Императрица Мария Феодоровна. Часть 2

Былое, в вечность отошедшее.

По личным воспоминаниям и впечатлениям.

Часть 1. http://archive-khvalin.ru/imperatrica-mariya-feodorovna-chast-1/

«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идет о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки читались с превеликим вниманием: они испещрены подчеркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и ее составителя. Благодарю их и помню.

Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается ее живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.

Прошло после описанного случая несколько лет. Много раз за это время проезжала мимо Вильны вдовствующая Императрица Мария Феодоровна. Помнится, уже к концу моего пребывания в Вильне в связи с ея проездом имел место случай, ясно сохранившийся в моей памяти.

http://archive-khvalin.ru/imperatrica-mariya-feodorovna-chast-2/ — Портрет Императрицы Марии Феодоровны. Художник В.Е. Маковский. https://artchive.ru/

Поезд, в котором Государыня возвращалась в Петербург, проследовал около 2 часов дня через Вильну, где я встречал её с непременным букетом. Всё было благополучно, но когда я вернулся домой, сперва телефоны с Виленской станции, затем срочная телеграмма со станции Новые Свенцяны смутили меня. Оказывается, императорский поезд неожиданно остановился среди леса: Государыня со свитой выходила из вогона, куда-то ходила, через двадцать с чем-то минут вернулась, и поезд двинулся дальше. В этой довольно путаной телеграмме исправника, особенно, помню сбивал с толку конец: «Никаких несчастий с людьми не было, и поезд благополучно выехал из пределов губернии».

Что такое случилось — ничего нельзя было разобрать, но час спустя явился сам исправник. Выяснилось, что недалеко от Новых Свенцян, когда проезжали лесом, Государыня сказала управляющему дорогой Ф.М. Валуеву, её сопровождавшему, как было бы хорошо погулять полчаса в лесу, а затем нагнать потерянное время. Он ответил, что график составлен так , что это легко осуществить, так как имеется полчаса в запасе. Поезд остановился. Государыня со свитой погуляла минут двадцать, и поезд тронутся дальше.

Местность, где остановилась и гуляла Государыня, мне была хорошо известна. Это был лес недалеко от полустанции Безданы, где года два перед тем произошло столь нашумевшее в свое время вооружённое ночное нападение на почтовый поезд при остановке его в Безданах, и ограбление вагона, в котором везли несколько миллионов рублей из варшавского казначейства в Петербург.

Прогулка вдовствующей Императрицы по Безданскому лесу не прошла для меня, однако, бесследно. Неделю спустя ко мне на дачу, которую мы нанимали под самой Вильной, — в “Маркути”, в имении Пушкиной, вдовы бывшего члена виленской судебной палаты — Григория Александровича Пушкина, родного сына поэта — приехал ещё сравнительно молодой человек — кандидат на земского начальника, заменявший находившегося в отпуску земского начальника того участка, где гуляла Государыня. Он заявил мне, что явился в неурочное время в виду экстренности доклада. Население той волости, которая, как он выражался, имела счастье удостоиться посещения Матушки-Царицы, желает в память этого события построить церковь, — православную — подчеркнул он. Когда я удивился, сказав, что там население сплошь католическое и только кое-где вкраплены старообрядцы, он как-то засуетился, стал совать мне какой-то приговор общества, говоря: это несомненно, это факт-с … и стал рассказывать, какой подъём патриотизма в населении; предлагают уже со всех сторон пожертвования… Он был накануне у преосвященного, и тот благословил благое начинание и обещал внести свою лепту; был и у ректора семинарии — тот прослезился…

Я попросил его оставить у меня для решения прошение о разрешении открытия сбора пожертвований и другие документы и заехать ко мне в Вильну дня через два.

