Записки С.П. Руднева-22

ПРИ ВЕЧЕРНИХ ОГНЯХ

К 100-летию Приамурского Земского собора и восстановления монархии в России. Записки делегата Сергея Петровича Руднева.

ВСТУПЛЕНИЕ

Воспоминания Сергея Петровича Руднева, участника Поместного собора Российской Православной Церкви 1917-1918 гг. и Приамурского Земского собора 1922 г. во Владивостоке, были написаны практически по горячим следам и изданы в Харбине в типографии «Заря» в 1928 году. Автор посвятил их как назидание «моим дорогим эмигрантам – любимым, богоданным внукам Сергею и Игнатию Хорошевским и племяннику Петру Рудневу».

Сергей Петрович Руднев (28.01.1872 — 8.01.1935) родился в гор. Курмыше Симбирской губернии в дворянской семье. Окончил Симбирскую гимназию и юридический факультет Харьковского университета в 1895 году и в течение года был помощником юрисконсульта Юго-восточных железных дорог. В 1896 г. он – сотрудник Елецкого окружного суда. Последовательно занимал должности: судебного следователя в Верхотурье, на Катавских и Симских заводах Уфимского уезда, товарища прокурора в Костромском, Смоленском и Нижегородском судах. С 1906 г. судебный следователь Московского окружного суда, но по семейным обстоятельствам уезжает в Крым, где до 1916 был членом Симферопольского окружного суда, а после смерти жены перевёлся в Симбирский окружной суд на туже должность. Член Поместного Собора Российской Православной Церкви по избранию от мирян Симбирской епархии. После революции жил на Дальнем Востоке. Учредитель и товарищ председателя правления Харбинской больницы в память доктора В.А. Казем-Бека. Скончался в Харбине.

Книга воспоминаний С.П. Руднева «При вечерних огнях», своим названием отсылающая к сборникам великого русского поэта Афанасия Фета из цикла «Вечерние огни», по мнению авторитетного парижского эмигрантского издания «Возрождение», «прошла незамеченной в общей печати.

А между тем — его воспоминания отнюдь не похожи на тот недавний поток мемуаров, почти все авторы которых, как бы, забегая вперед перед историей, или приписывали себе особые государственные роли или жаловались на то, как их государственных талантов не понимали современники».

И далее автор рецензии делает общий вывод: «Незамеченная книга С.П. Руднева как бы восстанавливает прекрасную традицию нашего 18-го века, когда, также не думая о суде истории или о посторонних свидетелях, наши пудренные пращуры, при вечерних огнях, рассказывали внукам об испытаниях своей жизни. И, читая книгу Руднева, вспоминаешь, например, не раз старинные и бесхитростные записки Мертва́го или Рунича о Пугачевщине. Будущий историк найдёт, вероятно, у Руднева не меньше, чем во многих прославленных мемуарах» (Возрождение, № 1668, 1929).

В моём случае так и произошло: получив книгу С.П. Руднева от одного из русских беженцев первой волны, использовал её материалы при написании своей книги «Восстановление монархии в России. Приамурский Земский собор 1922 года. Материалы и документы» (М., 1993. – 168 с.). Ссылки на книгу С.П. Руднева «При вечерних огнях» встречаются и в других исследованиях историков. Однако, насколько можно судить, в России она не переиздавалась и в настоящее время представляет собой библиографическую редкость и незнакома широкому кругу читателей. Публикуем главу из неё «На Дальнем Востоке – в Приморье», повествующую о ситуации здесь в 1920-1922 годах, о подготовке и проведении Приамурского Земского собора во Владивостоке, восстановившем Династию Романовых на Российском престоле.

Предисловие и публикация Андрея Хвалина.

+

ИНТИМНОЕ. Вместо предисловия. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-vstuplenie/

Часть I. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-1/

Часть II. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-2/

Часть III. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-3/

Часть IV. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-4/

Часть V. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-5/

Часть VI. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-6/

Часть VII. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-7/

Часть VIII. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-8/

Часть IX. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-9/

Часть X. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-10/

Часть XI. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-11/

Часть XII. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-12/

Часть XIII. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-13/

Часть XIV. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-14/

Часть XV. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-15/

Часть XVI. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-16/

Часть XVII. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-17/

Часть XVIII. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-18/

Часть XIX. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-19/

Часть XX. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-20/

Часть XXI. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-21/

+

Часть XXII

Окончание

С.Д. Меркулов в сентябре с одним из обычных рейсов парохода «Хозан-Мару», поддерживающих сообщение между Владивостоком и Цуругой, уехал с семьёй сначала в Японию, а затем в Канаду.

