Глава XXI
КРУШЕНИЕ ВЕЛИКОЙ ИМПЕРИИ
Книга Мириэль Бьюкенен – дочери английского посла[i], «свидетельницы всех событий, подготовивших русскую революцию, а также и самой революции».
«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идёт о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки читались с превеликим вниманием: они испещрены подчеркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и её составителя. Благодарю их и помню.
Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается её живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.
Публикации первого тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parigskaya-tetrad/.
Публикации второго тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-2: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-2/.
ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ-3: http://archive-khvalin.ru/o-tainstvennom/; http://archive-khvalin.ru/vojna-armiya-i-strana/; http://archive-khvalin.ru/pamyati-imperatora-nikolaya-ii/; http://archive-khvalin.ru/llojd-dzhordzh/.
КРУШЕНИЕ ВЕЛИКОЙ ИМПЕРИИ.
Т. 1. http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-3/krushenie-imperii/tom-i/
Т. 2.
Глава XII. http://archive-khvalin.ru/glava-xii/
Глава XIII. http://archive-khvalin.ru/glava-xiii/
Глава XIV. http://archive-khvalin.ru/glava-xiv/
Глава XV. http://archive-khvalin.ru/glava-xv/
Глава XVI. http://archive-khvalin.ru/glava-%cf%87v%ce%b9/
Глава XVII. http://archive-khvalin.ru/glava-xvii/
Глава XVIII. http://archive-khvalin.ru/glava-xviii/
Глава XIX. http://archive-khvalin.ru/glava-xix/
Глава XX. http://archive-khvalin.ru/glava-xx/
+
ГЛАВА XXI
ТОРЖЕСТВО БОЛЬШЕВИЗМА.
Осень уже переходила в зиму, а немцы всё продвигались вперёд. Вопрос о том, будет ли Петроград эвакуирован, становился всё более актуальным, но не получал определённого разрешения. Моему отцу было сказано, что правительство готовится к эвакуации в Москву и что там делаются уже приготовления к переводу туда иностранных миссий. Дворец Юсупова был отведён для английского посольства. Однако, планы эти так и не получили осуществления, так как события двигались всё быстрее, и дни Временного Правительства были сочтены.
27 сентября советы созвали предпарламент, который вынес постановления, являвшиеся прямым вызовом Керенскому. Немного позднее этот предпарламент выбрал исполнительный комитет, который должен был играть роль буфера между советами и Керенским. В Париже в ноябре должна была состояться союзная конференция, и после некоторых размышлений было решено, что Россия примет в ней участие и её будет представлять Терещенко. Он должен был в начале посетить Лондон, и было решено, что мы должны его сопровождать, так как британское правительство желало обсудить совместно с моим отцом положение в России.
Терещенко был одним из немногих членов Временного Правительства, который походил на культурного человека. Он прекрасно говорил по-французски и по-английски, был молод, интересен, обладал большим обаянием и был настолько богат, что его враги говорили, что он финансировал революцию и даже купил себе министерский пост. Это был человек, совершенно искренний в своих принципах, но его безграничное восхищение Керенским было причиною того, что он смотрел на общее положение слишком оптимистически. Его чарующие манеры и приятный голос имели также влияние и на моего отца, который верил его постоянным обещаниям, что правительство приступит к более решительным действиям, и на фронте начнётся наступление.
Весьма возможно, что сам Терещенко был уверен в справедливости своих надежд. Но так как обещания его не выполнялись, а отец мой верил им, — обстоятельство это производило неблагоприятное впечатление в Лондоне. Британское правительство было готово потерять терпение, когда ни одно из данных Терещенко обещаний не было выполнено, и армии союзников на западном фронте приходилось выдерживать натиск немцев.
