Благородные-5.2.

БЛАГОРОДНЫЕ

Заметки об истории русских девичьих институтов и судьбах воспитанниц.

«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идёт о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки читались с превеликим вниманием: они испещрены подчеркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и её составителя. Благодарю их и помню.

Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается её живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.

Публикации первого тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parigskaya-tetrad/.

Публикации второго тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-2: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-2/.

Публикации третьего тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-3: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-3/.

 

Благородные — введение. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-vvedenie/

Благородные — Глава 1. Часть 1. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-1-1/.

Благородные — Глава 1. Часть 2. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-1-2/

Благородные — Глава 2. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-2/

Благородные — Глава 3. Часть 1. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-3-1/

Благородные — Глава 3. Часть 2. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-3-2/

Благородные — Глава 4. Часть 1. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-4-1/

Благородные — Глава 4. Часть 2. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-4-2/

Благородные — Глава 4. Часть 3. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-4-3/

Благородные — Глава 4. Часть 4. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-4-4/

Благородные — Глава 5. Часть 1. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-1/

+

Глава 5.

ЖУРНАЛ «МЫ – ДЛЯ СЕБЯ»… И ДРУГИХ

Часть 2

 

1963 Пасха

Матура

Матура – аттестат зрелости на взрослого человека – не должна бы была производить жуткого впечатления, но я вспоминаю моих подруг и себя самою и не могу с уверенностью сказать, что мы не дрожали, как последние трусливые зайцы перед нею. Матура мне и потом частенько снилась, уже в студенческие годы, да думаю, что и все остальные её тоже переживали в ночных кошмарах. Во сне всегда бывало, что я стою перед комиссией и ничегошеньки, ну ничего на знаю и язык прилип к гортани, а со лба течёт ручьями холодный пот. Особенной трусишкой я не была, а вот подите же!?.

Взвесив все ЗА и ПРОТИВ моих знаний я решила, что смело могу провалиться по сербской истории. Ленива я была до чёртиков. Собственно не ленива, а вечно занята какими-то другими очень важными для меня делами. Бывало я с сожалением поглядывала на подруг, сидящих в беседке, спустив ноги в тазы с холодной водой, спасаясь таким образом от жары и самозабвенно зубря. Я же, сидя в сторонке, усердно писала дневник о фантастическом путешествии, необитаемом острове и как «хэппи энд» – спасении России. Мои одноклассницы относились ко мне хорошо и, зная мое легкомыслие, всегда наблюдали за мной и моими уроками. Я же подло надувала их, делая вид, что готовлюсь к матуре.

Делегатом сербского министерства просвещения был послан на нашу матуру профессор географии Белградского Университета. Письменные работы прошли также, как у всех предыдущих и последующих классов. Нас было 21 воспитанница. Учился класс хорошо и почти 1/5, т.е. 4 девочки были освобождены от устных экзаменов. И вот они подошли. Я сдавала после обеда в последний день. Время подготовиться было, но когда девчонка считает себя фаталисткой, то зачем же учиться и таким образом подводить собственную философию?! Все предметы, как и в сербских гимназиях, сдавались ученицей по очереди в 1/2 дня. Словом, подруги меня перекрестили, одели на шею чудотворные образки и трое нас предстало перед матурной комиссией.

Длинный стол, на нём разложены билеты, за ним сидят 9 человек экзаменационной комиссии. Ариадна Васильевна, наша классная дама, находится с нами. В трёх метрах от большого стола поставлен маленький со стулом. Первый раз в жизни отвечаешь сидя, символически доказывая свою зрелость. У стены парта, за которой подготовляешь вытащенный билет.

Дальнейшее описание идёт по собственной памяти и по рассказам присутствовавших.

Сижу и дрожу и, вдруг слышу свою фамилию. Встаю и, как мне казалось, очень бодро подхожу к столу и делаю реверанс. На самом же деле, как рассказывала наша начальница Елизавета Эдуардовна, вышла я с подгибающимися коленками, мелко крестясь и звеня надетыми на меня образками. Несколько раз открывала рот и закрывала глаза и наоборот и, посчитав, вытащила 7-ой билет (фаталистка!) и пошла к парте «обдумывать вопрос». Словом, вид у меня был совсем не гордый и спокойный, а просто жалкий.

