Царское служение — ИМПЕРСКИЙ АРХИВ

«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идет о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки читались с превеликим вниманием: они испещрены подчеркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и ее составителя. Благодарю их и помню.

Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается ее живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.

И вот конь белый, и на нем всадник, имеющий лук и дан

ему венец…И вышел другой конь, рыжий; и сидящему

на нем дано взять мир с земли, И чтобы убивали друг друга…

Апокалипсис

Только теперь, через 150 лет после революции 1789 года, французские историки более объективно (и то далеко не всегда!) излагают происшествия этого периода.

Можно ли по отношению к нашей «бескровной» ждать беспристрастия от историков – больших и малых, обладающих учёными степенями или таковыми не украшенных?

Кто из русских писателей создал истинный образ убиенного монарха? Вопрос остается втуне.

Да и как могло бы в настоящие времена быть иначе, когда у так называемых «левых» самое слово «монархия» вызывает апокалиптическое потрясение ума и чувств.

Не лучше обстоит и на другом фланге («правом»), где слова «Дума», «народное представительство»… признаются нередко ругательными эпитетами. Здесь можно встретить даже апологию распутинства, сыгравшего такую трагическую роль (автор высказывает распространенную, но ложную точку зрения, противоречащую отношению святой Царской Семьи к Г.Е. Распутину – А.Х.).

Фрагмент статьи В. Полянского «Царское служение».

И иногда трудно сказать, откуда истинному почитанию памяти Царя-мученика грозит большая опасность: от врагов или от друзей, от «хулителей» или от чрезмерных «ревнителей». Ведь и те и другие от себя всякую долю вины за происшедшее убийство отклоняют, чтобы полностью взвалить её на противника.

По совести же говоря — «все мы перед покойным Государем премного виноваты»: так нужно было бы сказать и монархистам, и немонархистам.

А деспот пирует в роскошном дворце,

Тревогу вином заливая…

Помните эту строфу революционного псалмопения?

Гремел когда-то, побуждая молодёжь на борьбу «с деспотом», напев, продиктованный революционной пошлостью. Слова, лишённые в русской истории всякого смысла… Впрочем, одно слово из этой проклятой фразы, как нельзя более соответствует действительности.

«Тревогу» русские монархи всегда переживали. Но тревогу не за себя. Тревогу за Россию.

Соблюдалась в традиции русских «деспотов» заповедь, высказанная первым императором, правдиво писавшем о себе: «За мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею». Идея служения государству, тяжкие заботы об охранении и развитии которого ложились вечным бременем и тревогой на «первого слугу государства», и идея служения народу — эти две идеи в течение двух веков воплощались в лице русских императоров.

Великий Пётр перед кончиной своей сказал: «Из меня познайте, какое бедное животное есть чедовек». Так просто судил о себе царь, про которого и мужики говорили: «Вот царь — так царь! Даром хлеба не ел, пуще батрака работал!».

Требовательный к другим Пётр еще более требователен к самому себе. Он суров и непреклонен, как в общественных делах, так и в частной жизни; он прям и честен. И недаром академик Платонов пишет о преобразователе России: «Он казался образцом ума, работоспособности и служения долгу».

По общему свидетельству современников и историков, имп(ератор) Александр I представлял собою, среди всех последних царей, наиболее сложную по своим душевным свойствам натуру. Трудное царствование ему выпало. Эпопея борьбы с победителем всей Европы — Наполеоном потребовала предельного напряжения всей страны. Впервые с исключительной остротой встала перед Александром I и необходимость разрешить «проклятый» вопрос о рабстве русского крестьянина.

Не разрубив этого узла, царь нашёл лично для себя блистательный выход и наилучшее оправдание — по крайней мере, если верна имеющая столь веские основания легенда о Фёдоре Кузьмиче.

Был ли старец то же лицо, что и Александр I? Не думаем, что загадка будет когда-либо окончательно разрешена. Но характерно, что и отрицатели тождества Фёдора Кузьмича и императора никогда не доказывали психологической невозможности превращения могущественного монарха в старца-бродягу, сосланного в Сибирь после телесного наказания за беспаспортность. Вот в какую форму вылилась — или могла вылиться — тревога за свой народ в судьбе этого царя.

В Париже два года тому назад появилась и потом быстро из магазинов исчезла книга Сергеева-Ценского «Севастопольская страда». Историческая эпопея, внешне имитирующая «Войну и мир», написана, несмотря на некоторый советский привкус, в стиле и традициях большого русского исторического романа. Автор не скупится на нелестные эпитеты по адресу императора Николая I. Тем более интересно отметить впечатление, остающееся от обрисовки Сергеевым-Ценским царя, как просто человека.

Николай I переживает тяжкую тревогу за ход военных действий в Крыму. Неутомимо принимает он все меры к тому, чтобы исправить там положение. После напряжённых дневных трудов он не «тревогу свою вином заливает», а ищет укрепления в долгих, усердных молитвах.

И суровую требовательность проявляет император, прежде всего, к самому себе.

Его простая, бедная спальня, где солдатская койка покрыта солдатским же одеялом, служит в этом отношении как бы символом.

Подвижничество во имя долга заставляет его, больного, с трудом поднявшегося на коня, отправиться ранним морозным утром на проводы очередного маршевого батальона. Нет доводов и просьб, которые помешали бы ему выполнить то, что считает он своей первой и прямой обязанностью: «за Отечество свое и люди живота не жалеть». Все то же непреклонное правило. А затем несколько дней проходит в агонии. Но и тут, на смертном ложе, царя не покидают все те же тревоги за судьбу России.