По письменному договору между ним и ген(ералом) Дитерихсом последний обещался, во-первых, уплатить С.Д. Меркулову тысяч, как я упоминал, кажется, тридцать и, во-вторых, не возбуждать никаких дел о расходовании ими казённых сумм, согласованных Контролем. Да! Мужчина был серьёзный и предусмотрительный…

Проводы носили торжественный и, вероятно, беспримерный во всей революции характер. На пристани были оркестры музыки, войска, а в море выходили провожать суда адмирала Старка.

Так при Воеводе прощались с главой Приамурского Правительства, продержавшегося в Приморье, да кажется и во всей России, дольше всех многочисленных правительств — пятнадцать месяцев, и сдавшего свою власть «по желанию народа» такой же по идеологии и политическим устремлениям власти.

Многие позавидовали тогда С.Д. Меркулову, многие и последовали его примеру: пароходы и поезда каждый день начали увозить русских за границу. Уехали и Ленцнер, и семья Сахарова. Скоро отъезд этот принял массовый характер настолько, что Генеральное Китайское Консульство во Владивостоке прекратило выдачу виз в полосу отчуждения. Я лично имел такую визу, так как ещё в августе должен был ехать в Харбин по делам проектируемого созывом Церковного Собора, но, ясно сознавая ненужность и невозможность такового, туда не ехал. А.Г. Альберс любезно дал мне письмо к своему доверенному в Харбине К.К. Форжерону и, следовательно, я мог там продолжать службу в Торговом Доме Кунст и Альберс.

Надо бы было ехать, но всё же двинуться я не мог: шла хоть и ненужная, но всё же неизбежная повседневная суета с Земской Думой, да и уезжать из России, из Владивостока, где после стольких треволнений семья моя нашла приют, работу и прожила три года, — никому из нас не хотелось! Только Надя ещё летом уехала в Харбин погостить к жившей там сестре Лиле и осталась там. И мы тянули свой отъезд, неразумно откладывая его до последнего дня.

А эвакуация японцев, как была объявлена, так и совершалась.

Улицы Владивостока всё чаще и чаще видели у себя японские войска, проходящие для посадки на суда. По мере очищения ими районов, последние немедленно занимала красная армия, следовавшая по их пятам.

Напрасно весь почти сентябрь шли стычки у каппелевцев с красными в области озера Ханка и по линии Уссурийской железной дороги севернее Никольска.

Красная линия приближалась к Никольску; были заняты уже и Спасск, и Уссури, и Шмаковка с её знаменитым на Дальнем Востоке монастырём; красные войска находились в ста с лишним верстах от Никольска.

Под самым Владивостоком партизаны сожгли железнодорожный мост, и движение пассажирских поездов шло с пересадкой.

Воевода решил бросить все свои войска за Никольск в ненужные, очевидно, бои.

Развязка наступила быстро. Земская Рать после боя отступила: корпус ген. Смолина — на Пограничную, где был китайцами разоружён, а прочие, с Воеводой во главе, были посажены на суда адмирала Старка и отплыли в Посьет, откуда, перейдя китайскую границу у г. Хунчуня, в зимнюю стужу пешим порядком дошли до Гирина и затем мало-помалу рассеялись по Китаю.

В рядах этих войск был и наш Шура. Из них впоследствии охочие люди набирали и образовывали русские отряды, свыше пяти лет боровшиеся с красным засилием в Китае на стороне маршала Чжан-Цзо-Лина. У этих войск, находящихся в Цинанфу, в Шандуне, был высоким китайским советником эмигрировавший в Шанхай Н.Д. Меркулов, занявшийся там, как слышно, и коммерцией — подрядами и поставками.

Флот адмирала Старка отправился дальше и после бурного плаванья, во время которого бесследно погиб один, полный людей, пароход, несколько судов бросили якорь в Шанхае, где остались капитан Фомин и генерал Глебов, а остальные — с адмиралом Старком ушли на Филиппины. В числе приехавших туда были и наша Ксения с мужем и с братом своим Петром.

Оттуда затем переехали они в Сан-Франциско, в Оклэнд.