Первым был русский, я и до сих пор помню два вопроса из билета: старшие богатыри и грамматический разбор «Когда волнуется желтеющая нива». Вопросы я все знала и во время «думанья» осмотрелась и пришла в себя. Отвечала, сидя на кончике стула, вполне прилично. По-сербски был кусочек, который нужно было перевести и рассказать биографию писателя, который был в билете. С этим было легко. На парте для переводов лежала сербская хрестоматия, в которой были короткие биографии писателей. Говорить по-сербски я умела, так что ответ прошёл хорошо. Ну, латынь, как латынь, проехала с грехом пополам, но зато за это время я себя почувствовала на матуре, как дома.

Математику я всегда знала хорошо, и, решив всё, что можно было решить за «думательной» партой, стала наблюдать за происходящим около. У доски доказывала теорему и то из сложных, поверхность шара, несчастная, растерянная Лялька. Повернувшись лицом к комиссии, она мне делала отчаянные знаки о помощи, крутя рукой за спиной, как хвостом. Я нагнулась и давай подсказывать. Лялька поняла меня и стала писать и говорить. Ко мне же подбежала Ариадна Васильевна и зашептала: «Замолчи, а то потеряешь матуру». Только она вернулась на свое место, как я снова увидела Лялькин «хвост». Я, конечно, опять, но этот раз Ариадна Васильевна не успела подойти, только встала, как Лялька кончила и её отправили на место.

Настала моя очередь. Посмотрели, что я решила за партой. Всё было правильно и я отправилась к доске доказывать объём цилиндра. Тут я обнахалилась, назвав поверхность круга – основы через «А», а не «В», а объём цилиндра через «В» вместо «А». На замечание математика на неправильное обозначение, расхрабрившись тем, что правильно всё решила, с задором ответила: «От перемены букв ни результат, ни теорема не изменились».

И вот, наконец, настала история и сербская география, по которой я «решила» провалиться. Подхожу, беру 7-ой билет и, не глядя на него, говорю по-сербски комиссии: «А я историю не знаю». Поворачиваюсь и иду «думать». Открываю билет и вижу: 1. Римские папы 2. Хайдуци и усташи и 3. Дунай. Я сразу же воспряла духом, вскользь подумав с презрением о «фатализме». В это время подошёл инспектор и предложил поменять билет, предупредив, что тогда сбавляется один бал за ответ. Я отказалась. Прошло ещё 5 минут, и снова появился Борис Николаевич с тем же предложением. Я опять отказалась. Он отрывисто бросил: «Молодец», — и больше меня не тревожил.

На мое счастье комиссия меня не поняла, и мою фразу, что я не знаю истории, приняла, что я не знаю вопроса вытянутого по билету. Села я отвечать и полились из моих уст имена римских пап и все вразброд. В своё время я их подсказывала Ляльке – это был её исторический реферат. Всё было ничего, только как потом сказал историк на выпускном балу: «Не была соблюдена хронология, и они у вас скакали, как зайцы по полю».

Читала я недавно бульварный сербский роман об атаманше хайдуков и помнила его хорошо. Красочные подробности их жизни в лесу, геройство и хитрости в нападениях, всё было рассказано. Не была забыта и поговорка: «Ур ев данак-ха дучки састанак; Митров данак-ха дучки растанак». А вот, когда дело дошло до хронологии и политических достижений, то я здорово скисла, но зато за меня отвечал делегат. Наконец! Уф! Сказали: «Хватит!», — и я стала перед картой Югославии. Карту я знала хорошо, да и Дунай тоже. Но вот беда, Дунай течёт на севере, т.е. на самом верху карты! Начинался и тёк он у меня правильно, принимая притоки, те, которые ему и полагались, и вдруг… провал памяти: забыла название ущелья «ердап». Как попугай повторяю: «и прави величанствену клисуру… и прави величанствену клисуру», а сама, встав на цыпочки, стараюсь на карте прочесть название и не вижу, слишком высоко, а я маленькая. Наконец, делегат не выдержал: «Па прочитате на мали!» — «Не могу, мала сам, па не видим!» Комиссия дружно рассмеялась. Как ни удивительно, но по истории и географии я получила четверку с минусом.

Вечером домой была отправлена телеграмма: «Ура! Положила матуру. Женя», — которая по небрежности почты дошла в таком содержании: «Ира положила матуру. Женя». Чем ввела в немалый испуг и недоумение моих родителей.