Всю Россию всколыхнуло цареубийство 1 марта 1881 года. Вот, как описывает историк это злодеяние:

«Первая бомба, брошенная Рысаковым, разбила императорскую карету. Александр II, оставшийся невредимым, остановился, чтобы взглянуть на юного заговорщика и составить понятие о последствиях взрыва. Другой соучастник, Гриневецкий, воспользовался этим, чтобы бросить в императора бомбу, оторвавшую ноги государю и убившую его самого. Смертельно раненый и исходящий кровью, Александр II был доставлен в Зимний дворец, где и скончался, не приходя в сознание. Трагический конец царствования, начало которого было так блестяще, явился мрачным предзнаменованием для России».

В минуту смертельной опасности – ни тени боязни, ни намёка на внешнюю позу. Вся жизнь императора Александра II протекала под знаком простоты и общения с людьми всех рангов и классов. Выстрел Каракозова и ряд других покушений не заставили его ни изменить своего простого и доверчивого отношения к людям, ни отказаться от намерения переустроить государство.

Вот, как характеризует императора Александра III историк М. Мякотин: «Скромный и простой в личной жизни… он старательно избегает всякого блеска, всякой роскоши. Оставаясь верным своим привычкам, он до самой своей смерти предпочитает скромные комнаты пышным покоям большого дворца».

Когда Александр III вступил на престол, Россия, спасаемая еще волей Всевышнего, актом только что содеянного цареубийства уже тянулась к кровавому безумству. Надо было заставить её одуматься – вот в чём видел свою миссию правителя новый монарх, и в выполненение так осознанного долга вкладывал всю твердость цельной своей натуры.

Об императоре Николае II П.Н. Милюков в своей трёхтомной «Истории России» пишет: «Очень скромный и застенчивый, чувствует он себя удручённым из-за неопытности в государственных делах»…

Воспитанный в простых условиях, Николай II отличался исключительной добросовестностью в выполнении своих сложных обязанностей. Сдержанный по характеру, он и в своих привычках сдержан: ни малейшей склонности к каким-либо излишествам. Всегда начинал он свой день и кончал молитвой, и в трудные минуты обращался мыслью и сердцем к Всевышнему.

Сердечная доброта позволяла ему оставаться простым и общительным со всеми: в последние месяцы своей жизни, находясь под арестом, он охотно беседовал с солдатами, приводил к ним детей…

Редкие личные качества позволили ему с душевной ясностью переносить тяжёлую моральную и внешнюю обстановку заключения в Царском Селе, Тобольске и Екатеринбурге. Все свидетели, допрошенные Н. Соколовым в Екатеринбурге, рисовали страшную картину издевательств, которые пришлось испытать государю в этом чекистском застенке.

Среди личных мучений и опасений за свою семью, государь не перестает тревожиться за Россию. Он обращается, рискуя получить грубый ответ, даже к своим главным тюремщикам с вопросами: «Как дела? Как война?»…

В Тобольске, и особенно в Екатеринбурге, государь сношений с внешним миром не имел и не знал, что творится в России. Это должно было вызывать у него постоянную острую тревогу. Могли у него явиться и сомнения в целесообразности своего отречения. В собственноручно составленном обращении к армии он ведь с полной ясностью высказывал мотивы принятого решения:

«В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска. После отречения моего за себя и за сына от престола российского, власть передана Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия! Да поможет Бог и вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага.

В продолжение двух с половиною лет вы несли ежечасно тяжёлую боевую службу. Много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит последнее усилие противника.

Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы. Кто думает о мире, кто желает его — тот изменник Отечеству, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит.

Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестную нашу Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников. Помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу. Твердо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь и да поведет вас к победе святой великомученик и победоносец Георгий».

Всем тревогам государя пришел конец. В той же обширной исторической работе, о которой мы упоминали, П.Н. Милюков сообщает: «Перед эвакуацией этого города (Екатеринбурга), в котором императорская семья с 30 апреля находилась в заключении, большевиками 16 июля было совершено убийство императора, императрицы, их сына и дочерей».

Над прямыми убийцами императора Николая II и его семьи — Юровским, Свердловым, Голощекиным, Белобородовым, Медведевым и пр. – стояли обер-палачи, распоряжающиеся убийствами в широких масштабах и мечтающие о мировых гекатомбах.

Страшным кошмаром потянулось большевицкое действо вплоть до нынешних дней. Легли над Россией злодеяния цепью тридцати лет. Широкими полосами потянулись могилы убиенных, от заброшенного рудника, где потаённо сожжены были одиннадцать тел, вывезенных из подвалов Ипатьевского дома, — в разные стороны земли русской.

Нет и не может быть ни малейшего морального общения между убийцами и нами. Они — с одной стороны, не географической, «железной», а подлинно непроницаемой духовной завесы; мы — по другую. И весь русский народ, отрезвившийся от тяжкого дурмана — за редкими исключениями — здесь, с нами. А с убийцами все те, кто и тут проживает, но кто тянет туда, к убийцам, свою руку.

«Они» никогда не почувствуют вины за убийство государя. Так тому и быть надлежит. Но все, стоящие по эту сторону нравственной стены, отделяющей нас от большевиков, должны осознать до конца свою вину перед невинно убиенными и, прежде всего, перед приявшим тридцать лет тому назад мученическую смерть императором.

В. Полянский

18 июля 1948 г.