Советы выбрали Скобелева сопровождать Терещенко на предстоящую союзную конференцию в Париже, и это вызвало значительное неудовольствие среди союзников, так как они опасались, что лозунг «мир без аннексий и контрибуций» будет немедленно выдвинут на предстоящих совещаниях. Это также затруднило положение Терещенко, но, когда он попробовал протестовать против этого в речи, произнесённой в предпарламенте 31 октября, на него яростно напали левые газеты, и его пригрозили арестовать, если он осмелится двинуться в Париж. Наш отъезд был отложен до 8 ноября в надежде, что соглашение с советами состоится.
Прошло восемь лет с тех пор, как мы покинули Англию и, само собою разумеется, мысль о моем возвращении на родину меня очень волновала. Хотя и было решено, что мы пробудем в Англии всего только шесть недель, но какой-то внутренний голос подсказывал мне, что, если мы покинем Петроград, мы уже в него более никогда не вернемся. Несмотря на все неудобства и весь риск жить в городе, который с каждым днём всё более терял свой культурный вид, мысль о том, что я должна его была покинуть навсегда, наполнила моё сердце грустью и страхом пред разлукой с тем, с чем я сжилась и к чему привыкла. Тем не менее день нашего отъезда ещё совершенно не был определён, а в это время страшные тучи собирались на горизонте. Отец мой часто получал известия о близости большевицкого переворота, но, когда он обращался за разъяснениями к Керенскому и Терещенке, те уверяли, что не было никаких причин для тревоги, так как правительство держало в руках все нити управления страной и имело в своём распоряжении достаточно вооружённой силы, чтобы подавить каждую попытку мятежа. Керенский даже дошёл до того, что уверял, что очень бы хотел выступления большевиков, так как в таком случае у него будет повод употребить против них силу и арестовать их вожаков.
Первые признаки готовившихся беспорядков появились в субботу 3 ноября, когда к нам в посольство пришёл отряд из 10-15 воспитанников Пажеского корпуса и сообщил, что ему поручена охрана здания. Всё воскресенье, однако, прошло в полном спокойствии, но в понедельник один из пажей пожелал видеть моего отца и сообщил ему, что ему из достоверного источника известно о готовящемся свержении правительства и об его аресте большевиками. Случайно в этот день Коновалов, Терещенко и Третьяков завтракали в нашем посольстве и казались совершенно не взволнованными слухами о возможности их ареста, уверяя отца, что слухи эти были ни на чём не основаны. По их словам, если бы большевики произвели попытку вооружённого переворота, у правительства достаточно силы, чтобы её подавить. Терещенко даже обсуждал очень спокойно нашу поездку в Англию, хотя мой отец заметил:
— Я поверю только тогда, что мы едем в Англию, когда буду сидеть в поезде.
— Я поверю этому только тогда, — добавил Терещенко, — когда мы переедем чрез границу.
Весь день прошёл совершенно спокойно, но в шесть часов нас предупредили, что большевики готовят грандиозную демонстрацию, и вся столица будет оставлена без света. Однако, что-то задержало приведение этого плана в исполнение. Рано утром во вторник правительство арестовало типографии некоторых левых газет, а также отдало приказ о задержании членов военно-революционного комитета. Тем не менее положение становилось с часа на час всё более грозным, и после завтрака Терещенко заявил моему отцу, что придётся отложить наш отъезд. Мой отец телеграфировал в Лондон о том, что он сможет выехать лишь тогда, когда положение в Петрограде несколько выяснится.
Днём я отправилась в склад Красного Креста и не заметила на улице ничего особенного. Однако, возвращаясь домой я с удивлением увидела толпу, которая быстро переходила Троицкий мост. В том же направлении мчались извозчики, автомобили и даже трамвайные вагоны. Швейцар, встретивший меня у дверей с крайне озабоченным видом, сказал, что, по-видимому, отдано распоряжение поднять все мосты на случай готовящихся ночью беспорядков, а потому магазины должны закрыться ранее, чтобы дать служащим возможность вернуться заблаговременно домой.
