Император Николай II … — ИМПЕРСКИЙ АРХИВ

Император Николай II в Париже

«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идет о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки читались с превеликим вниманием: они испещрены подчеркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и ее составителя. Благодарю их и помню.

Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается ее живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.

« — Как он бледен, — сказал кто-то в толпе.

И, действительно, он казался взволнованным при виде такой огромной всеобщей радости, такого пламенного энтузиазма. Естественно, должен был испытывать волнение этот юный монарх, соприкасаясь с народом, который отдавал ему своe сердце».

Так писал французский репортер 7 октября 1896 г. в газете «Фигаро», описывая состоявшийся накануне приезд в Париж Императора Николая II. За слишком сорок лет газетный стиль, как видно, мало изменился. Примерно также напишет, вероятно, на будущей неделе французский репортер в отчете о приезде короля Георга VI (визит английского короля Георга VI и королевы Елизаветы в Париж в 1937 г. – А.Х.).

Что же касается Императрицы Александры Федоровны, то она произвела на сотрудника «Фигаро» впечатление сложное, которое он и постарался выразить в следующих, отменно «субтильных» рассуждениях:

«С профиля она истинная императрица, но анфас походит скорее на королеву. Округленный овал лица гораздо более мягок, нежели профиль, выявляющий прежде всего энергию».

Газетные восторги в подобного рода случаях, конечно, не имеют особого значения. И тем не менее, посколько под понятием — сердце народа — кроется нечто конкретное, нет сомнения, что действительно отдавала cвоe сердце Франция в эти октябрьские дни конца прошлого столетия российской императорской чете.

Предстоящий приезд в Париж английской королевской четы имеет чрезвычайно большое политическое значениие. Чрезвычайно большое политическое значениие имел и приезд в Париж, сорок один год тому назад, российской императорской четы. Спорить о том, за каким приездом следует признать все же большее значение, конечно, было бы праздно. Но отметим следующее: приезд Императора Николая II и Императрицы Александры Фёдоровны был эпохой и во французской политике, и во всей французской жизни.

ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ II В ПАРИЖЕ — Газетная вырезка со статьёй Л. Любимова о визите в Париж Императора Николая II и Государыни Александры Фёодоровны в 1896 году.

Спросите каждого парижского старожила, свидетеля этого приезда. Он скажет вам, что чувства, которые он испытал при виде русского самодержца, протягивающего руку президенту французской республики, быть может, самые яркие чувства его юности.

Европа очень стара. Несколько лишних десятилетий как будто бы не должны иметь для неё значения. И все же для нас соверщенно очевидно, что Европа и чувствовала себя, и была в самом деле, гораздо моложе в конце прошлого столетия, нежели — в нынешние дни. Та парижская толпа, которая будет приветствовать английскую королевскую чету, в наиболее молодой своей части, состот из людей, рожденных «в года глухие», а в зрелой — из выросших в эти года. В 1896 году у Франции в прошлом была прусская война — у нынешней Франции в прошлом война мировая.

Отлетела от нас та беспечная радость, ныне кажущаяся столь прелестной и завидной, которой отмечены были девятисотые годы. В эти годы Европа не была еще утомленной — политика, которая ныне часто кажется обывателю всего лишь необходимым злом, тогда действительно его вдохновляла. Знаменитый публицист Рошфор, в прошлом друг коммунаров, клеймивший все без исключения правительства, писал, что франко-русская дружба не дело рук того или иного правительства, а что она – выражение воли двух наций. Не только воли, но и любви. Республиканская Франция, бросаясь в объятия русского императора, испытывала щемящую, головокружительную радость.

Другое было время, и — восторгу не было удержу. Серьёзнейшая газета «Журналь де Дэба» выступила с предложением дать всем девочкам, которые родятся в октябре, имя Ольги — в честь десятимесячной великой княжны Ольги Николаевны, «Lа tsarinette» (с фр. царевна – А.Х.), чтобы увидеть которую, при выезде из вокзала, парижские женщины буквально штурмовали полицейские заградительные кордоны.

