Благородные-5.7.
БЛАГОРОДНЫЕ
Заметки об истории русских девичьих институтов и судьбах воспитанниц.
«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идёт о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки читались с превеликим вниманием: они испещрены подчеркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и её составителя. Благодарю их и помню.
Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается её живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.
Публикации первого тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parigskaya-tetrad/.
Публикации второго тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-2: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-2/.
Публикации третьего тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-3: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-3/.
Благородные — введение. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-vvedenie/
Благородные — Глава 1. Часть 1. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-1-1/.
Благородные — Глава 1. Часть 2. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-1-2/
Благородные — Глава 2. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-2/
Благородные — Глава 3. Часть 1. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-3-1/
Благородные — Глава 3. Часть 2. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-3-2/
Благородные — Глава 4. Часть 1. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-4-1/
Благородные — Глава 4. Часть 2. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-4-2/
Благородные — Глава 4. Часть 3. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-4-3/
Благородные — Глава 4. Часть 4. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-4-4/
Благородные — Глава 5. Часть 1. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-1/
Благородные — Глава 5. Часть 2. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-2/
Благородные — Глава 5. Часть 3. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-3/
Благородные — Глава 5. Часть 4. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-4/
Благородные — Глава 5. Часть 5. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-5/
Благородные — Глава 5. Часть 6. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-5-6/
+
Глава 5.
ЖУРНАЛ «МЫ – ДЛЯ СЕБЯ»… И ДРУГИХ
Часть 7.
+
ПАМЯТИ АФАНАСИИ ВАСИЛЬЕВНЫ ОРЛОВОЙ
(преподаватели)
Передо мною лежит письмо отца Льва Шепеля из Белой Церкви:
24-го марта, в 2 часа дня наша дорогая «латинистка», великая мученица (15 лет прикованная к кровати с невероятными болями), отошла ко Господу.
Вечером перевезли ее в нашу церковь, я отслужил заупокойную литию. На следующий день была отслужена панихида, и в 3 часа дня отпевание и погребение на русском кладбище. Погребение я совершил в сослужении одного русского священника и здешнего сербского. На отпевании присутствовало несколько русских и порядочно сербов, которые знали ее в течение многих лет пребывания Афанасии Васильевны в Белой Церкви. На похоронах никого из родственников бывшего мужа не было. Была она несчастливая и в семейной жизни.
Страдала она от недуга многие года, и даже доктор сказала: «Если бы эта женщина даже имела какие-нибудь большие грехи, то своими страданиями она их давно искупила».
Да, душечки, ещё одна наша кикиндская душа ушла, ещё один новый шрам в наших сердцах.
Кто из нас не помнит Афанасии Васильевны — нашей «латинистки»? Кто из нас не помнит этой прямой, худой фигуры с, как бы холодным, бесчувственным лицом? А между тем, как обманчива бывает внешность.
По обязанностям моего секретарского поста, по обязанностям и моего сердца на мне лежит долг узнавать, где на свете кто-либо из наших кикиндских в нужде, и вот, узнав о болезни Афанасии Васильевны и её тяжёлом материальном положении, я ей написала, и у нас с ней завязалась очень и тёплая связь — переписка.
Каждое письмо она писала неделями, т.к. и руки, и всё её тело было изуродовано, и ей трудно было даже ручку держать в руке.
Будучи институткой ленивой я искренне презирала латынь вместе с её педагогом, считая «латинистку» самой культурной и учёной женщиной, но и бессердечной, и вот, только теперь, получая её письма, я осознала какое тёплое, и большое, и благородное сердце было у неё. Как она живо интересовалась нашей здешней жизнью, как она радовалась тому, что мы объединились и как печалилась, когда узнавала, что кому-нибудь живётся нелегко. Она была бесконечно благодарна за оказываемую ей материальную помощь в нужную ей минуту, и когда ей государство повысило пенсию, она моментально прислала письмо, заверяя в том, что ей теперь хватает, а что, наверное, есть более нуждающиеся, чем она.
Письма её стали приходить реже и реже, так как было всё трудней и трудней писать.
Как-то она написала мне, что пару ночей и дней она была в очень нервном состоянии, т.к. получила письмо от одной нашей кикиндской, что та её приедет навестить.
«Я выгляжу так страшно, так безобразно, что мне больно, чтобы меня увидели такой, пусть лучше задержут в воспоминании меня такой, какой меня знали в институте, и я написала письмо, прося не приезжать…»
В виду моей большой переписки со многими, я не имею возможности беречь все письма, но кой-какие у меня сохранились и мне хочется, в память этой замечательной женщины, написать здесь одно из её писем.
«… Дивный весенний праздник – Пасха и в природе, когда белый подснежник пробивается сквозь снежную мягкую пелену и встречается с фиалкой, скромно переливающейся всеми оттенками своих синих и лиловых лепестков, и «серебристый ландыш приветливо качает головой». Вся природа одета празднично и ликует в радостном чириканье птиц, и радостно и празднично на душе человека!
