Париж сто лет назад — ИМПЕРСКИЙ АРХИВ

Император Александр I оставил неизгладимый след в сердцах французского народа

«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идет о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки читались с превеликим вниманием: они испещрены подчеркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и ее составителя. Благодарю их и помню.

Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается ее живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.

Перебирая старые книги, я наткнулся на три объёмистых, пожелтевших тома «Записок русского путешественника», составлявших когда-то собственность декабриста Тургенева. Автор «записок» – А. Глаголев, человек просвещённый и наблюдательный, объехавший в 1823-1827 годах добрую половину Европы. Путешествовал А. Глаголев не спеша, в тяжёлых, громоздких дилижансах, с остановками на недели, а где нравилось – и на долгие месяцы. Это была старая, до-железнодорожная Европа, когда в жизни её народов преобладали медленные темпы. На второй год пути, через Австрию и Швейцарию, по старой «Женевской» дороге Глаголев добрался, наконец, до Парижа.

ПАРИЖ СТО ЛЕТ НАЗАД — Вырезка из газеты со статьей «Париж сто лет назад».

Сто лет назад Париж был городом узких и кривых улиц без света и воздуха. Он не знал ни яркого свечения электрических фонарей, ни пылающих огненных реклам, уходящих в тёмную высь, ни красного зарева Монмартра, освещающего половину ночного неба Парижа.

Париж того времени был полон ещё живой, не антикварной старины, безмятежной тишины и традиционной вежливости. Но от наблюдательного взора нашего путешественника не скрылось, что Франция уже заканчивала жить традициями 18-го века, которые слабели с каждым днём, и все мучительнее чувствовалось раздвоение французской жизни.

«Вежливость французов прошедшего века была отблеском двора прежних королей, славившегося утонченностью вкуса и обращением», — записывает А. Глаголев в первый же день своего появления в Париже. Но когда двора не стало и неистовая чернь присвоила себе права самодержавия, с того времени свойственная ей грубость, невежество и суровость бросила тень свою на прочие сословия.

Было даже время, что вежливость, признак хорошего воспитания, почиталась как бы личным оскорблением величества черни, — «lèse — magesté du peuple» (с фр. — оскорблением его величества народа – А.Х.) .

Далее, он рассказывает, что революция 1789 года породила предательскую болезнь, симптом которой — вымирание высших и размножение низших, огрубение нравов и упадок просвещения. Париж Карла X — уже не мировой культурный светоч, а лишь центр мирового развлечения, house of all nation (с англ. – дом всей нации – А.Х.), большая международная гостиница… «Нет уже того Парижа, который мы знали», — с горечью восклицает Глаголев. С того времени, как в нём посажено было древо вольности, над этим городом прогремел суд небесный: «буди трясыйся», — и он трясется и в религии, и в нравах, и в правлении… Франция сейчас господствует не влиянием просвещения, образованности, а просто всеобщностью своего языка, изобретательностью своих мод, нарядами и бесчисленными игрушками, сделавшимися первой потребностью всего прекрасного пола европейского общества. Она опутала своими яркими цветами весь прекрасный пол, а прекрасному полу покорствует всё: и сила, и мужество, и учёность, и промышленность».

Но не взирая на общее оскудение, вызванное революционными бурями, «Париж — волшебный город. Всех он к себе привлекает; его бранят и ненавидят и в то же время хотят взглянуть на него, взглянувши насмотреться, узнать его ближе и им насладиться. От чего такая борьба мнений и чувств? От того, что Париж имеет все средства удовлетворять всем склонностям, прихотям, причудам и вкусам. В одно и то же время он доставляет и рассеянность празднолюбцу, и отдых трудолюбивому, и занятие любознательному. Одним словом: Париж есть город познания добра и зла».

Но как ошибаются люди, думая, что в Париже одни только празднества и развлечения. Наблюдательный Глаголев легко распознаёт лик подлинного Парижа, который·под внешностью всех своих легковесных возможностей — скуповат, расчётлив и далёк от праздной и рассеянной жизни. «Париж почитается столицею мод; но моды составляют не столько страсть, сколько особенную отрасль промышленности его жителей, граждане и гражданки обыкновенно одеваются просто и скромно, заботясь более о приличии и вкусах, нежели о новизне и пышности одежды… Парижанки среднего класса и даже низшего менее дают заметить свое кокетство нежели немки, итальянки, испанки и многие другие. Сама мамзель Марс для ролей кокеток уже не находит образцов в настоящем обществе и почти всегда невольно впадает в анахронизм, представляя женщин прошедшего века. Нынешние скромницы умеют нескромных мужчин держать в почтительном расстоянии».

