Императрица Мария Феодоровна. Часть 1

Былое, в вечность отошедшее.

По личным воспоминаниям и впечатлениям.

«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идет о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки читались с превеликим вниманием: они испещрены подчеркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и ее составителя. Бл огодарю их и помню.

Монархический Париж является неот емлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается ее живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, об единяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.

Впервые представлялся я вдовствующей Императрице Марии Феодоровне ранней весной 1901 г. в Гатчинском дворце вместе с многими другими лицами, среди которых были члены Государственного Совета, сенаторы, несколько свитских генералов и трое нас — только что пожалованных камергеров: полтавский губернский предводитель дворянства — Бразоль; состоявший при канцелярии прошений на Высочайшее имя приносимых — Вилленбахов и я — тогда помощник статс-секретаря Государственного Совета.

ИМПЕРАТРИЦА МАРИЯ ФЕОДОРОВНА. Часть 1. — Портрет Императрицы Марии Федоровны. Художник И.Н.Крамской. 1882 год. Государственный Русский музей. http://s46.radikal.ru/

Распоряжался приёмом состоявший при Ея Величестве князь Г.Д. Шервашидзе. Он прочёл нам составленный список представляющихся, предупредил, что подобный же список находится на столе у Государыни, и просил нас помочь ему следить за точным соблюдением очереди, входя к Императрице. Главное — не перепутать очереди… Для меня лично последнее было очень легко, так как в списке я оказался последним, как младший в чине.

Сперва кн. Шервашидзе следил за очередями, даже подходил к каждому, говоря: «Теперь ваша»; но потом уселся у окна с представившимися первыми членами Государственного Совета гр. А.П. Игнатьевым и Μ.Н. Галкиным-Врасским, и они стали о чем-то говорить. Тем временем шли уже свитские генералы, а мы — ожидавшие очереди — сидели вокруг круглого стола. Вдруг С. Е. Бразоль, сидевший рядом со мной, воскликнул: «Боже, я забыл в карете альбом полтавских видов, который я подношу Государыне…», — и тотчас же бросился через ряд зал на розыски альбома.

Между тем, находившийся у Государыни генерал вышел; из военных оставался всего один, который спустя несколько минут тоже вышел. Шервашидзе, сидевший у окна, увидя с своего места стоявшего в нерешительности Вилленбахова, сказал ему: «Что же вы? Пожалуйста, идите; не задерживайте, господа, Государыню…». Виллленбахов пошёл…

Прошло несколько минут, и он появился в дверях, как мне показалось, смущенный и очень взволнованный —·весь красный. Бразоля все еще не было, а так как моя очередь была «за Вилленбаховым», я вошёл в гостиную Государыни. Вижу: Государыня стоит у стола и внимательно рассматривает список представляющихся.

Она обернулась ко мне с любезной улыбкой, но с явным недоумением на лице, кто перед нею. Я не спеша, по-французски, назвал себя, доложил, где служу и почему представляюсь, обратившись к Государыне в первом случае говоря: Votre Majesté (фр. Ваше Величество – А.Х.), а вслед за сим Madame, как помню, когда-то учил меня большой авторитет в делах этикета обер-гофмейстер, князь Михаил Сергеевич Волконский, при котором в те времена я состоял секретарем в комитете по постройке и устройству русской церкви в Биаррице, куда так же, как и князь Волконский, я ездил каждую осень много лет подряд.

Государыня, услышав названную должность мою — «sous secretaite d’état au conseil de l’Еmріrе» (фр. при государственном секретаре в Совете Империи (Госсовет) – А.Х.) как-то особенно покачала головой, как бы говоря: — вот вы какой…, вероятно, думая, что я один состою таковым при Государственном Совете, и, не подозревая, что «при совете» нас было тогда чуть ли не свыше двадцати пяти помощников статс-секретарей. Затем Государыня стала расспрашивать, много ли теперь дел в Государственном Совете и скоро ли кончится сессия, причем заметила, что Великий·Князь Михаил Николаевич — председатель Государственного Совета а l’air très fatigué… (фр. имеет усталый вид – А.Х.). В заключение Государыня поблагодарила меня, что я, входя, назвал себя и тем облегчил «наш разговор», т.к. іl уа un malentendu avec la liste de Chervachidze (фр. произошло недоразумение со списком Шервашидзе – А.Х.).

