Мировой кризис и СССР

Первая мировая и гражданская война разделила Россию на советскую и зарубежную. В историографии период между двумя мировыми войнами получил наименование INTERBELLUM или, по-русски, МЕЖВОЙНА. Осмыслению русской национальной зарубежной мыслью процессов и событий, приведших к грандиозным военным столкновениям в истории человечества, их урокам и последствиям посвящен новый проект «Имперского архива» INTERBELLUM/МЕЖВОЙНА. Для свободной мысли нет железного занавеса, и дух дышит, где хочет.  

АНДРЕЙ ХВАЛИН

+

«СОЖИТЕЛЬСТВО ДВУХ СИСТЕМ»

«Коммунистическая компания СССР» может ныне почитаться

прочно втянутой во всеобщий кризис.

Мифотворцам, зовущим страну «назад в светлое

социалистическое прошлое», посвящается[1].

1.

С народно-хозяйственной точки зрения, союз советов не представляет (все выделения в тексте сделаны автором статьи – А.Х.) собою какой-либо новой экономической «категории»: это – грандиозное капиталистическое предприятие, эксплуатирующее естественные богатства России посредством многомиллионного рабского труда. На иронически-недоумённый вопрос Молотова (в докладе ЦИК-у СССР в минувшем декабре, т.е. 1931 г. – А.Х.), какой же может быть капитализм в советской стране – без «капиталистов», весьма легко ответить: предпринимателем является коммунистическая партия и приближённые к ней элементы. Этот привилегированный класс миллиона в 2-3 человек, прочно уселся на спине 150-миллионного населения и старается использовать принудительный труд «рабочих и крестьян» методами новейшей капиталистической техники. Насаждают её и проводят, главным образом, иностранцы, с немцами и американцами во главе. Заграница даёт и необходимое для осуществления большевицких планов материальное техническое оборудование. В этих пунктах связь «коммунистического капитализма» с западным (индивидуалистическим) – совершенно неизбежна; ибо несчастная Россия может — пока что – давать только натуральное сырьё и неисчерпаемые запасы простого физического труда; её прежние культурные слои почти целиком истреблены или рассеяны.

Раз связь СССР с мировым хозяйством осуществляется, протекающий всеобщий кризис (в его разнообразных проявлениях) не может не отражаться на большевицкой «фактории»; и чрезвычайно важно выяснить, в каком направлении это воздействие сказывается. Имеют ли, на самом деле, основание в настоящее время советские противопоставления «коммунистического благополучия» бедствиям капиталистического строя? Выгодна ли для большевиков современная конъюнктура мирового хозяйства?

2.

В настоящее время можно с достаточною определённостью сказать, что вызванная хозяйственным кризисом депрессия вначале приблизила советскую власть к источникам западных капиталов и технических сил: сужение прибыльного сбыта и перспектива доходного помещения средств толкали капиталистов, а растущая безработица – технические кадры в сторону сближения с СССР. Многочисленные инженеры и квалифицированные рабочие из разных государств, прельщаясь высокой оплатой, устремлялись в страну советов, дабы помогать строить «социализм». Капиталисты были более осторожны и воздержались – после имевших место провалов концессий – от вложения своих средств в предприятия на советской территории, но с достаточной щедростью шли на открытие более или менее краткосрочных ссуд (в товарной форме), особливо при гарантии со стороны правительств своих стран (Германия, Италия, Англия). Крупные банки и частные маклера наживали громадные деньги на посредничестве в сношениях «коммунистов» с «буржуями». При этих условиях депрессия, чрезвычайно обостряемая вывозом советских товаров, не только не направила «капиталистический» мир на единственно разумный путь его самозащиты – финансово — экономической изоляции СССР, но помогла смертельным врагам западной культуры в осуществлении их задач. По исчислениям лучшего авторитета в вопросе о внешней советской задолженности, бывшего советского специалиста г. Шенкмана[2], общий коммерческий долг возрастал следующим образом:

На 1 окт. 1928 г. — 485 млн. руб. зол.

На 1 окт. 1929 г. — 615.

На 1 окт. 1930 г. — 865.

На 1 окт. 1931 г. — 1.205.