Беспорядки! Опять это грозное слово! Резкий ветер, пролетавший по пустынной набережной, казалось, повторял его со вздохом. По свинцовой реке плыли серые льдины; снежинки падали с белого, бездонного неба; вооружённые рабочие, шедшие нестройной группой, бросали в толпу угрожающие замечания. Невольно я вспомнила о том , что не так давно мне ещё было жаль расставаться с Россией, но теперь, в этот тревожный сумеречный час, при мысли о том, что день нашего отъезда снова откладывается, я вдруг почувствовала недоверие и даже страх пред этим угрюмым, неспокойным городом. Мурашки пробежали по моей спине, и мне до боли захотелось спокойствия лондонских площадей, деловой суеты улиц и солидной уверенности английского полисмена. Я стряхнула с себя эту нервность и вошла в вестибюль посольства мимо двух пажей, которые стояли на часах, мимо нашей канцелярии, откуда доносились гул голосов, щёлкание пишущих машинок и непрерывный звон телефонных звонков. Верхний этаж, в котором висели портреты королевы Виктории, короля Эдуарда, королевы Александры, короля Георга и королевы Марии, тонул во мраке. Из бального зала слышен был стук швейных машинок и треск разрываемого коленкора. Из под двери, которая вела в кабинет моего отца, виднелась полоска света, и я слышала смутный гул мужских голосов. Я догадывалась, что за этой дверью о создавшемся положении обменивались мнениями генерал Нокс, мистер Линдлей, советник посольства, и мистер Хюг Валпул — начальник британского отдела пропаганды. Я думала о том, что теперь всё было совершенно иначе, чем до войны, когда ежедневно наша лестница была переполнена мужчинами в блестящих формах и женщинами в мехах и бриллиантах. В то время казалось, что посольство только было и создано для того, чтобы служить местом элегантной, беззаботной жизни, где постоянно звучал смех, и даже всё грустное скрывалось под маской любезности, где никому и в голову не приходила возможность наступления дней террора, анархии и всеобщего опрощения.
В течение вечера ходили самые разнообразные слухи. Улицы были пустынны — мёртвое молчание царило над городом, молчание, в котором слышался лишь шёпот испуганных обывателей да маячили крадущимися тенями фигуры вооружённых рабочих. Говорили, что правительство уже пало, что гарнизон перешёл на сторону большевиков, и что Ленин и Троцкий сделались хозяевами города.
Рано утром на следующий день отец мой позвонил в министерство иностранных дел, и ему ответили, что Терещенко не принимает, и что он решил окончательно не ехать в Англию. Позднее слухи о том, что весь петроградский гарнизон перешёл на сторону большевиков, подтвердились. По городу ходили матросы, сошедшие с крейсера «Авроры» и трёх миноносцев, стоявших у Николаевского моста. Никто в городе не делал даже попытки сопротивления новым хозяевам.
Таким образом, Керенский провалился опять, и публицист из ежедневной газеты, писавший о нём, оказался — увы — правым: «Он старается походить на Наполеона, но Наполеон был человек дела и немногих слов. Керенский — человек бездействия и многословия. Керенский и его правительство только пожали то, что посеяли». Когда в среду в 4 часа дня правительство призвало на помощь казаков, то последние отказались выступить. Одни из них обвиняли Керенского в том, что он в своё время оставил кровь, пролитую казаками в июльские дни, неотомщённой, другие же отказывались защищать человека, который обвинил Корнилова в измене. Немного позже нам сообщили, что один из адъютантов «Наполеона малого» остановил автомобиль секретаря американского посольства Уайтхоуза и просил его одолжить машину главе Временного Правительства, чтобы тот мог выехать из столицы и проехать в Лугу. Оттуда он пойдёт во главе войск на Петроград и уже навсегда очистит его от большевизма. «Теперь, — уверяли его поклонники, — он имеет наконец случай проявить свою силу и спасти революцию».