Когда я вышел от Императрицы, я увидел Бразоля с альбомом в руках, которого, видимо, распекал Шервашидзе, а внизу на лестнице меня ожидал Вилленбахов, все ещё взволнованный — у меня с ним была общая придворная карета, которая должна была отвести нас на станцию. В карете, немного успокоившись, он рассказал мне свой, в сущности, забавный инцидент, который он принимал близко к сердцу, придавая ему какой-то воображаемый драматический характер. Оказывается, когда он вошёл к Государыне, то, по его словам, она сразу заговорила сама, как он только нагнулся, чтобы поцеловать ея руку. Зная давно Вилленбахова — человека на редкость милого, умного и образованного, но как-то неестественно застенчивого, думаю, что в действительности, он просто смутился и от волнения не мог вымолвить ни слова. По его же рассказу: Государыня, не дав ему «слова сказать», прямо спросила его: «I ait-il beau temps à Poltawa?» (фр. хорошая ли погода в Полтаве? – А.Х.).

Он, не сообразив сразу, в чем дело, пробормотал что-то утвердительное. Это — по словам Вилленбахова — его и погубило. Государыня стала критиковать полтавский «памятник победы», который она несколько лет тому назад осматривала, и высказалась о желательности устроить какой-то сквер… Вилленбахов, не решаясь перебить ее, молчал, качая утвердительно головой, думая, что Государыня перейдет к другому вопросу и всё пройдет незаметно.

Но вдруг Государыня прямо его спросила: как называется улица, которая ведёт к памятнику? Тогда им овладела, как он выразился, какая-то отчаянная решимость: он громко заявил, что никогда не был в Полтаве… Государыня удивленно воскликнула: как le maréchal de Poltawa (фр. маршал Полтавы, в данном случае – глава города – А.Х.) никогда не был в Полтаве? Тогда только он открыл свое инкогнито. Государыня, в свою очередь, смутилась и стала извиняться, говоря, что это la faute de Chervachidze (фр. вина Шервашидзе – А.Х.).

Простилась она с ним «будто бы сухо». Вообще, — говорил в отчаянии Виллинбахов, — вышло чёрт знает, что такое…

Я с трудом его успокаивал, убеждая, что инциденту следует придать комический характер, который он, в действительности, и имел: очевидно, его приняли за Бразоля. Но бедный Вилленбахов насупился и впал в чёрную меланхолию, которой он вообще был подвержен и которая с годами обратилась в тяжелый недуг, сведший его в могилу…

Прошёл после описанного представления ряд лет, столь обильных событиями. Много — как говорится — воды утекло за это время. К осени 1906 года я жил в Вильне, куда в начале июня был назначен губернатором. Ясно припоминается мне, когда я назначался в Вильну, новый министр внутренних дел, П.А. Столыпин (пятый министр, при котором я управлял канцелярией министра), видимо, искренно желая мне успеха, объяснял мне, что для губернатора в Западном крае, который он хорошо знал, сам будучи предводителем в Ковне, а затем губернатором в Гродно, необходимы три вещи: во-первых —·такт; во-вторых — такт; и в-третьих — такт. Но что такое такт он не берётся объяснить; это можно только чувствовать и понимать. Это, в сущности, были единственные «директивы» из центра — как говорилось тогда — полученные мною при назначении.

Мне кажется, что Петр Аркадьевич Столыпин был совершенно прав в том, что точное определение, а тем более преподание к руководству понятия о такте, действительно, более чем затруднительно. Припоминается мне по этому поводу оригинальная попытка разъяснения вопроса. Однажды один сановник «не у дел», осуждая отсутствие такта у некоторых других сановников «у дел находящихся», рассказывал при мне французский анекдот, если не разъясняющий, то, во всяком случае, по мнению рассказчика, освещающий вопрос — что такoe такт. Где-то в окрестностях Парижа в имение (Château (фр. дословно – дворец, замок, усадьба – А.Х.) — как говорят французы), был приглашён погостить один молодой человек. Рано утром, думая, что все ещё спят, пошёл он умываться в ванную комнату. Приоткрыв незапертую на задвижку дверь, он вдруг увидел, что молодая и красивая хозяйка дома сама сидит в ванне. Если бы он смутился, — утверждал рассказчик, — и быстро захлопнул дверь, сказал бы растерянно: pardon, madame — это показало бы, что он человек благовоспитанный; но он не смутился, тихо затворил дверь и сказал обычным голосом — pardon, monsieur. Этим он обнаружил такт…

