Записки С.П. Руднева-15
ПРИ ВЕЧЕРНИХ ОГНЯХ
К 100-летию Приамурского Земского собора и восстановления монархии в России. Записки делегата Сергея Петровича Руднева.
ВСТУПЛЕНИЕ
Воспоминания Сергея Петровича Руднева, участника Поместного собора Российской Православной Церкви 1917-1918 гг. и Приамурского Земского собора 1922 г. во Владивостоке, были написаны практически по горячим следам и изданы в Харбине в типографии «Заря» в 1928 году. Автор посвятил их как назидание «моим дорогим эмигрантам – любимым, богоданным внукам Сергею и Игнатию Хорошевским и племяннику Петру Рудневу».
Сергей Петрович Руднев (28.01.1872 — 8.01.1935) родился в гор. Курмыше Симбирской губернии в дворянской семье. Окончил Симбирскую гимназию и юридический факультет Харьковского университета в 1895 году и в течение года был помощником юрисконсульта Юго-восточных железных дорог. В 1896 г. он – сотрудник Елецкого окружного суда. Последовательно занимал должности: судебного следователя в Верхотурье, на Катавских и Симских заводах Уфимского уезда, товарища прокурора в Костромском, Смоленском и Нижегородском судах. С 1906 г. судебный следователь Московского окружного суда, но по семейным обстоятельствам уезжает в Крым, где до 1916 был членом Симферопольского окружного суда, а после смерти жены перевёлся в Симбирский окружной суд на туже должность. Член Поместного Собора Российской Православной Церкви по избранию от мирян Симбирской епархии. После революции жил на Дальнем Востоке. Учредитель и товарищ председателя правления Харбинской больницы в память доктора В.А. Казем-Бека. Скончался в Харбине.
Книга воспоминаний С.П. Руднева «При вечерних огнях», своим названием отсылающая к сборникам великого русского поэта Афанасия Фета из цикла «Вечерние огни», по мнению авторитетного парижского эмигрантского издания «Возрождение», «прошла незамеченной в общей печати.
А между тем — его воспоминания отнюдь не похожи на тот недавний поток мемуаров, почти все авторы которых, как бы, забегая вперед перед историей, или приписывали себе особые государственные роли или жаловались на то, как их государственных талантов не понимали современники».
И далее автор рецензии делает общий вывод: «Незамеченная книга С.П. Руднева как бы восстанавливает прекрасную традицию нашего 18-го века, когда, также не думая о суде истории или о посторонних свидетелях, наши пудренные пращуры, при вечерних огнях, рассказывали внукам об испытаниях своей жизни. И, читая книгу Руднева, вспоминаешь, например, не раз старинные и бесхитростные записки Мертва́го или Рунича о Пугачевщине. Будущий историк найдёт, вероятно, у Руднева не меньше, чем во многих прославленных мемуарах» (Возрождение, № 1668, 1929).
В моём случае так и произошло: получив книгу С.П. Руднева от одного из русских беженцев первой волны, использовал её материалы при написании своей книги «Восстановление монархии в России. Приамурский Земский собор 1922 года. Материалы и документы» (М., 1993. – 168 с.). Ссылки на книгу С.П. Руднева «При вечерних огнях» встречаются и в других исследованиях историков. Однако, насколько можно судить, в России она не переиздавалась и в настоящее время представляет собой библиографическую редкость и незнакома широкому кругу читателей. Публикуем главу из неё «На Дальнем Востоке – в Приморье», повествующую о ситуации здесь в 1920-1922 годах, о подготовке и проведении Приамурского Земского собора во Владивостоке, восстановившем Династию Романовых на Российском престоле.
Предисловие и публикация Андрея Хвалина.
+
ИНТИМНОЕ. Вместо предисловия. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-vstuplenie/
Часть I. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-1/
Часть II. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-2/
Часть III. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-3/
Часть IV. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-4/
Часть V. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-5/
Часть VI. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-6/
Часть VII. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-7/
Часть VIII. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-8/
Часть IX. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-9/
Часть X. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-10/
Часть XI. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-11/
Часть XII. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-12/
Часть XIII. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-13/
Часть XIV. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-14/
+
Часть XV.
О том, что большевизм и советская власть моментально охватят весь Дальний Восток и Приморье, лишь только свернутся японские штыки, — было совершенно ясно даже ребёнку, — но будущее всё же было от нас скрыто, а в нём была хоть крохотная доля, хоть сотая часть процента надежды не на нас, конечно, а на возможность перемены власти в России и исчезновения в ней засилья коммунистов вследствие каких-нибудь нам неведомых, но всегда желаемых и ожидаемых, причин.
