде всего – племянницей российского канцлера Нессельроде…
Но это не значит, что её стремление к представителям искусства было в ней лишь искусственно культивируемым стремлением. Пусть её «тянуло» к литературным и музыкальным знаменитостям, отчасти из моды и своеобразного снобизма (тогда ещё не было этого слова) – и такую же «слабость» она, несомненно, имела и к коронованным особам. Но вместе с тем она действительно была, как называли её современники, «музой, заблудившейся в лабиринтах европейской политики». И прежде всего она сама была, по отзывам величайших музыкантов, крупным виртуозом и тончайшей ценительницей искусства. Уже тот факт, что она одна из первых в Европе разгадала Вагнера – она сильно покровительствовала ему и оказала крупное содействие зарождению его дела и славы – свидетельствует о её чутье.
Мария принесла обильную дань «романтическому созвездию»: и умом, и сердцем. Почти все её литературно-музыкальные увлечения были и её личными увлечениями. Но столь большое обилие сменяющихся увлечений и позволило ей пройти безопасно сквозь их манящую сеть, увлекая в то же время все почти попадавшиеся ей в «романтическом созвездии» сердца. Многие из этих привязанностей запечатлелись в музыкальных и литературных произведениях, ею вдохновлённых и ей посвящённых. Наиболее известна из них – «Белая симфония» Теофиля Готье, «феей» которой и является Мария. Гейне, в свою очередь, откликнулся на эту симфонию и посвятил белой фее небольшую поэму, назвав её «Белым слоном», что отнюдь не помешало установлению между больным поэтом и его вдохновительницей весьма дружеских и сердечных отношений.
Вышеупомянутый биограф Марии упрекает её в отсутствии отечества. Немка по происхождению, жена греческого выходца, русская по воспитанию и полька сердцем (по матери) — как могла она вырасти и воспитать в себе чувство отечества? Упрёк этот, на наш взгляд, несправедлив. Но правда в том, что с тех пор, как в европейской политике обнаружились — и как раз с лёгкой руки её бывшего увлечения, Наполеона III, — этническо-националистические струи, эта политика стала сбивать её с толку. Все её инстинкты и все традиции, в которых она была воспитана, протестовали против этих новых уклонов. От того она, под конец жизни, отходит от Франции. Но когда, в конце франко-прусской войны, те же этническо-националистические тенденции взяли верх и в Германии, она с ужасом отшатнулась (как и Ницше тогда же) и от неё… Чтобы показать, какой огромный сдвиг (в лучшую ли сторону?) проделала Европа в смысле того же специфического национализма, — отмечу кстати тот факт, что во время Крымской войны, т. е. ещё до пробуждения нового национализма, парижская русская колония оставалась преспокойно жить в Париже, а те, кто уехал, вскоре вернулись, как и сама Мария, с разрешения французского правительства. Нам, пережившим недавнюю войну (т.е. 1914-1918 гг. – А.Х.), трудно даже себе вообразить такое положение…
Вскоре после смерти Калерджи, уже под конец жизни, Мария вышла, неожиданно для всех, замуж за русского, С.С. Муханова, директора Варшавского Дворцового управления и театров. Этот брак был, по-видимому, с её стороны данью благодарности за многолетнее поклонение. Она любила и высоко ценила своего второго мужа. Но особой близости между супругами, по-видимому, не было.
Она скончалась в 1874 году после долгой и мучительной болезни.
«Она медленно умирает, — писал за месяц до её кончины Ганс Бюлов (муж Козимы) … И с нею исчезает одна из великодушнейших женщин, одна из самых одухотворённых и щедро наделённых всеми богатствами культуры».
И как бы в преддверии этого наполовину посмертного отзыва своего долголетнего друга, она писала, вторя ему, года два перед тем, своей дочери графине Куденхове:
«Невозможно сходиться с мелкими людишками после жизни, проведённой с крупными натурами… Только в великих душах находится место для большой любви, только великое понимание способно на совершенную дружбу… Ничего не развивается, ничего не остаётся в умах пустых и ничтожных, в посредственных душонках, в узких сердцах …».
Мария Калерджи-Муханова не была ни узким сердцем, ни посредственной душою…
С. Троекуров.
«Возрождение» (Париж). № 2541, 17 мая 1932 года.
Примечание:
[*] Муханова Мария Фёдоровна, ур. гр. Нессельроде (1822 – 1874) — пианистка и покровительница искусств. Племянница главы российской дипломатии Карла Нессельроде, дочь генерала российской службы Фридриха Карла Нессельроде (1786-1869), происходившего из рода имперских графов.
В 1-м бр. за Иваном (Яном) Эммануиловичем Калергис (Калержи) (1814 – 1863), крупным торговцем греческого происхождения. Во 2-м бр. за героем обороны Севастополя Сергеем Сергеевичем Мухановым (1833 – 1897), директором Варшавских театров.
Ещё в детстве проявила большие музыкальные способности. Игре на фортепиано обучалась сначала у Ш. Майера, в 1846–48 у Ф. Шопена (считалась его лучшей ученицей). В 1830–50 с большим успехом концертировала в России и за границей. Её дарование высоко ценили Шопен, Лист, Вагнер, Бюлов, Т. Лешетицкий (считал её одной из лучших пианисток Европы). Памяти Мухановой посвящена 1-я элегия Листа (для виолончели, фортепиано, арфы и гармониума).
Кроме польского, знала французский, немецкий, английский, итальянский, русский языки. Салон Калергис на Анжуйской улице посещал весь цвет Парижа.
Выполняла секретные поручения русского двора. Сыграла значительную роль при захвате власти Луи Наполеоном Бонапартом, впоследствии императором Наполеоном III.
После начала Русско-французской войны по указанию канцлера Нессельроде покинула Париж и поселилась в Варшаве, где жила в квартире отца и вела довольно скромную жизнь. Была среди основателей Института музыки в Варшаве (Варшавская консерватория), вместе с Монюшко основала Варшавское музыкальное общество (Варшавская филармония).
Похоронена в Варшаве, на кладбище Повонзки.