Одновременно он высказывает предположение, что «самый перелом нравов, последовавший за революцией, возбуждающею о себе самые ужасные воспоминания, много способствовал к улучшению нравственности здешних женщин». Впрочем, Глаголев спешит оговориться: «Я не пишу апологию парижанок, и зная свойственную им ветреность и легкомыслие, не могу даже ручаться за продолжительность их скромности, но представляю их так, как они мне показались в 1826 году». Всматриваясь внимательно в шумный и тревожный Париж, в толпе зевак «с разинутыми ртами» на площадях, набережных, бульварах, публичных гуляниях, в театрах, «переходах» (пассажи), кофейных домах, наш путешественник убеждается, что все эти «праздношатающиеся петиметры и жрецы везде поклоняемого идола мода — не кто иные как иностранцы, главным образом, англичане. К другой категории веселящегося Парижа принадлежат «праздно-расточающие красоту свою нимфы Палерояля, оперных переходов и Итальянского бульвара». «Последние суть живые вывески модных платьев, шляпок и чепчиков; не они одеваются по модным журналам, а модные журналы пользуются их натурою для своих картинок. Таким образом, раскрашенные блондами и лентами их портреты развозятся по всей Европе и, — совестно, но надобно признаться, — служат образцами вкуса и приличия не только честным женщинам, но и невинным девицам».

«Записки» Глаголева наглядно рисуют картину старого Парижа: закоптелые дома различной высоты от трёх до десяти этажей, дворы малые, квадратные, похожие на колодцы, спёртый «от неподвижности» воздух. Улицы иногда настолько узки, что «одна длинная извозчичья телега при повороте загораживает вдруг несколько улиц». Теснота и отсутствие солнечного света придают многим улицам вид «каналов или труб, строимых для провода грязной воды и всякой нечистоты».

В лучших условиях находились «булевары» с тенистыми аллеями по сторонам, которые опоясывали город с севера и юга. Это так называемые Большие бульвары. Вдоль их тянулись шикарные магазины со «стеклянными дверьми», в которых были выставлены на показ предметы роскоши «какие только промышленность и изобретательность человеческая могла выдумать». Здесь же находились кофейные дома и «булеварные театры». В аллеях разбросаны были «прилавочки с мелочными товарами, показываются разные диковинки шарлатанами и раздаются звуки разных музыкальных инструментов. Это разноцветная, разноголосая и никогда не прерывающаяся ярмонка (так в тексте – А.Х.)».

Глаголев подробно рассказывает о «переходах» или пассажах: «мысль заменить далекие обходы по кривым и нечистым улицам устройством переходов — есть самая счастливая. Переходы не что иное, как обширные коридоры, крытые стёклами и вымощенные плитняком между двумя рядами магазинов, убранных со всею роскошью вкуса. Вновь построенный переход, Вивьенский, освещается вечером горящими в магазинах газами. Вечер, как в Палерояле, так и в переходах, продолжается от сумерек до 11 час. ночи, и во всё это время движутся беспрерывно вперёд и взад группы мужчин и дам, рисуясь в расставленных по сторонам зеркалах».

Наблюдая различные стороны государственного строительства в возрождавшемся французском королевстве, Глаголев с горечью отмечает слабость правительства. Истинный хозяин положения — не Карл X, не его министры, а парижская чернь, искушённая в революциях, которая всякую свою победу над правительством шумно празднует в «обыкновенном своем притоне, в квартале Сент-Дениса общею иллюминацией и жаркою стычкою с эскадронами жандармов, покушающейся разогнать толпы её».

Особый интерес представляют для нас те страницы «Записок», где А. Глаголев рассказывает о чувствах парижан к императору Александру I-му. Необходимость обороняться против непомерных аппетитов немецких князей, тяжёлые условия военной оккупации и контрибуции, наложенной союзниками после «Ста дней», всё это заставляло французов искать поддержку у могущественного русского императора, признанного главы Европы и проникнутого сознанием европейских интересов. Александр I твёрдо и решительно становится на сторону Франции. Он не только проводит благоприятное для Франции разрешение репарационного вопроса и сокращения сроков оккупации, но и освобождает Францию из-под международной опеки. Но ещё задолго до этого, в бытность свою в Париже, русский император сумел привлечь сердца парижан и парижанок. Однажды на вопрос, предложенный Глаголевым одной француженке, к какой партии принадлежат парижские дамы, — к роялистам или бонапартистам, та, помолчав, ответила: «Elle sont royalistes d-Аlexаndrе» (с фр. К партии Императора Александра – А.Х.).