Для меня было очевидно, что всё это несерьезно: построить на средства местного населения православный храм в местности, где почти нет ни одного православного, совершенно невозможно; да и не вполне ясно, кто будет его посещать. Вместе с тем, не дать разрешения на открытие подписки было крайне неудобно. Тут бы дело шло не только о “бестактности”. В Западном крае губернатор, не разрешающий открытия подписки на построение православного храма, да ещё в память Высочайшего посещения местности и с благословения местного преосвященного, было бы прямо явлением недопустимым. Пришлось разрешить: я даже первый подписался на месте пожертвований. Не скрою при этом, что сам инициатор подписки был мне очень несимпатичен. Фамилии его не буду называть, а условно назову его Бездельниковым, как иногда называл его непременный член губернского присутствия, заведывавший личным составом. Бездельников был человек суетливый и назойливый, и о его прошлом были какие-то нехорошие сведения, так что я не решался представить его в земские начальники, несмотря на его постоянные о том ходатайства и крикливый патриотизм в духе тогдашнего “Союза русского народа”, членом которого он состоял. Мы держали его “кандидатом” на земского начальника, как говорилось тогда не особенно изящно: “на затычку” — для временной замены, то тут, то там, отсутствовавших земских начальников.

Прошло еще некоторое время. Непременный член виленского губернского присутствия Ф.А. Иванов ехал на ревизию в Свенцянский уезд, и я ему поручил негласно, но доподлинно разузнать, в каком положении дело о постройке церкви. По возвращении он мне сообщил, что на месте никакого комитета образовано не было; всем единолично заведывал и деньги собирал Бездельников по особому, как он всем повторял, полномочию губернатора. Также “по особому поручению” губернатора он объезжал местных помещиков. Один из них даже согласился пожертвовать под построение храма участок земли, причём говорили, что Бездельников от имени губернатора обещал ему, что будут начаты хлопоты о предоставлении ему придворного звания. Самого Бездельникова на месте не оказалось. Он взял у местного председателя съезда кратковременный отпуск на несколько дней и уехал куда-то на юг. Более месяца о нём ни слуха, ни духа, адрес его неизвестен, заменяет его уже другое лицо, ничего не знающее о постройке храма. Одним словом — как выразился Ф.А. Иванов: Бездельников форменно сбежал… Когда же я с некоторою тревогою спросил его: а где же находятся собранные им пожертвования? — он с обычной своей флегмой ответил: “Ну, на этот у счёт не может быть сомнений: очевидно — свистнуты…”

Я, было, заволновался. Но прошел ещё месяц, никто ничего не заявлял. Бездельников не возвращался. Пользуясь тем, что он просрочил отпуск, я отчислил его от губернского присутствия, и его исключили из списка служащих в губернии. Я, было, перестал уже беспокоиться, но дело на этом не кончилось.

Прошло ещё несколько времени. Вдовствующая Императрица вновь ехала в Данию и проезжала через Вильну. Я встречал её, поднёс обычный букет орхидей, неизменный рапорт и карту губернии “на белом атласе”. Рапорт и карту Государыня прямо отказывалась принимать «J’en аі toute unе collection!» (фр. У меня есть целая коллекция – А.Х.) — самым искренним образом защищалась она. Но со мной была любезна и сказала мне, что рада случаю ещё раз меня поблагодарить… и, понизив голос, сказала: “Это так трогательно — эта церковь, которую строят”… Оказывается по этому поводу она через князя Шервашидзе уже давно, несколько месяцев тому назад, получила подробный доклад одного из «collaboroteurs» (фр. в данном случае – соратников – А.Х.)·… се brave monsieur (фр. храбрый господин – А.Х.), monsieur, она ясно назвала Бездельникова. “Он сообщает, что местность, где я гуляла, отторожена; туда приходят издалека — un veritable pélerinage (фр. верные паломники – А.Х.). При этом Государыня прибавила: “Вот как все мало знают notre bon people (фр. наш добрый народ – А.Х.), когда говорят о его революционности”.