На родине нашей самое красивое время года – весна, и самый красивый праздник – Христово Воскресение, такой особенный и по святости своей и по обычаям: сколько прелести в троекратном поцелуе всепрощения и любви и равенства всех людей; сколько радости в пасхальных песнопениях и колокольном перезвоне всех церквей, а возвращение с зажёнными свечами, мерцающими на бледном фоне начинающейся зари и уходящих звезд! А пасхальный стол, украшенный куличами, пёстрыми яйцами, красными, синими, зелёными!.. Пирамидой возвышается сырная пасха, окорок, нарезанный тонкими пластами, в графинах искрится душистый напиток! Нигде во всём мире нет такого обычая празднования Пасхи, как в России в старое время, которое и я пережила, и так дорого мне воспоминание о нём! Все уже уходит в область предания, и молодому поколению уже чуждо, и только страницы любимых писателей и картины старых художников сохраняют эту красоту. Но всё же русские люди принесли с собой и на чужбину свои обычаи, и без кулича и крашеных яиц не обходится празднование. И я представляю Вашу уютную столовую и красиво убранный пасхальный стол, за которым собралась русская скромная семья. И мне приятно писать эти строки, которых воскресают и дивные воспоминания, и представления о жизни русских, рассеянных по всему миру, но сохранивших русскую душу, русские чувства и русские обычаи!
Давно собиралась Вам написать и побеседовать о многом, но заботы о квартире, неприятности в связи с этим, ухудшение болезни приводили меня в уныние и отчаяние. Но время идёт, «целитель всех ран», меняется и погода, а с нею и настроение, и приближение праздника весны, Христова Воскресения, бодрит и поднимает унылую душу. И вот, рука берётся за перо, и мысль, сменяя одна другую, гладко катится по строчкам письма, наполняя страницы приятной беседой.
Передо мной лежит присланный Вами институтский журнал: его внешний вид аккуратный, с тонким рисунком, подходящим ко времени, со вкусом исполненным. Первая страница сразу меня захватила именами тех, без которых нельзя представить наш институт за рубежом! С интересом читала рассказы, из которых понравился по свежести чувства, как будто это было так недавно: «Воспоминание о посте и исповеди». Хорошо пишут наши институтки, и журнал доставляет удовольствие и является отдыхом и развлечением. Письмо Елизаветы Эдуардовны, помещённое в журнале, было для меня приятной неожиданностью, т.к. я ее знала, будучи ещё девочкой, по Тифлису, и там мы были даже недалекими соседями.
Последняя страница журнала – крестословица вложена в сердце ёлки. Я неопытна в решении ребусов, но попытаюсь отгадать загадку.
Во всем журнале видна заботливая рука и чувствуется любящaя душа, для которой все дорого, что связано с Институтом. Журнал – ценное звено, не прерывайте его!»
СО СВЯТЫМИ УПОКОЙ, ХРИСТЕ, ДУШУ РАБЫ ТВОЕЯ АФАНАСИИ, ИДЕЖЕ НЕСТЬ БОЛЕЗНЬ, НИ ПЕЧАЛЬ, НИ ВОЗДЫХАНИЕ, НО ЖИЗНЬ БЕСКОНЕЧНАЯ.
ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ!
+
Пасха на родине
В городе на территории бывшей Польши, в 44 году, после вторичного прихода большевиков начались ожесточенные аресты. В одну только ночь было арестовано 5 тысяч человек городских жителей, не считая людей из ближайших деревень.
Тюремные камеры были набиты до отказа. Люди валялись на грязном полу, воевали с инсектами, изнывали от голода и бездействия, а по ночам вызывались на допросы. Когда поворачивался ключ в замочной скважине камерной двери, все заключённые поднимались и со страхом смотрели на следователя и конвоиров, так как никто не знал на чью душу пришла очередь идти в пасть дракона и доказывать, что ты не верблюд. Так мы просидели с декабря до апреля, а в апреле нас перевели в другой корпус и поселили в одиночные камеры по двенадцать человек в каждую. В камере была одна железная кровать, привинченная к стене и в углу параша. Стёкол в окне, от взрывов бомб, не было, и никто не думал их вставлять, а была только решетка. Пол был совершенно чёрный, а стены грязные, исписанные заборной литературой.
Группу нашу наспех втолкнули в эту отвратительную клетку, и железная дверь тяжело захлопнулась за нами. Надо было располагаться и устраиваться на новом месте. Десять человек расположились на полу, спали вповалку поперек камеры. Если бы кто-нибудь захотел пройти от двери к окну, должен был бы идти по спящим, т.к. не было ни одного квадратного сантиметра свободной площади.
Я с одной заключённой заняли место на койке, так как мы были в то время самые тощие из всей нашей группы, а койка должна была поместить два человека. Мы разостлали наши пледы на ней, но несмотря на это, железные прутья так впивались в бока, что мы вставали с болью во всем теле.
Время близилось к Пасхе. Весеннее солнце стало чаще озарять наше логовище, а в лучах его оно стало ещё более грязным и отвратительным. Посоветовавшись между собой, мы решили к Пасхе как-то прибрать наше жилище. Вооружившись спичками, мы стали стирать со стен безобразные надписи. Когда нас пускали в туалет, мы в кружках приносили воду и мыли пол по маленькому кусочку. Словом, к Пасхе у нас было чисто.