Последний японский пароход не успел ещё выйти из бухты Золотой Рог, как в город Владивосток входили красные войска под командой Уборевича. Их опять, и на этот раз уже прочно, встречал, без сомненья, наш маляр Иван Иваныч со своими «блакадами», рабочими и грузчиками; эту владивостокскую «красу и гордость революции» скоро однако ждало разочарование: укрощение их своеволия и непомерно раздувшихся аппетитов, разгром и высылка из Приморья.

Занятие Владивостока красными случилось 25 октября 1922 г., а накануне, или в то же утро, отплыл последний пароход с каппелевцами под командой полковника М.А. Михайлова, на борту которого находилось и «Сибирское Областное Правительство», в лице старого сибирского областника, известного кооператора, бывшего Члена Приамурского Народного Собрания «деда Сазонова» и бывш. Тов. Мин. Иностр. Дел Сибирского Правительства в Омске проф. Головачева, — по отъезде Воеводы дня на два севших в опустевшем Морском Штабе и выкинувших там свой бело-зелёный флаг автономной Сибири, но это была уже «смертная икота».

В эти же дни выехали пароходами — Стася в Циндао, где начал прежнюю работу со скрипкой, и Таня — в Гензан, откуда приехала затем в Харбин.

13-го октября прошёл последний владивостокский поезд чрез Никольск в Пограничную, а накануне — 12-го октября — утром тронулся в путь из Владивостока на Пограничную я с женой и пятилетним внуком Серёжей.

До пересадки на сожжённом мосту нас поехали провожать Стася и Шура, чтобы помочь перенести наш багаж по лощине, чрез которую был перекинут между двух гор этот сожжённый мост.

Повторялось то же, что и четыре года тому назад, когда мы бежали из Дурасовки, только на этот раз наша радость — малютка Сережа был не на руках, а сам помогал переносить вещи и старательно нёс своими ручонками детское ведёрко. В ведёрке этом была владивостокская, русская земля, а в ней — посаженные им отводки от выращенных им же и брошенных во Владивостоке комнатных цветов. В ребёнке уже проснулась бабушкина страсть к цветоводству…

К полночи мы благополучно приехали в Пограничную и были, следовательно, в Китае.

Беженство наше кончилось — началась эмиграция.

Вечером, когда над Новым Городом Харбина, имевшим ещё облик совершенно русского города, раздавался благовест ко всенощной — был канун Покрова — мы ехали с вокзала на квартиру к Лиле, которая, получив развод с В.Е. Беляковым, вышла вскоре замуж за инженера Б. М. Богословского.

Я был тотчас же принят К.К. Форжероном на службу и стал продолжать работать в Харбинском Отделении Торгового Дома Кунст и Альберс. Но такое мое благополучие длилось недолго: 1 декабря было получено письмо от Альберс, в котором он, ссылаясь на испытываемые им во Владивостоке затруднения с новой властью, просил оставить службу в фирме лиц, принимавших участие в белом движении. Такими лицами, кроме меня, оказались многолетние служащие — Подгорбунский, бывший Член Народного Собрания, и доверенный фирмы в Никольске — Мордовской.

Я снова, в третий раз, и на этот  — в буквальном смысле — остался на улице без средств, без ремесла, без специальных знаний, без языка, а мне наступал уже 52-ой год! Большевики во Владивостоке конфисковали все мои и семьи моей вещи, оставленные на хранение в складах Торгового Дома, даже маленький Сережа остался без белья и без своих игрушек.

Я решил ехать в Циндао, где Стася получил работу в одном из оркестров, но для проезда туда нам надо было иметь 200 руб., а их у меня не было, и достать было негде. По совету К.П. Х-нова я обратился с просьбой о ссуде мне этих денег заимообразно из благотворительного какого-то фонда, имевшегося у Н.Л. Гондатти; я по этому поводу был у Н.Л. лично, но ссуды не получил …. Пришлось оставаться в Харбине.

Надо ли рассказывать об эмигрантском существовании? Оно ведь так  известно каждому русскому, находящемуся в рассеянии…

Бог послал нам с женой добрых людей, и с их помощью мы с нею не только имеем работу, но постепенно снаряжаем и провожаем в Америку наших детей. В 1923 г. уехал Шура с Б.М. Богословским, в 1925 г. — Лиля к мужу, а в 1927 г. — Таня со Стасей и сыновьями — Серёжей и родившимся у них в Харбине десятимесячным Игушей — нашей утехой на старости лет.