Вот возможность дождаться здесь — на кусочке Русской Земли — такого счастья, отсидеться, так сказать, здесь, хоть и за спиной интервентов, но в укладе общечеловеческом, в частности — своём, русском, а не в новом, чуждом нам, — коммунистическом, — и была причиной, заставлявшей не складывать рук и не уклоняться от доли пить общую чашу со всеми обречёнными русскими людьми, — а в данном случае – с городской улицей и с «уфимска стрилка», как часто звали включавших в себя значительное количество башкир каппелевцев, для которых, как сказал, «пришло их время».
Работать в Приамурском Правительстве и желать работать можно было по двум только причинам: или ради веры в то, что ведёшь борьбу с большевиками, которая в конце концов завершится победой белых или ради службы и куска насущного хлеба; работать в Правительстве этом должно было, чтобы расхлёбывать со всеми вместе ту кашу, в варке которой так или иначе участвовал.
В этом последнем случае — случае долга — от работы отказываться не приходится, но найдётся немного людей, которые бы сами стремились к ней, а тем более держались за неё во что бы то ни стало; в первом же случае — ради куска хлеба мне не только не было нужды служить, а я боялся его потерять там, где он был, по моему мнению, лучше и надёжнее мне с семьёй обеспечен, другого же, самого могущественного и самого завидного стимула, – веры в свою работу и дело — у меня, к моему несчастью, не было, той веры, которая могла бы двигать горами, да и у меня ли одного?
Мне и тогда казалось, как кажется и теперь, что у громадного большинства из нас не было или не стало этой веры. Потому-то нам и было дано только в меру веры нашей, потому-то мы и не дождались чуда, которое могла породить только одна пламенная вера без сомнений, колебаний и взвешиваний…
Оглядываясь теперь на пройденный путь белого движения, выслушивая и читая рассуждения — почему оно потерпело поражение, приходится встречать множество объяснений: тут и ошибки вождей и военных операций, тут и неудачные лозунги и общенародный, будто бы, испуг реставрации, тут и неудачные земельные законы белых правительств, и желание помещиков вернуть свои земли, одним словом, чего-чего только ни приводится в объяснениях неуспеха этого, несомненно чистого в существе своём и национального, движения. И между всеми этими объяснениями я не встречал пока одного — по-моему главного, а может быть и единственно близкого к истине, — это указания на только что упомянутое отсутствие у принявшей участие в белом движении немногочисленной, сравнительно, массе — не допускающей никаких сомнений веры в своё дело и в свою победу, на отсутствие символа этой веры, могущего вдохновить остальных.
Да и какую, по правде говоря, веру и какими лозунгами и призывами, взятыми из белого движения, можно было зажечь остальную, наиболее активную, массу, вожаками революции втянутую и приобщившуюся уже в той или иной мере к преступлению — дезертирству, братанью, хищению, грабежу и убийству, — массу озлобленную, с искусно вытравленными в ней Богом, совестью и человеколюбием, ту массу, которую можно было поднять на подвиг, бросить на смерть такой, например, речью, о которой рассказывал нам один добравшийся до Дальнего Востока петербуржец? Он уверял, что он был лично свидетелем того многотысячного митинга рабочих и городского пролетариата во время наступления на Петроград ген. Юденича, на который явился Зиновьев и сказал будто-бы буквально так: «Что, воры, заколебались? Юденич подходит, струсили? Так вы думаете, что генерал вас помилует, по головке погладит за то, что вы обобрали весь Петроград? Нет! Он по головке за это не погладит! Отвечать придётся. Так выбирайте: или становитесь все, как один, на защиту красного Питера, и тогда мы золотопогонников прогоним, или предавайте рабоче-крестьянскую власть и себя вместе с нею, и тогда получите по заслугам. Имейте только в виду, что у генерала от расправы ни один из вас не уйдёт».
«Воры» пошли и победили!…
Уйдя из состава правительства, мне всё же не пришлось отойти от него совсем, да такого желания у меня и не могло быть, так как общую кашу, как я сказал, должен был расхлёбывать и я.
Я оставался, во-первых, Членом Народного Собрания, а, во-вторых, мне было поручено С.Д. Меркуловым председательствование в Охотско-Камчатском Совещании. Работу в этом учреждении я нёс до конца моего пребывания во Владивостоке.