С делегатом же я встретилась ещё раз на моем студенческом пути. Он был ассистентом на экзамене по географии. Просмотрев мою матуру, узнал меня и рыцарски помог выдержать экзамен в университете.

Женя Берендс-Ставрова,

Чили

+

Первое посещение театра

Мое первое посещение театра относится ко времени, когда я была в старшем классе института. Помню, как нас повезли из Кикинды в Белград и повели на оперу «Князь Игорь», поставленную в 3 часа дня. Места мы получили в боковых ложах второго яруса, откуда с большим интересом смотрели на окружающую нас обстановку, а когда поднялся занавес, то все наше внимание обратилось на сцену и на чарующие звуки арий и оркестра. Всё производило сильное впечатление и вызывало искренний восторг, выражающийся в бурных аплодисментах.

По окончании оперы стали собираться уходить, a я всё ещё стояла и аплодировала раскланивающимся публике певцам. Когда же повернулась, то никого из подруг не увидала около себя. Я поспешила в коридор и к выходу, но и там никого из наших уже не было. Я сошла по ступенькам на тротуар и остановилась в нерешительности, так как Белграда тогда я совсем не знала, а впечатления только что пережитого были так сильны, что не давали возможности вернуться к действительности и трезво обсудить невольно создавшееся неприятное положение, к тому же я была так молода и неопытна…

В это время, как я позже узнала от подруг, происходило следующее. Выйдя из театра, воспитанниц спешно повели к месту ночлега, так как на город уже спускался вечерний мрак. Однако подруги заметили, что меня нет, о чём сейчас же сообщили нашей классной даме, Елене Александровне. Остановились на улице, и, убедившись в том, что меня действительно нет, тут же стали обсуждать, когда и где я могла пропасть и куда направиться для поисков? Институтка – не иголка, а потерялась!

— Зачем пошли из театра, не проверив все ли воспитанницы на своих местах? – сказала начальница, Елизавета Эдуардовна.

— Может быть, она сбежала? – заметил вечно шутивший и всегда игриво настроенный, бывший тут жe мэсье Абациев.

— Это никак не может быть. Она девочка скромная, тихая и солидного поведения, — все в один голос ответили ему.

— Это ничего не значит, — заявил снова господин Абациев, который никогда не сдавался и который, несмотря на свой весьма солидный возраст, был всегда романтически настроен. — Все мы знаем кто водится в тихом омуте!

— Где же её искать в таком случае? — спросила совсем обескураженная такими доводами Елена Александровна.

Кто-то из воспитанниц сказал: «Наверное, она осталась в театре. Уж очень воодушевленно она аплодировала».

И было решено начать поиски с театра.

Елена Александровна взяла на себя эту миссию, вернулась к театру, где и нашла меня к нашей обоюдной огромной радости, стоящую одиноко на тротуаре и смотрящую на кипучую жизнь столицы вокруг меня.

Будучи студенткой, я часто потом посещала театр и невольно всегда вспоминала с улыбкой своё первое посещение театра, юный восторг и волнующее в те годы приключение.

Ксения Коробова,

Горни Милановац

+

Село Мланча

Памяти моих дорогих родителей

Обо всём вспоминаем, о многом пишем, а о родителях своих мало думаем. Мои ушли уже в лучший мир, но тоскливо без них даже нам – людям в годах, и когда приближаются Великие Праздники, особенно чувствуется их отсутствие. Я знаю, что среди нас очень мало счастливых у кого есть ещё родители и потому мое желание написать здесь воспоминание о моем отце — все поймут.

Вспоминаю я о периоде жизни моего отца, когда он служил учителем в Сербии – Югославии.

Писал мне зять — Наташин муж, что его бывший ученик, попал как учитель в село Мланчу, где папа провёл около 9-ти лет — тоже учителем. Так вот этот молодой человек говорил зятю: «Знаете ли, мне так много рассказывали о Вашем покойном тесте, так часто вспоминают его, что просто надоело».

— Пробише ми главу Петром Смеречинским![1] А мне так радостно и приятно, что память о нём жива, хотя и прошло столько лет.

Почему люди помнят его, почему не забыли его и по другим селам, где он служил – постараюсь рассказать вам, а вы сами уже поймете почему.

Но… начну сначала.