Возвращаясь к 1906 году и к Вильне, надо отметить, что бывшие летом в губернии беспорядки к осени постепенно утихли, и местная губернская жизнь вошла в свою обычную колею. Окончательно устроившись в Вильне, мы решили с женой в целях сближения с местным обществом дать первый вечер, как бы для открытия сезона, что нам особенно советовал местный старожил, более двадцати лет виленский губернский предводитель дворянства, граф Адам Степанович Плятер и его супруга «Генофева Вандалимовна» — как называли её в русском обществе — оба чрезвычайно благожелательно к нам относившиеся.

Долго выбирали день; наконец, остановились на одной из сред. Затем обсуждали текст приглашений, всё искали редакцию — чтоб было официально, но в то же время имело бы светский характер, дабы можно было пригласить также и лиц, совершенно не состоящих на службе.

Наконец, редакция была установлена, и приглашений было разослано свыше двухсот. Оказалось мало — могли быть обиды. Еще добавили несколько десятков. Потом ещё досылали. Всё боялись кого-нибудь пропустить и этим сделать «бестактность», о которой говорил министр. Приглашения были напечатаны по-русски. В виде исключения было несколько французских, но написанных от руки — преимущественно для польского общества. Вообще много было хлопот.

Ужинать сразу всем оказалось, по размеру помещения, фактически невозможно. Остановились на системе открытых буфетов, тем более что в сарае губернаторского дома хранились даже стойки для них, заказанные одним из бывших губернаторов. Воспользоваться, однако, ими мы не решились, так как они оказались столь высокими, что человеку среднего роста прямо невозможно было достать рукой до стены, вдоль которой в старые годы, по свидетельству старожилов из прислуги, ставились между цветами лучшие и главные блюда. Наконец, решили: кроме пониженных буфетов устроить ряд маленьких столиков на четыре прибора каждый и ужинать по очереди, при желании сдвигая столики.

В конце концов, всё кажется было предвидено и обдумано.

Вдруг накануне «вечера» — во вторник днём — я получаю телеграмму из министерства, что Вдовствующая Императрица Мария Феодоровна, возвращаясь из-за границы, «проследует через Виленскую губернию «в среду» и будет иметь остановку на станции Ландварово, около девяти часов вечера, в Вильне же остановки не будет».

По правилам, установленным для Высочайших проездов, я должен был быть на станции остановки, представиться Государыне и доложить о состоянии губернии. Таким образом, из Ландварова вернуться в Вильну я едва ли мог бы ранее одиннадцати часов, приглашения же были разосланы к девяти часам. Независимо от этого, некоторые из важнейших приглашенных могли также выехать на встречу Императрице, так: виленский, ковенский и гродненский генерал-губернатор и командующий войсками Виленского округа, генерал Кршивицкий (в первые два года моей шестилетней службы в Вильне было еще генерал-губернаторство; затем оно было упразднено), а также командир 3-го корпуса, расположенного в Вильне, генерал Волькенау, который к тому же был женат на бывшей любимой фрейлине Императрицы, графине Тотлебен, и хорошо знал Государыню; наконец, мог поехать и граф Плятер — как обер-гофмейстер Высочайшего двора… В виду всего этого мы решили отменить вечер и перенести его на следующий день, несмотря на ряд неудобств, связанных с этой переменой. В тот же день были разосланы быстро отпечатанные контр-повестки, что вечер переносится на четверг. Думали — как мотивировать перемену, но оказалось, что в те превосходные времена Высочайшие проезды до их завершения не подлежали оглашению. Повестки пришлось разослать без объяснения причин.

На следующий день утром мне подают срочную телеграмму. Распечатываю, оказывается, что Вдовствующая Императрица задержалась «на сутки» в Берлине и проедет губернию не в среду, а в четверг, в то же самое время и по тому же маршруту, и поручалось мне сообщить об этом подлежащим властям и сделать надлежащие распоряжения по губернии. Видимо, перемена была решена неожиданно. Как я узнал потом, император Вильгельм, встретив Государыню на вокзале, пригласил её на какое-то торжество.

Что было делать? Вновь отложить на день первый вечер-«бал», о котором все в городе говорили, было невозможно — это становилось уже смешно.