Если учитывать только твёрдую задолженность (исключая быстро погашаемые авансы по экспорту), то рост её, по сравнению с каждым предшествующим годом, характеризуется такими цифрами: в 1928-9 г. – 45 млн. руб.; в 1929-30 – 210; в 1930-31 – 230 млн. руб. Как ни тягостны для русского народа эти высоко оплачиваемые займы (в общем не менее 10-12 процентов, а банковские и брокерские – 15-18 процентов в год по гарантированным и застрахованным кредитам, о чудовищной стоимости свободного кредита мы уже и не говорим), но советская власть могла торжествовать: мировая хозяйственная депрессия, с одной стороны, предоставляла ей значительные средства на «пятилетку», с другой – подготовляла в армиях безработных на Западе благодарный материал для пропаганды.

Искусство советского финансового ведомства должно было заключаться в том, чтобы ухитряться своевременно погашать истекающие ссуды и возобновлять их в более крупном масштабе; а со временем накопившуюся массу долгов имелось в виду… попросту аннулировать.

3.

Однако, торжество советов не могло быть продолжительно: имея в своём распоряжении для оплаты внешней задолженности, в сущности, только экспорт товаров (о мелких источниках скажем ниже), СССР, в конечном счёте, должен был испытать на себе печальные последствия от падения мировых цен и от всеобщего финансового кризиса (в связи с Германским мораторием). Понижение товарных расценок, особенно усиленное советским вывозом, обрушилось на самих большевиков. Несмотря на количественное увеличение вывоза, выручка от него делается меньше: в 1929-30 она равнялась 985 млн. руб., в 1930-31 г. 836 млн. руб.; стоимость ввоза между тем осталась приблизительно одинаковой (1.068 и 1.044 млн. руб.). Уже в 1928-30 г. по сравнению с предыдущим годом вывоз сельско-хозяйственных продуктов увеличился в несколько раз по количеству, а стоимость лишь в два с лишним раза; истекший год 1930-31 г. был в этом отношении рекордным: вместо 12 млн. квинталов зерна была экспортировано 18,6 млн., а выручено 167 млн. руб. против 214 млн. руб. Так дело обстояло и с прочими предметами вывоза. За прошлый 1930-31 год дефицит торгового баланса определился суммой в 208 млн. руб. зол. Календарный 1931 год должен, несомненно, показать значительно большую цифру упомянутого дефицита (данных ещё нет), так как по некоторым статьям вывоза произошло падение и количества (напр., экспорт пшеницы через Дарданеллы в три последних месяца минувшего года уменьшился почти вдвое сравнительно с предшествующим). «L’information» от 17 февраля находит возможным определить отрицательное сальдо по торговому балансу за 1931 г. до 300 млн. руб. зол.

Из предшествующего видно, что кризис нанёс тяжкий удар советским «внешним финансам»: если установить, в среднем, что две трети заграничной задолженности СССР должно ежегодно погашаться, то на одну эту цель едва хватает стоимости всего нынешнего годичного вывоза. А ведь, помимо сведения кредитных счетов, большевикам нужны запасы иностранной валюты и для других задач. Опуская мелкие статьи, отметим: расходы по руководству и управлению заграничными торговыми операциями потребовали в 1930-31 году, согласно исчислениям г. Шенкмана, 50 млн. руб., комиссия брокерам – 16 млн. руб., оплата процентов иностранным банкам – 35 млн. руб. (проценты по задолженности в связи с импортом учтены в ценности ввоза, а по ссудам под экспорт вычтены из стоимости вывоза); на содержание иностранных рабочих и техников – 38 млн. руб. и на содержание представительств и другие некоммерческие цели – миллионов 30. Итого – до 175 млн. руб. видимых расходов в иностранной валюте. Вместе с дефицитом по торговому балансу они составили сумму в 383 млн. руб. – почти 400 млн. Противопоставить этой недохватке большевики могли разве миллионов сто, слагающихся из годовой добычи золота, которая, если верить их данным, колеблется около 50 млн. руб., и из переводов русских эмигрантов на родину, из прибылей от «интуристов» и т.п. — тоже около 50 млн. руб. Вот почему в 1930-31 г. пришлось увеличить задолженность, как мы указали выше, на 230 млн. руб. и вывезти драгоценных металлов на 110 млн. руб. Этот вывоз золота, подобно имевшему место в предшествовавшие годы, должен был, естественно, осуществляться за счёт золотого резерва Гос. Банка, вследствие недостаточной продукции жёлтого металла. Между тем, по балансам Гос. Банка, золотые запасы непостижимым образом увеличиваются: на 1 февраля 1932 г. показана цифра (драгоценные металлы и иностранная валюта) в 706 с лишним миллионов руб., обеспечивающая эмиссию бумажных червонцев. Ни для кого не тайна, что подавляющая часть золотого запаса советского центрального банка отправлена за границу, либо в качестве обеспечения кредитов (стало быть, фигурировать одновременно обеспечением бумажных денег не может), либо попросту отчуждена. На этом примере особенно ярко сказывается лживость советских официальных данных: им просто нужно на бумаге показать, что наличное покрытие червонных банкнот не ниже установленного по декрету предела — 25 процентов выпуска.