Обладая редким даром привлекать к себе сердца и одним обезоруживать своих врагов, Александр оставил неизгладимый след в сердцах французского народа. Парижский муниципалитет, желая увековечить память русского императора, предложил водрузить его статую на Вандомскую колонну, откуда незадолго до этого была сброшена статуя Наполеона. Александр отклонил предложение. «Не знаешь, чему более удивляться в этом великом государе, — задает вопрос Глаголев, — необыкновенной ли умеренности его, как победителя, или необыкновенной прозорливости, как политика, столь хорошо знавшего характер французского народа». С такой же настойчивостью император отклонил предложение назвать его именем одну из лучших улиц Парижа, соединяющую Вандомскую площадь с Большими бульварами. «Пусть она называется улицей Мира, это название сохранит она навсегда». Предсказание Александра оправдалось вполне, — эта улица до настоящего времени сохраняет название «рю де ля Пэ». Отверг он также предложение разрушить Аустерлицкий мост через Сену на том лишь основании, что он построен Наполеоном в память победы над русскими. Победитель Франции, выслушав представителей Парижского муниципалитета, с улыбкой ответил: «Лучше напишите на этом мосту, что в 1814 году император Александр прошёл по нему со своими войсками».

Глаголев находился в Париже в тот день, когда здесь получено было известие о кончине Александра. Двор Карла Х-го погрузился в глубокий траур, парижане, против обыкновения, ходили в подавленном настроении, на устах у всех было имя Александра, «великодушнейшего победителя и благодетеля Франции». «Прежде всего, попалась мне одна из красноречивейших статей, написанная Шатобрианом и уже отпечатанная, — записывает Глаголев. – Лишь только я начал читать ее, слёзы брызнули из глаз моих. Один из французов, проходя мимо меня и заметив, что я закрываюсь, спросил тихо: «Вы, видно, русский?» — «Вы угадали», — отвечал я отрывисто. – «Плачьте! – продолжал он. – Вы имеете причину плакать, не скрываясь; мы искренне разделяем ваше горе». Смерть великогo Государя заставила умолкнуть самую зависть и соединиться перед его гробом всем партиям; все, не исключая и либералов, как бы опомнившись, отдали ему последний долг справедливости, раскаяния, признательности и благословения».

Вл. Абданк-Коссовский

Примечание

Владимир Конкордович Абданк-Коссовский (1885-1962) родился в Витебской губернии. Образование получил в Лазаревском институте восточных языков, Александровском военном училище, Офицерской электротехнической школе, а также на факультете истории и филологии Императорского Новороссийского университета.

Во время Первой мировой войны Абданк-Коссовский служил инженером в чине полковника, был награжден крестом Св. Георгия и орденом Св. Анны. В Гражданскую войну, покинув вместе с врангелевскими войсками Крымский полуостров, В.К. Абданк-Коссовский оказался в Тунисе, где на протяжении двух лет работал на цинковом руднике. В 1922 году он приехал в Париж. Несмотря на полученное ранее многостороннее образование и знание 14 языков, ему долгое время пришлось зарабатывать на жизнь чернорабочим, водителем такси, конторским служащим. Однако высокая образованность, склонность к журналистике (до 1917 г. сотрудничал в «Новом времени») предопределили его вступление на стезю военного публициста.

Как журналист Абданк-Коссовский был активным сотрудником газеты «Возрождение» и других периодических изданий русского зарубежья. В одном только «Возрождении» он опубликовал около 200 статей и очерков. Он начал собирать материалы о жизни русских эмигрантов на различных континентах, в том числе и о русском воинстве, рассеянном после гражданской войны по более чем 20 странам, и устроил выставку под названием «Зарубежная Русь», которая описывала судьбы русских за границей с 1916 до 1961 г. Эти выставки состоялись в 1935, 1948 и 1958 годах в Париже.

Владимир Конкордович Абданк-Коссовский умер 19 апреля 1962 в Грас, Франция. Память его в род и род.