Другая газета предлагала открыть подписку, дабы преподнести имение во Франции нашему послу, барону Моренгейму, в знак вечной признательности.

И, наконец, третья требовала снести все дома на улице Дарю перед русской церковью, дабы разбить на их месте роскошный сквер в память приезда русского императора.

Не только времена изменились с тех пор, изменились и обстоятельства. Сияла на весь мир русская мощь.

Так было.

Париж в то время кишел русскими революционерами. Но тогдашний французский министр внутренних дел, Луи Барту, тот самый, которому суждено много лет спустя погибнуть от руки революцеонера, встречая на французской земле другого славянского государя, министр этот не считал необходимым принимать исключительные меры предосторожности. Такое было настроение, что всем было ясно: не посмеет революционер покуситься на царственного друга Франции. Проверялось местожительство лиц, нанимающих окна по пути проезда императора и императрицы (за окно платили до 1.000 франков ), но в общем на Елисейские Поля допускались все, и никаких страхов власти не испытывали.

Старый парижанин рассказывал мне, как он стоял в Mедоне у железной дороги, по которой проследовали президентский поезд, а за ним императорский, и ясно видел — так медленно шли поезда, — в первом, президента и Государя, сидящих друг против друга — гигантского Феликса Фора во фраке, наклоняющегося к Государю в Преображенском мундире, такому юному и доверчивому. На площадках императорского поезда стояли, пожалуй, ещё более рослые, чем сам Феликс Фор, бородатые, величественные казаки конвоя в красных и синих черкесках. Никто не препятствовал этому парижанину подойти к железнодорожному полотну.

Удивительные были времена!

Как известно, у Булонского леса к приезду государя был выстроен вокзал. Пышность была соблюдена максимальная. Стояли тёплые осенние дни. Каштаны на Елисейских Полях – тогда на Елисейских Полях ещё росли каштаны, – зацвели вторично, а те деревья, которые сами не зацвели, были украшены искусственными цветами. Четыре дня прожил Париж в опьянении и лихорадке. Русских носили на руках. Продавалось мыло царя – куски мыла с изображением Николая II, трубки паря — с его головой… В витринах магазинов красовались такие объявления: «Подарок царя» — это значило, что товар продается со скидкой. А за несколько дней до знаменательных торжеств какой-то фармацевт объявлял в газетах: «Покупайте пилюли Х. Они дадут вам здоровье к приезду великого союзника Франции».

В конце прошлого столетия Европа еще не опростилась. Стиль жизни на её социальных верхах во многом напоминал стиль былого Версаля.

То меню, из которого состоял обед, данный Государю и Государыне президентом, сейчас вызывает почтительное недоумение. Блюда чередовались в следующем порядке:

Два супа.

Замороженные карпы.

Седло дикого козлёнка.

Пулярда.

Омары.

Ортоланы.

Апельсинное и лимонное мороженое.

И затем опять:

Фазаны и куропатки.

Трюфеля.

Страсбургский пирог.

Салат.

Фаршированные баклажаны.

Артишоки.

Фрукты.

Мороженое.

Дессерт.

Уже двадцать шесть лет Франция была республикой, но не только одна демократия была призвана ее представлять. В императорском дворце — так в эти дни именовалось российское посольство на улице Гренелль, — Государь и Государыня давали парадный завтрак. Присутствовал на нем французский министр иностранных дел Аното, и тем самым завтрак, значит, был вполне официальным. Между тем, по правую руку царя сидела жена Орлеана, герцогиня Шартрская, а по левую — принцесса Матильда Бонапарт. Государь, таким образом, давал честь одновременно Франции настоящего, т.е. Франции республиканской,·и Франции прошлого — легитимной монархии и империи.