А тем временем, почти без всякой борьбы, Петроград был сдан большевикам. Троцкий захватил крепость, и все остальные опорные пункты правительства сдавались без сопротивления. Министры засели в Зимнем дворце под охраной женского батальона и отряда юнкеров. В шесть часов вечера им было предложено немедленно сдаться. Так как ответа не последовало, то с крепости было дано несколько холостых выстрелов в виде предупреждения. Вслед засим последовала атака матросов на позиции юнкеров и женского батальона. По направлению к Зимнему дворцу стреляли из сквера броневики и пулеметы и орудия с крепости. Крейсер «Аврора» дал несколько выстрелов из орудий крупного калибра. Однако, матросы без офицеров не умели стрелять, и прицел был взят настолько неправильный, что во дворец попало со стороны Невы два или три снаряда. С другой стороны фасад Зимнего дворца был изуродован пулями и окна были выбиты.
В нашем посольстве стоял оглушительный шум, хотя из наших окон мы видели лишь время от времени вспышки выстрелов в темноте. К двум часам ночи огонь прекратился и наступила тишина. Немного позднее кричащая толпа солдат перешла чрез Троицкий мост, при чём моему отцу сказали, что среди солдат находились министры Временного Правительства, которых вели арестованными в крепость.
Женщины-ударницы и юнкера сопротивлялись матросам и солдатам с большим мужеством, но их подавили численностью. Когда внешнее сопротивление было сломлено, большевики ворвались чрез Эрмитаж в Зимний дворец и как буря пронеслись по парадным анфиладам зал и коридоров, всё ломая и разрушая на своём пути. Министры, которые собрались в Малахитовой гостиной, видя, что всякое дальнейшее сопротивление бесполезно, сдались и были арестованы.
На следующее утро казалось, что военные действия были окончены и, хотя улицы были полны вооружёнными рабочими и солдатами, и в воздухе носилось большое возбуждение, обычная жизнь в городе продолжалась как ни в чём не бывало. Днём в посольство явились два офицера, бывшие инструкторами в женском батальоне, и со слезами на глазах просили мою мать спасти женщин-доброволиц, которых взяли в плен в Зимнем дворце и заперли в казармах Гренадерского полка. Генерал Нокс тотчас же отправился в Смольный институт, который являлся штабом большевиков, и здесь, после продолжительной беседы с представителями новой власти, ему удалось освободить всех женщин-доброволиц. Посещение Смольного на другой день после переворота, когда всё ещё дышало мщением и злобой, являлось большим риском для генерала Нокса, тем более, что у большевиков не было никаких оснований предполагать, что Англия признает новую власть. Но, быть может, последнее обстоятельство более всего импонировало большевикам, которые хотя и не признавали европейских международных обычаев, но своих отношений с союзниками несомненно осложнять не хотели.
Я думаю, что это непризнание новой власти и её тайная боязнь европейских держав являлись самой надёжной защитой моего отца, так как, конечно, жизнь его в тот момент подвергалась большой опасности. Мы располагали определёнными данными о заговоре на его жизнь, и ненависть русских низов постоянно подогревалась немецкими агентами. «Сэр Джордж Бьюкенен всё ещё царствует в Петрограде», — говорилось в одной из прокламаций, которые были сброшены над русскими окопами с немецкого аэроплана. «Он навязывает свою волю русскому народу и, пока он будет в Петрограде пить русскую кровь, не будет ни мира, ни свободы». Лондон настаивал на его возвращении в Англию, но мой отец ответил, что он полагал бы более целесообразным задержаться в России. Два дня спустя он получил от Артура Бальфура телеграмму следующего содержания:
«Мы очень ценим ваше намерение остаться на вашем посту и выражаем вам ещё раз чувства симпатии правительства Его Величества, а также наше полное доверие к вашим поступкам и суждениям. Вам предоставляется переехать в Москву или же другой русский город по вашему выбору, если сочтёте это необходимым, но советуем вам принять все меры к вашей охране и безопасности».