Существенного улучшения расчётов с заграницей можно было бы, конечно, достигнуть резким сокращением импорта; но сделать этого советская власть не может: какие бы ходульные и всем надоевшие речи о необходимости экономической самостоятельности ни произносились на различных большевицких конференциях, какие бы постановления в этом смысле ни принимались, строители социализма без серьёзной помощи со стороны западного капитала продолжать «пятилетнюю», и первую, и вторую канитель – не могут! В противном случае недоконченные «строи» начнут разрушаться, существующая в скрытом виде в СССР безработица станет явной, и положение власти окажется весьма затруднительным.

4.

Маразм, царящий на мировом рынке, должен особенно чувствительно бить по советскому экспорту вследствие того, что большевики, зарвавшись в политике коллективизации, сами ослабляют свои вывозные способности. Деревня, сбитая с толку и закрепощённая, вырезавшая миллионы голов скота, не умеющая обращаться с тракторами, да ещё такого плохого качества, при слабом и плохо собранном урожае прошлого года, желаемой большевиками производительности развить не могла. Нынешняя зима проходит в тяжкой борьбе колхозников с властью за хлеб. Перспективы на будущее — весьма тревожны: осенний сев 1931 г. прошёл неудовлетворительно. Сыплются истерические приказы о проверках распределения доходов в колхозах, о подтягивании совхозов, о бережном отношении к скоту и к машинам. По-видимому, только нефть, добыча которой нещадно форсируется без учёта будущего, является более или менее прочной опорой для большевицкой внешней торговли.

Помимо внутренних осложнений, исключительные препятствия создаются для советского экспорта новейшей внешнеторговой политикой западных держав. Известно, что вместо провозглашаемой международной солидарности для преодоления кризиса, все страны стремятся «замкнуться в себе»: даже Англия, вековая сторонница «свободной торговли» – стала протекционистской. Высокие таможенные тарифы, система ограничений и запретов ввоза, практика «лицензий» – все эти порождения мирового кризиса будут наносить тяжкие удары внешнему бюджету коммунистической «Компании».

Потребность в новых кредитах для советов сделается ещё настойчивей. Между тем, в связи с разразившимся прошлым летом финансовым кризисом и не ослабевающим до настоящего времени, шансы на расширение задолженности – весьма слабы. Не говоря уже об ущербе, нанесённом советскому экспорту падением ценности фунта стерлингов (в первые шесть месяцев 1931 года Англия занимала первое место, как покупатель товаров СССР), всеобщий паралич кредита на почве немецкого моратория иссушает источники ссуд. Читателям «Возрождения», по корреспонденциям из Берлина, известно, в какое тяжкое положение попали большевики с оплатой своей задолженности в Германии, и как их кредит в этой дружественной державе окончательно подрывается. Чудовищные ставки учёта советских векселей показывают, что с этим методом финансирования пятилетки большевикам придётся скоро расстаться. Самое большое, на что им, вероятно, можно будет рассчитывать – это отсрочивать ссуды уступкой за бесценок массы сырья. Главная доля платежей упадает, насколько нам известно, на 1932 и 1933 г.[3] Посему, нынешние трудности – это только начало. Необходимость для капиталистических стран размораживать кредиты с неимоверной силой придавит советскую власть. Сумеет ли она переложить это давление на несчастный русский народ, сомнительно: кажется, больше давить бесполезно…

5.

Вывод из вышеизложенного напрашивается сам собой. Это – ложь, и достаточно безыскусная, будто капитализм погибает от кризиса, а «коммунизм» идёт по восходящей линии процветания. «Коммунистическая компания СССР» может ныне почитаться прочно втянутой во всеобщий кризис, и будет вынуждена переживать все, связанные с ним, последствия.

Таков – логический и исторический результат «сожительства двух систем».

М. Бернацкий[4].

«Возрождение» (Париж). № 2466, 3 марта 1932 года.