Охотско-Камчатское Совещание возникло так: еще летом, в самом начале июня, Правительство объявило, что Камчатка и Охотское Побережье подчиняются его власти и рассматриваются, как его территория. На Охотском побережье, а в особенности на Камчатке и на его ценнейших по единственным в мире котиковым промыслам Командорских Островах, большевизм не был в чести у немногочисленного населения и не имел корней, поэтому там всё вообще революционное движение держалось только в Охотском Крае — в самом Охотске, Аяне и Наяхоне, а на Камчатке — в Петропавловске и ближайших к нему селениях. В Петропавловске к тому же всё время находилось японское военное судно.
Объявив себя сувереном Охотско-Камчатского Края, Приамурское Правительство тотчас же снарядило туда военную экспедицию под начальством местного казака есаула Бочкарёва, который с вооружённым отрядом на двух пароходах «Свирь» и «Сишан» в начале июля отплыл в Охотск и затем на Камчатку. На борту одного из этих пароходов, предназначенного для Камчатки, находился Особоуполномоченный Правительства для Камчатки Бирич и бывший Секретарь Совета Несоц. Съезда Η.М. Соколов.
Занятый в момент снаряжения экспедиции делами по Управлению, я, к большому теперь моему сожалению, совершенно не помню ни подробностей этого снаряжения, ни даже лиц Бочкарёва и Бирича, но слышал только, что Бирич был домовладелец Приморья из ссыльных (таких домовладельцев в Приморье было довольно много). Говорили, что он совершенно простой человек, но хороший хозяин, и друг Ник. Д. Меркулова.
Экспедиция прибыла в Охотск 20 июля, а Бирич с Η.М. Соколовым, который и был придан Биричу в качестве его технической — по управлению Камчаткой — силы, начиная с 1 по 10 сентября двигались вдоль западного берега Камчатки, без единого, кажется, выстрела покоряя «под нози» Приамурского Правительства Камчатку, и с 10 сентября обосновались в Петропавловске.
Чтобы не возвращаться потом, скажу теперь же о судьбе этих лиц: Бочкарёв зимовал в Наяхоне, где имелось радио и откуда он благополучно «правил» Охотским Краем до лета будущего 1922 г., когда с набранной для Приамурской казны, но присвоенной им себе, пушниной решил скрыться; по дороге не удержался и ограбил пушнину у Торг. Дома Свенсон, и со всей этой добычей попал в руки жителей находящегося на берегу Охотского моря селения Ола, где и был ими убит, а Бирич, после падения Приморья, был схвачен красными, привезён во Владивосток и в конце 1922 г. или начале 1923 г. — расстрелян. Что руководило Приамурским Правительством избирать и посылать именно этих лиц, а в особенности Бирича в качестве какого-то генерал-губернатора, — я совершенно не понимал тогда, не понимаю и теперь.
Всё это, однако, узнал я не сразу, не сразу познакомился и с деятельностью этих лиц; поэтому, — когда во Владивосток прибыли представители общественности с Камчатки и некоторые из Членов Дальневосточного Народного Собрания, входивших в последнее по избранию от Камчатки, как-то: И.Д. Добровольский — камчатский старожил с высшим образованием и А.Д. Батурин, и по их мысли возникло Охотско-Камчатское Совещание — постоянно-действующий совещательный при Правительстве орган по всем делам, касающимся далекого Охотско-Камчатского Края, — то я согласился занять должность Председателя этого Совещания. Моим Товарищем был бывший Камчатский Вице-Губернатор камер-юнкер А.Г. Чаплинский, а членами Совещания являлись: упомянутые Добровольский и Батурин, А.А. Пурин, А.А. Попов, О.Г. Сивцев, И.И. Гапанович и другие, связанные с Охотско-Камчатским Краем и прибывавшие на время во Владивосток оттуда, лица.
Совещание это было, между прочим, озабочено снабжением Камчатки необходимым провиантом. Им добывались средства и снаряжалась экспедиция с этим продовольствием. Результатом была посылка в Петропавловск 10-го Декабря парохода «Охотск», на котором поехали на Камчатку Члены Совещания А.А. Пурин и И.Д. Добровольский. Возвратились они с пароходом только к февралю 1922 г. Летом удалось собрать продовольствие ещё на один пароход, но послала его уже советская власть, когда заняла Владивосток.