Тем временем большевики старались составить новое правительство, и Троцкий был назначен комиссаром иностранных дел. Однако, чиновники министерства иностранных дел отказались с ним работать и, когда он явился в здание у Певческого моста, то нашёл там пустые комнаты и голые столы. Большинство «народных комиссаров» встретили в других министерствах такое же враждебное отношение. Русская бюрократия встретила новую власть абсолютным бойкотом.
Всеми политическими группами, враждебными большевикам, был сформирован Комитет общественного спасения, который, воодушевленный слухами о том , что Керенский во главе казаков приближался к столице, 11 ноября поднял кадетов и юнкеров на восстание против узурпаторов. Отель «Астория», Главный телеграф и телефон и Инженерный замок, находившийся против Марсова поля, были заняты юнкерами, и, войди в тот день Керенский в Петроград, он мог бы занять город и подавить в корне большевицкое восстание. Но, как всегда, он не оправдал возлагавшихся на него надежд. По своему обыкновению, он говорил без умолку вместо того, чтобы действовать, раздумывал, издавал приказы, которые никем не исполнялись, и потом их отменял, пока казачий отряд генерала Краснова не деморализировался окончательно и не отказался двигаться вперёд.
В Царском Селе, которое было занято войсками Временного Правительства, большевики снова одержали успех. В Петрограде юнкера, в борьбе против подавляющих сил большевиков, были раздавлены. «Астория», Городская телефонная станция и Владимирское военное училище были заняты матросами и солдатами. На Суворовской площади были установлены полевые орудия с дулами, наведёнными на Инженерный замок, и юнкерам было дано 20 минут на то, чтобы сдаться. Наше посольство находилось в опасности. Пажи, которые его охраняли, должны были переодеться и скрыться, и их место заняли польские легионеры. Отец мой получил предупреждение, что Троцкий намеревается захватить английское посольство в ночь на 12 ноября и, хотя несколько английских офицеров несли у нас всю ночь дежурство вооружённые, кроме стычки между броневиками и группой солдат, не имевшей, по-видимому, отношения к занятию нашего посольства, ничего не произошло.
Было, однако, совершенно ясно, что анархия воцарялась в столице окончательно. Ежедневно убийства, расстрелы и грабежи стали уже заурядным явлением. С каждым часом Петроград опускался всё глубже и глубже в хаос и развал. В городе хозяйничали солдаты и матросы. Без пропуска нельзя было выходить. Какой-то офицер, не имевший его, был застрелен пред окнами посольства. Мальчик, шедший по набережной, был расстрелян на месте, потому что был заподозрен в том, что он переодетый кадет, и несчастное его тело так и осталось лежать на мостовой.
В Москве происходили гораздо более сильные бои, чем в Петрограде. Говорили, что там во время боёв пало не менее 2.000 человек убитыми. Юнкера заняли Кремль, и борьба за овладение им длилась несколько дней. Но и в Москве большевики оказались победителями. Корнилову удалось бежать переодетым и пробраться на Дон к атаману Каледину. Армия Керенского перестала существовать, а сам он бесславно исчез. К концу недели одна из газет опубликовала его беседу с генералом Красновым, в которой Керенский открыто впервые признал свои непоправимые ошибки.
16 ноября Керенский вызвал генерала Краснова. Когда Краснов вошёл, глава Временного Правительства встретил его с пепельно-серым от страха лицом, но тем не менее нашёл в себе ещё силы резко крикнуть:
— Генерал, вы предали меня! Известно ли вам, что ваши казаки решили меня арестовать и передать большевикам?
Очень спокойно генерал Краснов ответил утвердительно и добавил откровенно:
— Вы потеряли последние симпатии.
— Даже среди офицеров? — жалобно спросил Керенский.
Генерал пожал плечами.
— Офицеры, более чем кто-либо, настроены против вас.
Вероятно, Керенский до тех пор ещё имел какие-то надежды. Но, теперь, пред лицом грозившей ему опасности, он тихо произнёс:
— Что же я должен делать? Мне остаётся только застрелиться.