Там, в тяжёлых условиях чужой, но все-таки свободной, жизни, и находясь все вместе, дети куют свое будущее и без ропота, покоряясь воле Божией, несут свой крест. Совесть их чиста: на родине они лишились своего; чужого никогда не брали, чужим не пользовались и с собою не унесли: значит — будущее за ними!

Ведь не ложь, ненависть и преступление, а правда, любовь и честность несут победу. Да и «какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?»…

…Мои «вечерние огни» догорают, их осталось немного… С китайским паспортом я хотел бы дожить и успокоиться поближе «к милому пределу» в приютившей меня земле: устал я кочевать и всякий раз начинать всё снова за эту мою жизнь «при вечерних огнях».

Но и в тиши изгнания, как и в буре русской смуты, рассекается мысль моя, делится надвое сердце: одно — отдаю я вам, мои любимые, богоданные внуки, тебе – мой дорогой племянник, — юношей, почти мальчиком, не преклонивший вместе с тремя своими погибшими братьями колена перед красным Ваалом, обуявшим нашу Родину, а другое — это моей Родине, мною навсегда, вероятно, потерянной.

И в неустанных думах о ней, веками строившейся нашими праотцами, и в размышлениях и гаданиях о грядущих судьбах её, — часто встаёт пред моим мысленным взором последнее посещение мною Сергиевской Лавры с Церковным Собором, и чудится мне старый — Елизаветинских времён — актовый зал Духовной Академии, а в нём звучат проникновенные слова Вас. Ос. Ключевского, которые он произнёс здесь тридцать пять лет тому назад — 26 сентября 1892 г. в память моего небесного покровителя преподобного Сергия Радонежского.

«Высотой своего духа, — говорил он, — Преподобный Сергий поднял упавший дух родного народа, пробудил в нём доверение к себе, к своим силам, вдохнул веру в своё будущее. Он дал почувствовать заскорбевшему народу, что в нём ещё не всё доброе погасло и замерло. Он открыл своим соотечественникам глаза на самих себя, помог им заглянуть в свой собственный внутренний мрак и разглядеть там ещё тлевшие искры того же огня, которым горел он сам, озаривший их светоч.

Русские люди признали это действие чудом, потому что оживить и привести в движение нравственное чувство народа, поднять его дух выше его привычного уровня — такое проявление духовного влияния всегда признавалось чудесным, творческим актом; таково оно и есть по своему существу и происхождению, потому что его источник — вера.

Этим настроением народ жил целые века; оно помогло ему устроить свою внутреннюю жизнь, сплотить и упрочить государственный порядок.

При имени Преподобного Сергия народ вспоминает своё нравственное возрождение, сделавшее возможным и возрождение политическое, и затверживает правило, что политическая крепость прочна только тогда, когда держится на силе нравственной.

Творя память Преподобного Сергия, мы проверяем самих себя, пересматриваем свой нравственный запас, завещанный нам великими строителями нашего нравственного порядка, обновляем его, пополняя произведённые в нём траты.

Ворота Лавры Преподобного Сергия затворятся и лампады погаснут над его гробницей — только тогда, когда мы растратим этот запас без остатка, не пополняя его».

Лампады над гробницей Преподобного погасли и ныне уже не горят!..

Значит ли это, что русский народ исчерпал весь свой нравственный запас, а, следовательно, исчезла с ним и его крепость политическая, и ждёт его впереди распыление и порабощение, или же наш историк ошибся?

Река ли времён поглотила Русское Государство или ему суждено занять своё, ещё так недавно почётное, место в семье народов?

И не мирится дух мой, что нет великой России!

Моё чувство и разум говорят мне, что Сергиевы лампады погашены кощунственной, не русской рукой, и что неизменно зато теплятся они в сердцах русских людей, верящих по-прежнему, что

«За нас и Сергия молитвы,

И дух строителей-отцов!»[*]

Верю я и в то, что не ложны и сбудутся слова Премудрого:

«В руке Господа власть над землею, и человека потребного Он вовремя воздвигнет на ней» (Сир.10:4).

Будем же убеждённо желать этого и без сомнений верить, и тогда по вере нашей — будет нам!

 

Примечание:

[*] Неточная цитата из стихотворения К.Ф. Рылеева «Дмитрий Донской» (1822) цикла «Думы». В авторском оригинале: «За нас и Сергия молитвы,// И прах замученных отцов!»