Жили мы дружно, как одна семья. Общее горе сблизило нас и сроднило, несмотря на различие возрастов, национальностей и профессий. На этот раз к нам не попало ни одного конфидента; почти все из одного города и знали друг друга, поэтому могли свободно говорить, конечно, шёпотом, чтобы не слышали нас за дверью, и желать всякого благополучия «нашим доброжелателям».
Чтобы как-то разнообразить нашу монотонную жизнь и чтобы не убивало нас бездействие, мы занимались гимнастикой, по возможности рассказывали прочитанные книги, декламировали, пели песни. Весь Великий пост по утрам и вечерам мы молились вместе, стоя на коленях, лицом к окну, одна старушка читала молитвы, а мы вторили ей.
Некоторые из нас получали из дома посылки, и тогда делились со всеми, а многие ничего не получали, так как у многих были арестованы целые семьи, а у некоторых в семье материальное положение было таково, что и послать нечего было.
На Страстной Неделе никому из городских жителей посылок не дали, а только принимались посылки для заключенных из района. В нашей камере была молоденькая девушка из деревни, которой мать умудрилась передать праздничную посылку в Страстную Пятницу. Девушка её даже не разворачивала, а оставила на праздник. Мы же все строго постились всю Страстную Неделю, жили на чёрном хлебе и тёплой воде, кои получали по утрам и вечерам, как тюремный паёк, а в обед отказывались от баланды. Это чёрная жижа, которую варили на кормовой, мороженной нечищеной свёкле и мороженом нечищеном картофеле. За все свое пребывание в этом аду, я ни разу к ней не притронулась, несмотря на голод, а только вылавливала картофель и, очистив его и посолив, могла его есть.
Недалеко от тюрьмы был женский монастырь. В монастырской церкви сохранились колокола, и по вечерам мы слышали колокольный звон, призывающий на великопостную службу. Тогда мы все опускались на колени и начинали молиться. Одна из нас стояла обычно на посту у двери и следила через щелку в волчке, чтобы никто из охранников не видел, как мы молимся, а то за это можно было попасть в карцер.
В Страстную Субботу мы решили молиться всю ночь. К вечеру все прилегли отдохнуть, чтобы бодрее себя чувствовать ночью. Одна из нас не ложилась спать, так как надо было услышать колокол и разбудить остальных. Заранее одев свежее бельё и другие платья (хотя помятые), т.к. по вечерам и ночам в камерах не было света, мы прилегли отдохнуть.
Тихо было как-то в ту ночь во всем корпусе. Наша дежурная разбудила нас с первым колоколом. Мы поднялись, размяли свои онемевшие от неудобного лежания кости и, опустившись на колени, стали вполголоса читать молитвы. Когда колокольный звон перешёл в трезвон, наша старушка громко трижды сказала: «Христос Воскресе!», — и мы ей хором ответили: «Воистину Воскресе!», — а потом стали петь пасхальные псалмы. Соседние камеры, услышав пение, последовали нашему примеру. Начали вдруг открываться двери камер, побрякивали ключи и в нашу камеру вошел корпусной, молодой мальчишка, но, вероятно, имеющий сердце. Он нам тихо сказал: «Ночью петь не полагается, а если хотите петь, так пойте тихо, а то начальство услышит божественные песни и тогда не поздоровится ни вам, ни мне». Мы стали петь тихо. Как долго мы так молились, не знаю, но за окном уже стало светать, когда мы поднялись с колен, похристосовались друг с другом по русскому обычаю, желая быстрого освобождения, и улеглись спать. Не обошлось, конечно, без слез, как и всегда бывало после наших общих молитв в особенности.
Утром, когда нам принесли завтрак: горячую воду и по куску хлеба, мы разостлали на полу чистую простыню, которую я получила в передаче из дома и которую берегла для этой цели, выложили на неё всё содержимое полученной посылки, встали вокруг на колени, пропели «Христос Воскресе» и стали разговляться. Мы были так голодны и нам казалось, что посылка эта не удовлетворит наших аппетитов, но посылка была так объёмиста, что мы её прикончили только на второй день вечером. А чего только ни было на нашем пасхальном столе! Было три десятка только варёных яиц, несколько кружков деревенской колбасы, варёная свинина, деревенский душистый хлеб, масло целый кувшин, два огромных кулича, самых настоящих. Мы никак не могли не удивляться, как эта посылка дошла до нас, т.к. ведь каждая передача бесстыдно обворовывалась тюремным персоналом. Пришли к заключению, что, вероятно, было очень много передач из района и не успевали хорошо рассмотреть, что находится в каждой.
С тех пор прошло уже больше 20-ти лет, но в памяти моей хорошо сохранилась и та Пасха, и все те люди, которые со мной вместе коротали тяжёлую жизнь под одной крышей советской тюрьмы.
XРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Евгения Жебровская,
Балтимора, Мэрилэнд[*]
Примечание:
[*] Сноска журн.: Евгения Иосифовна три года тому назад приехала из Польши.