Le ridicule tue (фр. насмешка убивает – А.Х.) —·говорил граф Плятер, повторяли это и другие лица, с которыми мы советовались. Решили предоставить участь вечера его судьбе, а мне сделать всё возможное, чтобы сейчас же после проезда Государыни скорее выехать из Ландварова и быть в Вильне к одиннадцати часам.

На другой день, в четверг, около девяти часов вечера, когда у нас в Вильне начинался уже съезд гостей, я мрачно стоял на платформе станции Ландварово рядом с генерал-губернатором Константином Фаддеевичем Кршивицким; генерал же Волькенау ещё утром выехал на встречу на границу — в Вержболово. Погода была отвратительная; дул ветер и моросил мелкий, холодный, осенний дождь. Я был в придворном мундире, в шляпе с плюмажем и в белых панталонах, с накинутым на плечи непромокаемым плащом и с громадным букетом белых орхидей, а также с рапортом и складной картой губернии, наклеенной «на белом атласе» в руках.

Первым вошёл в императорский вагон предшествуемый сошедшим на платформу князем Шервашидзе генерал-губернатор; затем князь ввел меня. Я уже в уме приготовлял фразу, что «имею честь» представить Ея Величеству рапорт с картой и в то же время «имею счастье» поднести quelques fleurs (фр. несколько цветов – А.Х.) причем, в этом случае, назвать Государыню уже Madame и т. д. Но едва я начал мою вычурную речь, как Государыня сделала шаг мне навстречу и, отбирая рапорт и букет с восклицанием: oh, les belles fleurs! (фр. о, какие красивые цветы! – А.Х.) — заговорила caма. «Мне очень грустно, — сказала она, — хотя было совершенно очевидно, что ей чрезвычайно хотелось смеяться и она с трудом сдерживалась, — что я испортила вам сегодняшний «вечер». Генерал Волькенау сегодня за обедом рассказал нам vos mésaventures (фр. ваши злоключения – А.Х.); мне очень жаль, что я этому причиной. Пожалуйста, передайте это вашей супруге…» Я, конечно, отрицал, говоря, что счастье видеть Ея Величество и т. д. что-то в этом роде. «Но, воображаю, что рассказывал Волькенау!» — все время мелькало у меня в голове. Шервашидзе, помню, мне потом говорил, что все смеялись «до слез»…

Затем Государыня заявила, что, желая загладить свою «невольную вину», она приглашает всех нас в ея вагоне доехать до Вильны, где будет для нас сделана минутная остановка и, что она в этом отношении уже сделала распоряжение.

Мы остались в салон-вагоне Государыни. Поезд тронулся. Подали чай. К чаю пришла фрейлина Государыни гр. Голенищева-Кутузова с ген. Волькенау, столь развеселившим за обедом всех рассказом о «вечере у губернатора», также флигель-адъютант кн. Оболенский, управляющий С.-Петербургско-Варшавской железной дорогой Валуев и еще кто-то. Императрица со всеми просто и мило разговаривала. Доехали скоро, так что в десять с половиной я был уже дома. Вечер был в полном разгаре. Одна из главных тем разговора была: как обворожительно любезна была Государыня Мария Феодоровна во время импровизированного чая «у нея в вагоне»…

Дм. Любимов.

(Окончание следует )

Справка «Имперского архива»:

Любимов Дмитрий Николаевич (1864-1942) — русский государственный деятель, виленский губернатор, сенатор, гофмейстер. Окончил Катковский лицей (1883) и Санкт-Петербургский университет со степенью кандидата прав (1887). По окончании университета поступил на службу в Министерство государственных имуществ. В 1896 году был назначен помощником статс-секретаря Государственного совета, а в 1902 — начальником канцелярии министра внутренних дел. В 1906-1912 годах занимал пост Виленского губернатора.

Собрал коллекцию автографов и портретов писателей, ученых и государственных деятелей, которая хранится в Пушкинском доме в Санкт-Петербурге.

После революции эмигрировал. С 1919 года в Польше, был председателем Русского комитета в Варшаве. Вскоре переехал в Берлин, а затем в Париж. Участвовал в работе национальных организаций. Был членом Союза объединённых монархистов во Франции, выступал с докладами на заседаниях Русской монархической партии, в Обществе бывших студентов Санкт-Петербургского университета и в Русском очаге. Скончался в 1942 году в Париже. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.