Я слушал как приговорённый к казни, даже похолодел весь… Предо мною было доверчивое, милое лицо Государыни, столь мне памятное ещё с ранней юности по портретам когда-то “цесаревны Дагмары”… Она говорила тихим голосом, несомненно искренно; я был прямо очарован ея приветливою улыбкою… Но в то же время передо мною, где-то в тумане, мелькало толстое, с резкими чертами лицо почтенного непременного члена губернского присутствия и звучал его решительный голос: “Деньги?.. Ну, очевидно, “свистнуты”…

На мое счастье, надо было выходить. Я что-то бормотал, неясное и непонятное, и, отступая задом, быстро выходил из вагона. Поезд тихо и бесшумно уже двигался.

Я очень мучился, как выйти из создавшегося положения. Помню, я советовался по этому поводу со старым и опытным виленским вице-губернатором, милейшим Александром Филадельфовичем Подъяконовым. Он меня успокаивал. Всё устроится, говорил он, как всё устраивается на этом свете. Причём, с присущей ему осторожностью, прибавлял: “либо хорошо, либо дурно…”.

В данном случае “всё” устроилось скорее хорошо, чем дурно. Выручил меня начальник Петербургско-Варшавской дороги Ф.М. Валуев, заезжавший в Вильну, которому я во всём признался. Он сам предложил мне открыть подписку среди служащих дороги, а также встречавших и сопровождавших Государыню лиц, и построить маленькую деревянную часовню “впредь до построения храма”. Я ухватился за эту мысль и вновь подписался первым на новом листе и сверх того выхлопотал даровой отпуск казенного леса из Виленского лесничества. Построили маленькую временную часовню, освятили её и доложили о том Государыне.

Вдовствующую Императрицу за переездом моим в Петербург я видел только на больших торжествах, обыкновенно издали, а затем, с переездом в начале войны в Варшаву, уже более не видал.

Дни революции, всё смешавшие, всё уничтожившие, застали Государыню Марию Феодоровну в Киеве, где она скромно жила и ездила по городу часто на трамвае. Помню, как об этом красноречиво напомнил в своей речи В.Н. Коковцов в день восьмидесятилетия Государыни, праздновавшийся здесь, в Париже. Однажды, по его словам, какая-то простая женщина, узнав в трамвае Государыню, бросилась перед ней на колени и громко воскликнула: “Да ты ведь наша Матушка Царица!..” Вся публика, сидевшая в трамвае, почтительно встала и единодушно, несмотря на изменившиеся времена, приветствовала Государыню.·

Императрице Марии Феодоровне из Киева, через Крым, удалось добраться до родного ей Копенгагена и там, в окрестностях его, тихо угасала порфироносная вдова царя-миротворца, пока как говорилось где-то, у кого-то из наших поэтов — ветер вечности не задул ея жизни свечу…

Дм. Любимов

Справка «Имперского архива»:

Любимов Дмитрий Николаевич (1864-1942) — русский государственный деятель, виленский губернатор, сенатор, гофмейстер. Окончил Катковский лицей (1883) и Санкт-Петербургский университет со степенью кандидата прав (1887). По окончании университета поступил на службу в Министерство государственных имуществ. В 1896 году был назначен помощником статс-секретаря Государственного совета, а в 1902 — начальником канцелярии министра внутренних дел. В 1906-1912 годах занимал пост Виленского губернатора.

Собрал коллекцию автографов и портретов писателей, ученых и государственных деятелей, которая хранится в Пушкинском доме в Санкт-Петербурге.

После революции эмигрировал. С 1919 года в Польше, был председателем Русского комитета в Варшаве. Вскоре переехал в Берлин, а затем в Париж. Участвовал в работе национальных организаций. Был членом Союза об единённых монархистов во Франции, выступал с докладами на заседаниях Русской монархической партии, в Обществе бывших студентов Санкт-Петербургского университета и в Русском очаге. Скончался в 1942 году в Париже. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.