Вступая в Париж в 1814 г., при совсем иных обстоятельствах, император Александр Павлович знал, что хотя толпа и ликовала при его появлении, бонапартисты должны были испытывать горечь от понесенного поражения.

Император сразу нашел те слова, которые и их обезоружили. Когда какой-то рьяный роялист подбежал к нему со словами: «Мы давно вас ждали», — он громким голосом с обворожительной своей улыбкой, произнес в ответ:

— Виной моему промедлению храбрость ваших войск.

И в 1896 году романовский «шарм» восторжествовал над единственным препятствием — тем внутренним смущением, которое испытывали старые республиканцы, принимая русского царя. Газета «Тан» писала, что «этот визит самого мощного, самого абсолютного монарха на земле, самой молодой из республик – визит, парадоксальный в своей новизне, но естественный по своим побуждениям». Надо думать, многие тогдашние радикалы не знали, как им сочетать в сердце своём такие побуждения с парадоксальностью. Император Николай Александрович позаботился о них вопреки установленному церемониалу, он неожиданно принял решение сделать лично визит председателям сената и палаты. Это решение вызвало неописуемый восторг во всей республиканской печати, а после приёма парламентариев в Елисейском Дворце (газеты, кстати, писали, что никогда до тех пор парламентарии так дружно не отвечали на приглашение главы государства) председатель сената Лубэ заявил журналистам: «Нельзя проявить большую любезность, нежели та, которую проявил по отношению к парламенту русский император».

Между прочим, во время этого приема, Государь спросил одного из министров – сколько лет он занимает свой пост. Тот ответил, что три года, на что Государь заметил: «Это большой срок».

Слова, эти затем были приведены всеми газетами, причем «Тан» указывал, что Франция должна воспользоваться тем уроком, который дал ей невольно Государь, намекнув на краткосрочность пребывания французских министров у власти.

Государь и Государыня посетили Лувр. Мы узнаем из газетных отчетов, что Государыня дольше всего смотрела картины Мантеньи, а Государь — Рембрандта. В честь российской императорской четы состоялось торжественное заседание Французской Академии. В храме Св. Александра Невского на рю Дарю, в первый же день по приезду Государя, состоялось богослужение в его присутствии. В этот же день в синагоге на улице де Виктуар великий раввин Франции восклицал: «Будь ты благословен, русский император, ибо лишь только приехал в столицу Франции, пожелал ты проследовать в храм своего культа». Государь и Государыня посетили Собор Парижской Богоматери, Дворец Правосудия, Монетный Двор. В их присутствии состоялась закладка моста императора Александра III. Знаменитый артист Мунэ при этом декламировал стихи Ж.-М. Эредиа… «Пусть будущее навсегда укрепит за тобою славное прозвание твоего предка Петра». На третий день пребывания царская чета посетила Версаль. В салоне Геркулеса Сара Бернар продекламировала стиха Сюлли Прюдома — беседу версальской нимфы с тенью Людовика XIV, который в заключении говорил о Государе: «Мне нечему его учить, чтобы поступать правильно, он только должен следовать примеру своего отца». «На спектакле в Большой Опере», — писало «Фигаро», — все лорнетки были обращены на Императрицу. В платье небесного цвета из парчового атласа, декольтированная; в белых перчатках, доходивших до локтей, она вызывала всеобщие восторги. На ней была великолепная диадема из бриллиантов, а на шее каскадами струились бриллианты огромной величины, переливавшиеся ослепительными огнями».

Покинув Париж, Государь отправился на парад французской армии под Шалоном. На завтраке после парада Государь сказал:

— Франция может гордиться своей армией. Наши страны связаны несокрушимой дружбой. Между нашими армиями существует глубокое чувство братства по оружию.

Слова эти мгновенно разнеслись по войскам. Газеты отмечали, что у многих офицеров были слезы на глазах. «Мы переживаем исторический момент», — говорили они.

Лев Любимов