В Сербию мы попали через Болгарию и первое время жили около Алексинца. Я уже не помню на какие средства тогда жили, вероятно, как и все приехавшие: продавали кое что из вещей, меняли и русские деньги, которые ещё вначале имели цену. Помню, что папа вскоре уехал в Белград, где зарабатывал нам всем на жизнь, таская доски на постройках, а одновременно заканчивал учительские курсы. По окончании курсов, назначили его учителем «дневничаром»[2] в село Павлицу (около города Рашка). Тут мы прожили несколько лет, а позднее, когда мы о сестрой попали в Институт, папа получил назначение в седо Мланчу, где и жили они с мамой около 9-ти лет.

Учительствовал папа и в других селах, как: Николяча, Бистрица,Тушимлье, но дольше всего пришлось ему жить в Мланче, почему об этом селе и помню больше.

Чтобы понять обстановку, в которой жили мои родители, надо сказать, что это село лежало в горах, далеко даже от таких городков, как Рашка, Иваница – шесть и семь часов езды на лошадях. До Ушча тоже часов 6. В те времена не было ещё железной дороги Кральево-Ушча-Рашка, так что туда добраться можно было только на лошадях или в лучшем случае автобусом.

Все эти горные места очень красивые, богатые лесом, горными речками и живописными ручьями. Но край бедный, т.к. пахотной земли очень мало. Сеяли крестьяне кукурузу, ячмень, овёс, в небольшом количестве пшеницу. Папа покупал пшеницу в городе на базаре, когда раз в месяц ездил в город получать жалование. Купив кое-какие вещи и продукты, возвращался домой. По дороге на обратном пути молол пшеницу на водяной мельнице, и таким образом на такую поездку уходило два дня, а то и больше. Папа обыкновенно нанимал две лошади: одну под деревянным седлом (сатаром) для груза, другую для себя. Живя так далеко от культурных центров, поездка в Рашку уже была событием. Там можно было достать кое-какие книги, газеты, дома все перечитывалось от первого и до последнего слова.

Кроме земледелия крестьяне занимались и скотоводством, причем скот летом угонялся ещё выше в горы, на планину[3], где имели они свои «колибы»[4]. Тут хозяйки собирали каймак[5], делали сыр, а к зиме стада с пастухами, с запасами возвращались в сёла.

Деревни были разбросаны, не было большого скопления хат, а люди жили двумя-тремя хатами вместе, немного дальше опять несколько хат, и так всюду. Около хат сады слив, амбар и примитивные конюшни. Если поблизости протекает речка, то около неё обязательно огороды. Хаты из брёвен крытые соломой. В хате два помещения: большую половину занимала «куйхня», где посреди земляного пола горел огонь на очаге. Над ним висел на цепи медный котел «бакрач», а дым выходил прямо вверх в отверстие в потолке и крыше.

Вокруг очага маленькие, низкие стулья на трех ножках, в стороне «софа», низкий круглый столик, за которым все «укуйхане» обедают. Тут же сундук с мукой, деревянные корыта, в которых месится хлеб, «црепуля» – это большая тяжелая глиняная плоская посуда с отверстием посреди, её клали на огонь и, когда она очень нагревалась, надо было кочергой зацепить за отверстие, перевернуть её и поставить на пол. Туда клался хлеб-тесто, сверху црепуля покрывалась железной крышкой, которая засыпалась горячими углями, и так пёкся хлеб. Сколько, сколько моя мама перебила этих црепуль, пока не научилась или вернее наловчилась ими орудовать! Kpoмe кое-какой посуды, бочонков и дров больше ничего там и не было. Под крышей наверху сушился лук, сало, сухое мясо.

В другой половине хаты – «соба» комната, где хозяева принимали гостей на свою «Славу». Длинный деревянный стол, скамейки, жестяная печь, шкафчик с посудой, изредка постель да керосиновая лампа — вот и всё. Спали в «зградах» – это совсем неотапливаемые помещения с простыми постелями, сундуками с вещами и «шарениками» (домашними коврами-половиками).

Более зажиточные строили дома каменные – вернее основание каменное, а верх деревянный или кирпичный. Крыша крытая тёсом или в лучшем случае черепицей, но это редко. Конечно, ни водопроводов, ни даже колодцев там не было, а воду носили с источника или речки, и часто довольно далеко.

Где стояла школа была ещё община и две-три хаты. Школа небольшая: канцелярия, коридор да класс.

Около маленький деревянный домик, где была наша маленькая кухня и комната. Дрова были казённые, давали и керосин. Служитель убирал школу, носил воду, пилил и рубил дрова.