+

Примечания:

[1] «Мы до сих пор проживаем, проматываем то, что было создано нечеловеческими усилиями наших советских предков в СССР. В какой-то момент вся инфраструктура износится и рухнет. И снова потребуется сверхусилие. Давайте начнем прямо сейчас — от пляжного расслабления к настоящей мобилизации. Давайте строить Империю. Всерьез. А для этого нужны полноценные и наглядные репрессии… Без великой чистки ничего не выйдет».

А.Г. Дугин. Январь 2025 г. https://t.me/Agdchan/19784

[2] Birminham Bureau of Research on Russian Economic Conditions. Memorandum № 4, February – 1932.

[3] Относительно платежей в 1932 г., по указаниям специальной иностранной прессы, можно установить следующую приблизительную схему:

В первом триместре 1932 г. — 150 млн. руб.; втором – 170; третьем – 170; четвертом – 250. Итого – 740 млн. руб.

[4] Бернацкий Михаил Владимирович (1876-1943) — российский учёный-экономист. Министр финансов Временного правительства (1917).

Из дворян. Окончил юридический факультет Киевского университета, был оставлен при кафедре политической экономии, слушал лекции в Берлинском университете. Магистр политической экономии (1911; тема диссертации: «Теоретики государственного социализма в Германии и социально-политические воззрения князя Бисмарка»).

С 1904 г. преподавал политическую экономию в Тенишевском училище, позднее читал лекции в петербургских Политехническом и Технологическом институтах. Занимался вопросами денежного обращения. В 1906 г. издал книгу «К аграрному вопросу», в которой, в отличие от многих марксистских теоретиков, выступил против национализации земли и безвозмездной экспроприации частных земель. Был сторонником выкупа частновладельческих земель по рыночной цене посредством государственных займов и введения общего прогрессивного подоходного налога. Противник теории «особого пути» России: считал, что российское крестьянское общинное хозяйство аналогично сельским общинам голландской Индонезии.

В последующем отошёл от марксизма, в своей магистерской диссертации подверг критике взгляды социалистов. Утверждал, что социальный капитализм способен обеспечить наибольшую степень личной свободы.

После Февральской революции 1917 г. стал управляющим отделом труда Министерства торговли и промышленности Временного правительства, с июля 1917 — товарищем (заместителем) министра. С сентября 1917 — министр финансов в последнем составе Временного правительства. В условиях стремительно растущих финансовых проблем предложил полностью запретить вывоз ценностей за границу. 25 октября 1917 г. арестован вместе с другими министрами, заключён в Петропавловскую крепость, затем был освобождён.

Уехал в Ростов-на-Дону, где присоединился к белому движению. В 1919-1920 гг. — член Особого совещания при генерале А.И. Деникине, начальник управления финансов. Руководил выпуском казначейских кредитных билетов, аннулировал хождение на территории, подконтрольной ВСЮР, советских денежных знаков. С февраля 1920 г. — министр финансов Южнорусского правительства. После эвакуации Белой армии в Крым весной 1920 возглавил «деловой кабинет» — последнее правительство Деникина, действовавшее в условиях фактического распада системы органов гражданской власти Юга России. Затем стал министром финансов в правительстве, созданном при новом главнокомандующем, бароне П.Н. Врангеле.

Ввёл государственную монополию на вывоз зерна, разработал новый бюджет. Руководил закупкой угля для кораблей, на которых проводилась эвакуация белых войск и гражданского населения из Крыма. На посту финансового ведомства сохранил репутацию честного человека.

После эмиграции из Крыма занимался устройством эвакуированных чинов армии и беженцев. Затем стал председателем Финансового Совета при Совета Послов в Париже, в распоряжение которого были переданы заграничные фонды русского правительства. Распоряжаясь достаточно крупными суммами, вёл скромный образ жизни. По воспоминаниям современников, когда у него опасно заболел сын и требовалось поместить его в больницу, то он не попросил пособия: ему помогла лишь помощь родственников и друзей.

Одновременно занимался научной деятельностью, автор ряда научных работ. В 1922 г. издал в соавторстве книгу на французском языке о денежном обращении в России; в 1924 г., вместе с австро-швейцарским экономистом А. Амонном — книгу на немецком языке о валютных реформах в СССР; в 1928 — большую работу на английском языке о русских государственных финансах во время Первой мировой войны. Продолжал быть сторонником социальных реформ, не препятствующих частной инициативе, и введения золотой валюты. С 1924 принимал участие в работе экономического отдела Русского института права и экономики, основанного при Парижском университете. Вёл экономический семинар в Институте славяноведения. С 1938 председатель Главного Совета Российского Национального Объединения в Париже.

Похоронен на парижском кладбище Баньё.