Рейсом парохода «Охотск» в декабре-январе среди льдов была установлена с несомненностью, предполагавшаяся и прежде, возможность сообщения с Камчаткой, в случае надобности, круглый год, а посещением А.А. Пурина и И.Д. Добровольского, в связи с прочими документами, с которыми приходилось постепенно знакомиться Совещанию, — отсутствие на Камчатке приличной власти и сносного управления. И Бирич и Соколов были всецело в руках хоть и немногочисленной, но всё же вооружённой части, посланной с Бочкарёвым, последнему, а также конечно и Биричу, de jure подчинённой, в действительности же не подчинявшейся никому, пьянствовавшей и своевольничавшей.
А между тем, чем больше я знакомился с Камчатскими делами и создавшейся там обстановкой, тем более приходил к заключению, что если суждено нам быть оставленными японцами, а это ведь должно же было когда-нибудь наступить, то с теми каппелевскими силами и флотом, которые имеются теперь у нас во Владивостоке, можно, не без надежды на более или менее длительный успех, — попытаться продержаться конечно не здесь, в Приморье, а именно на Камчатке.
Если принять во внимание, что в случае ухода японцев нас ждёт всё равно Океан и изгнание, то к этому же самому в конце концов можно придти и поселившись на Камчатке, только значительно позднее.
Для того, чтобы красным потом завоевать у белых Камчатку, — нужен флот, и не малый, а его надо в Тихий Океан откуда-то привести, нужна и большая армия, а перекинуть её через Охотское Море не так-то будет просто!
Поселившись, не спеша и с толком, на Камчатке со всем флотом адмирала Старка, и оборудовав в Петропавловске небольшой завод для починки и ремонта морских судов, взяв для этого всё необходимое из Владивостока с Механического Судостроительного Завода, — при надлежащем и экономном управлении можно жить на те рыбные и пушные богатства, которые даёт Камчатка и которые можно увеличить, если там будет работать тысяч 12-15 каппелевцев и прочего переселившегося туда люда. Близость Америки и Хакодате даст возможность покупать необходимый провиант и привозить оттуда.
Дело бы встало только за тем, кто поведёт туда и кто возглавит этот новоявленный Китеж? Кто должен быть тот человек, конечно не Меркулов и не простой смертный, с кем бы было «и жить и умирать легко»? И не передо мной одним предносилась тогда мысль, что не грех бы было хоть на шестом-то году революции кому-нибудь из привычного для нас Царского Дома выйти из заграничного уюта и пожертвовать собой для последней кучки русских офицеров и солдат, прошедших боевым походом от Волги до Океана и пожелавших попытаться жить и умереть на Русской Земле. Пожертвовать собой, а может быть и затеплить русское национальное дело? Ведь если в смуте виноваты мы — русский правящий класс и интеллигенция, попустившие так легкомысленно начаться этой смуте, то виноваты и они, чьё имя и права были ещё окружены в народном сознании ореолом непререкаемой власти, когда никто из них и пальцем не шевельнул, чтобы проявить эту власть, чтобы попытаться спасти русскую Державу, гибель которой ведь скоро стала для всех очевидной!
Мысль о таком вожде из Царского Дома была предметом моих двух докладов осенью того же 1921 г. в Студенческом Обществе (во Владивостоке имелся Дальневосточный Государственный Университет, преобразованный из Восточного Института) и в Совете Несоциалистического Съезда, которому я предлагал заняться выработкой программы для дальнейшей деятельности и жизни в Приморье.
Докладывая Совету, что жить изо дня в день без цели и вех нельзя, а поставленные раньше — захват власти — достигнуты, я говорил, что надо избрать нам какой-нибудь, но определённый, путь для деятельности нашего Правительства. Полюсами могут быть, например, говорил я, два положения: на одном конце — японский формальный протекторат, на другом — свой самостоятельный Правитель из Великих Князей или Князей Крови. Между этими крайностями находится целый ряд возможных комбинаций, но нужно на чём-то остановиться определённом и стремиться к осуществлению принятого.
Об использовании Камчатки, как главной, а без японцев и единственно возможной, базы для дальнейшего существования белых я докладывал пленуму Приамурского Правительства, о чём впоследствии и скажу.
Говорю сейчас об обеих этих мыслях потому, что, как увидим, меньше чем через год обе они, в особенности первая, —стали господствующими среди громадного большинства несоциалистов, но было поздно: наступала смерть, которую не только отвратить, но даже и отсрочить было невозможно.