Дети приходили из окрестных поселков, но некоторые жили очень, очень далеко. Летом ещё ничего, а вот осенью и зимой одно мученье. Плохо одетые, в опанках, почти всегда промокшие, жизнь их была сплошное мученье, не как наша тогда. Питались они проей — кукурузным хлебом или смешанным из кукурузы и ячменя и часто недопечённым, пшеничный хлеб была редкость. Кусочек сала, сыра или каймаку, а то лук или зелёная паприка. Зимой мама пекла им картошку в духовке, и каждый отмечал свою каким-нибудь знаком.

Дети, начинающие школу, приходили совсем, как дикие волчата, а к окончанию школы читали, писали, знали десятичные дроби и т.д. — принимали совсем другой вид.

Сколько из них потом стало полезными людьми, хорошими мастерами, прилежными рабочими, а некоторые учились и дальше. Вообще, крестьянские дети неглупые, сообразительные и способные.

Мы с сестрой приезжали только на летние каникулы. Как для нас было интересно после целого учебного года ехать домой, а ещё в совершенно иную обстановку! Сначала за нами приезжал папа в Кикинду. Потом мы ехали до Белграда сами, позднее нас ждал отец в Кральево с лошадьми. Все садились верхом и отправлялись в дорогу. Бывало, что запаздывали в пути, и тогда ночевали в горах. Чудный буковый лес, красивые горы, речки, ручьи и такая вокруг тишина.

Молоко, каймак, свежие цыплята, чудная лесная малина, душистая земляника, которую мы собирали с учениками, позднее раки, которых вылавливали прямо руками из горной речки, грибы – всё это нас ожидало в Мланче, и хотя не было развлечений, которые имели наши подруги в городах, мы были счастливы и довольны!

Купались в речке, ходили массу (?), гуляли, возились дома, и время проходило так быстро.

Наш приезд поджидали и дети. Долго выжидали, чтобы первому увидеть и скорей побежать к «госпоже» и сообщить, что мы уже подъезжаем и за такую приятную весть получить «бакшиш» – какой-нибудь подарок. А как была счастлива и радостна мама тогда! Ведь она почти безвыездно жила там. Сколько раз оставалась совсем сама, сколько всегда волновалась и беспокоилась за всех нас?!

Папа с успехом занимался в школе и вёл все дела. При посещении надзорником[6] школы всегда получал отличные отметки, но не только за это его уважали и любили крестьяне, а за то, что он им оказывал медицинскую помощь. Конечно, каждый интеллигентный человек смог бы помочь и посоветовать, но не каждый может и хочет возиться со страшными ранами, нарывами и всякими болячками. У него к этому было какое-то призвание. Наверное, если бы выбрал эту специальность, то из него вышел бы хороший доктор. Началось с того, что помог одному, другому, ну и пошла слава, что учитель лечит и помогает. А куда же им всем бежать, когда до городка семь часов езды? Дети падают в очаг, обжигают руки, ноги. Помогла известная эмульсия. Терпеливо надо было прежде всего очищать раны, т.к. перед этим крестьянами употреблялись всевозможные примитивные средства. Хозяйка перевернёт котел с кипящим молоком — бегут к учителю. Порезался ли, ушибся ли — опять к господину Петру. А сколько детей болело золотухой и другими болезнями? Дети покрывались ранками, прыщами, а летом — дизентерия, зимой же – простуда, и все всегда шли к учителю. То змея ужалит, а тут страшный нарыв на пятке под толстой кожей, и человек света Божьего не видит, придёт к папе и он ему очистит, промоет, забинтует и человек успокоившись и с облегчением уходит со словами: «Бог на ти, господин учитель».

Рассказывал папа, что один раз пришёл сельяк и, как полагалась по их этикету, не сразу рассказал в чём дело, т.е. зачем пришёл, а вёл разговоры о постороннем: «Како си господине, а како йа госопожа? Имате ли писма от деце?»[7] — Оказалось, что машиной раздробил палец, и он, прийдя, терпел и говорил о постороннем, чтобы не отступить от рамок приличия. Был случай, когда охотничий патрон разорвался, и кусочек метала впился глубоко в мясо, почти до кости. Ходил человек к доктору, что ни делал — ничего не помогло, а рука гноилась. Пришёл к учителю, вот и операцию пришлось делать. Всё продезинфицировали, пациенту дали чёрного кофе, пациент вопит: «Вуци, господине, вуци!»[8]. И с усилием вытащили кусочек металла в зазубринах, который так крепко сидел в мясе. Вскоре рана зажила, и благодарный пациент принёс в знак признательности барашка.