Старый солдат был взбешён этой истерической выходкой и раздраженно крикнул:
— Если вы хотите поступать, как честный человек, вы должны немедленно отправиться под защитою белого флага в Петроград. Вы в качестве главы Временного Правительства явитесь в военно-революционный комитет и начнёте с ними переговоры о дальнейшей судьбе нашего отряда.
Керенский замолчал, потом внешне послушный, он согласился последовать совету Краснова, хотя категорически отказался от эскорта матросов. Он их боялся до смерти. Он упрямо настаивал на том, что отправится в Смольный один, так как, по-видимому, мысль его уже была занята планом побега.
— Я ничем не могу вам помочь, — сказал ему Краснов, — если вы взяли на себя столь громадную задачу, вы должны быть стойки.
И видя, что терпение генерала кончается, Керенский поспешил дать своё согласие:
— Хорошо, хорошо… Я поеду ночью.
— Почему же ночью? — спросил генерал, — ведь тогда же это будет бегство. Уезжайте открыто и совершенно спокойно, чтобы весь мир мог сказать, что вы не бежали.
Керенский сделал снова вид, что согласился, и тогда Краснов вышел, чтобы отдать распоряжения о том , чтобы отряд казаков сопровождал бы Керенского в Смольный. Но Керенский вовсе не был оставлен и покинут всеми, так как час спустя один из казаков доложил генералу Краснову, что, несмотря на все предпринятые поиски, Керенский исчез бесследно. Говорили, что он скрылся, переодетый матросом, и ему удалось достигнуть Франции, где он имел беседу с Клемансо и просил помочь ему в воздаяние тех жертв, которые Россия понесла во время войны. Но получил короткий и резкий ответ от «Тигра»:
— Россия — нейтральная страна, и это страна, которая ведёт переговоры о мире с нашими врагами.
Примечание:
[i] Бьюкенен Мириэль (англ. Meriel Buchanan; 1886-1959) — британская мемуаристка, дочь последнего посла Великобритании в Российской Империи; автор многочисленных статей и книг, в том числе о Царской Семье и России.
Единственный ребёнок в семье карьерного дипломата сэра Джорджа Бьюкенена. Детство и юность прошли заграницей, где служил отец: в Германии, Болгарии, Италии, Нидерландах и Люксембурге. В 1910 году семья переехала в Россию, куда отец был назначен послом. В России опубликовала два романа о жизни в Восточной Европе: «Белая ведьма» (англ. White Witch, 1913) и «Таня: Русская история» (англ.Tania. A Russian story, 1914). С началом Первой мировой войны семья осталась в России, где мать Мириэль Бьюкенен организовала больницу, а сама она служила там медсестрой. В январе 1918 года семья навсегда покинула Россию.
Начиная с 1918 года, написала ряд книг, посвящённых Российской Империи, Царской Семье Государя Николая II, русскому дворянству и международным отношениям: «Петроград: город беды, 1914-1918» (англ. Petrograd, the city of trouble, 1914-1918. — London: W. Collins, 1918); «Воспоминания о царской России» (англ. Recollections of imperial Russia. — London: Hutchinson & Co, 1923. — 227 p.); «Дипломатия и иностранные дворы» (англ. Diplomacy and foreign courts. — London: Hutchinson, 1928. — 228 p.); «Крушение империи» (англ. The dissolution of an empire. — London: John Murray, 1932. — 312 p.); «Анна Австрийская: Королева-инфанта» (англ. Anne of Austria: The Infanta Queen. — London: Hutchinson & Co, 1937. — 288 p.) и др. В 1958 году опубликовала книгу о дипломатической службе её отца – «Дочь посла» (англ. Ambassador’s daughter. — London: Cassell, 1958. — 239 p.).
В 1925 году вышла замуж за майора Валлийской гвардии Гарольда Уилфреда Кноулинга (ум. 1954). У них был единственный сын Майкл Джордж Александр (род. 1929).