Был и такой случай. Человек нёс большое сверло в торбе. Как-то поскользнулся, упал и сверло вкололось подмышку. Нашли его на дороге и принесли в школу. Папа очень удачно забинтовал рану и велел скорее нести его на железнодорожную станцию, а оттуда в больницу. Доктор ему и сказал: «Счастлив ты, что тебя забинтовал учитель, а то бы ты потерял так много крови».

Без конца было различных случаев и болезней, и всем папа помогал, поскольку это было в его возможности. Сколько надо было говорить, объяснять, разъяснять, как и что делать, проверить понял ли человек и опять объяснить, т.к. всё это был люд хороший, но не учёный и примитивный. Брал отец с крестьян совсем немного, т.к. надо было покупать массу буровых таблеток, йоду, карболки, цинковой мази, аспирину, таблеток от дизентерии, капли от глаза, уха и т.д. и т.п.

Приносили крестьяне и подарки, кто молока, кто сыра, кто каймака или ракии.

Оказывал он им и другие услуги и даже как-то спас утопающего. Однажды пришлось сыну одной вдовы возвращаться поздно вечером через речку с мельницы. Был он какой-то не совсем как будто нормальный. Вот он кричит, зовёт папу: «Доктору и учителю, покажи ми, где прелази се река, боим се сам да идем»[9]. Взял папа фонарь и кричит, чтобы пустил лошадь вперед, а сам держался за неё и пусть без страха идёт на свет. Испугался ли он или оступился, но вдруг начал тонуть. Вопит: «Спаси ме учителю». Нырнул папа, вытащил его и говорит ему: «Чего ты, дурной, испугался, тут и воды-то мало!» — «Кому, — говорит, — мало, а за мене предоста»[10] (какой умный ответ дурного!).

Конечно, матери его благодарности не было конца, и пошла слава про папу, что «учитель све може, све спасава».

Была даже неприятность у папы, когда какой-то молодой доктор вызвал его и говорит: «Что это вы мне конкуренцию устраиваете?» Папа рассердился и пристыдил его, сказав, что никогда никому не говорил, что он доктор и всегда всем давал совет прежде всего пойти к доктору. Разве вам не известно, что все учителя обязаны окончить курсы первой помощи? Учитель обязан помогать народу. Не знахарство жe это?

Молодой доктор понял и извинился перед отцом.

Когда переводили его в другие места, также и там помогал, и вот за его добро, за желание сделать людям всё только хорошее, за его сострадание к бедному часто к такому убогому крестьянину что и передать невозможно, за всё это его помнят там по сей день, хотя прошло много времени, очень много…

Может, Господь Милосердный простит ему все его прегрешения и помянет в Царствии Своем раба Своего Петра и спутницу его жизни Надежду, мою дорогую маму, так как и люди, которым они помогали, всегда поминали Имя Божье.

«Бог на ти, господине учителю».

Лена Коржинек-Смеречинская,

Сиэтл, штат Вашингтон.

 

Примечания:

[1] Серб. Пробил мне голову Петром Смеречинским. – Здесь в смысле: надоел. – Прим. авт.

[2] Серб. Здесь: учителем дневной смены, постоянным в штате, в отличие от временного, «почасовика», каким был мой отец, остававшийся русским подданным и не имевший сербского гражданства. – Прим. авт.

[3] Серб. Здесь: горное пастбище. – Прим. авт.

[4] Серб. Здесь: хибарка, временное жилище пастухов. – Прим. авт.

[5] Серб., густые сливки с копченного молока. – Прим. авт.

[6] Серб. Здесь: инспектор районного отдела образования, госслужащий. – Прим. авт.

[7] Серб. Здесь: «Как поживаете, господин? Как поживает ваша госпожа? Есть ли письма от детей?». — Прим. авт.

[8] Серб. Здесь: «Тяни, господин, тяни!». — Прим. авт.

[9] Серб. Здесь: «Доктор и учитель, покажи мне, где перейти реку, боюсь сам идти». — Прим. авт.

[10] Серб. Здесь: «Кому мало, а мне предостаточно, выше головы». — Прим. авт.