Загадка трех «П», часть 3
В год столетия начала гонений на Русскую Православную Церковь и русский народ нас вновь, как в февральско-октябрьскую революцию 1917 года, пытаются разделить на консерваторов и либералов, «белых» и «красных», увести от понимания сути продолжающегося на Руси иноверного и иноземного ига. Освобождение от этого ига, страшнейшего даже по сравнению с монголо-татарским и польско-литовским, возможно только при возвращении на прерванный исторический имперский, державный путь, по которому вел Россию святой Царь-мученик Николай II Александрович. Поэтому и предпринимаются колоссальные усилия, в первую очередь среди православного народа, чтобы подменить светлый образ «хозяина земли русской» на фигуры «белых» вождей или коммунистических правителей страны. «Промывка мозгов» населения предпринималась неоднократно в течение республиканского периода российской истории. Искусственно раскрученная ныне вакханалия вокруг «сталинизации» страны, «святых девяностых» преследует главную цель: сохранить статус-кво власти наследников февральско-октябрьского переворота, не допустить освобождения России от длящегося с 1917 года иноверного и иноземного ига.
Статья «Загадка трех «П», раскрывающая приемы манипулирования массовым сознанием россиян, была написана более четверти века назад и опубликована в малотиражном журнале «Дальневосточная панорама» (Владивосток, № 1, 1991. С 131-136). Перечитав ее сегодня, убедился в актуальности своей давней работы, поэтому предлагаю вниманию читателей «Имперского архива». Будем помнить, яко опасно ходим, в канун столетия христоподражательной жертвы святой Царской Семьи на Екатеринбургской Голгофе.
+ + +
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Начало см.:
Политическая песня – скверная песня.
Гете «Фауст».
Посмотрите на его постную физиономию
и сличите с теми звучными стихами, которые
он сочинил к 1 Мая: Хе-хе-хе… «Взвейтесь!»
да «Развейтесь!!» А вы загляните к нему внутрь,
что он там думает.- вы ахнете!
М. Булгаков «Мастер и Маргарита»
+
73-й: макушка застойного лета
Тот год был урожайным по части литературы. Довольно регулярно появлялись странички «ЛИК» — литература, искусство, критика. Много печаталось детских стихов, детективов. И что характерно: авторы в подавляющем большинстве свои, доморощенные, приморцы. Среди поэтов выделяется Геннадий Лысенко –
талантом, образностью, силой чувства. У него нет политической трескотни. Он безусловный лидер в Приморье того течения, что называют «тихой лирикой». Представленная на страницах газеты стихами В. Туфанова, В. Майорова, Л. Долинского, В. Викторова, она почти на равных пытается соперничать с тенденциозно-политическими агитками.
Возникает интересная ситуация: за «тихой лирикой», вобравшей в себя и черты поэтической репортажности, остается разработка темы современности, в то время как собственно политическая, гражданская поэзия отступает в прошлое, в историю, чтобы оттуда действовать, как чертик из засады, выскакивая каждый раз к очередной красной дате или кампании со звонкими лозунгами, призывами, а то и на коне с шашкой и наганом, напоминая читателям в какой замечательной советской стране им посчастливилось родиться.
Вот в номере за 27 января Г. Швецов настроен уверенно и благодушно:
Все дальше мы под красным стягом
Идем дорогой Ильича.
И нас уже никто не в силах
Ни обойти, ни задержать.
Тех же, кто только воздерживается разделить радость по поводу уверенной поступи Страны Советов по «дороге Ильича» А. Гончаров (25 октября) «ставит на голосование»:
Не доверяю их позиции.
Не понимаю их основ.
Уж если не единогласно —
То будь хоть черным, раз не красным,
Но только — без полутонов!
И если нам после собрания –
По коням с шашкой наголо.
Давай определим заранее,
С кем рядом вскочишь ты в седло.
Кулак, на рукояти сжавшийся,
Да еще лезвие само
Пускай напомнят воздержавшимся,
Как голосует комсомол!
Когда в ход пошло «лезвие само», тут уже само собой проголосуешь «за»: решения съездов, стройки века, родные партию и комсомол… Психология гражданской войны подспудно культивировалась постоянно. Сегодня понятно, что принцип «разделяй и властвуй», «стравливай профанов и властвуй сам» — всегда был стратегическим боезапасом верхов Совдепии.
«Красный костер» из стихотворения Ю. Панкова (9 декабря) снова готов вырваться на «перестроечные» просторы России:
Стынут сопки в осеннем молчании,
Красный ветер, как сотни знамен,
Чуть колышет в суровой печали
Ветви дружных кленовых колонн.
Здесь в двадцатом прошли партизаны,
То их кровь над тайгой разлилась,
Чтоб у серой волны океана
Встала прочно Советская власть.
Еще будет шуметь непогода,
Поредеет лесная братва,
Но, как вечное пламя восхода,
Будет память о битвах жива.
Чем меньше было в политических стихах правды жизни, правды истории, тем больше в них становилось мертвой красивости, внешней мастеровитости. Среди дежурных «камланий» по поводу революционных битв, хозяйственных побед и ведущей роли партии везде и всегда возникает и новый мотив. Как известно, в семидесятые годы в стране растет правозащитное движение, появляется и так называемая эмиграция «третьей волны», хотя большинство инакомыслящих принимали, как и в прежние времена, лагеря.
Откликаясь на «заказ», молодежная газета помещает на своих страницах 29 мая стихотворение И. Рабеко «Эмигрант», где развенчивает это явление, начиная с истоков, как таковое:
Былых надежд давно иссякла россыпь,
Уже никто не вспоминал о нем…
Протлела жизнь дешевой папиросой,
Ни разу не зайдясь большим огнем.
Слов нет, жизнь людей, оказавшихся по воле судеб вдали от Родины, была не сахар. Но что знал о ней приморский стихотворец, беря на себя право судить? Легковесность, уверенность, что за «идеологическую выдержанность» все спишется — еще одна из характерных особенностей советской политической лирики. Но по сравнению с предыдущими десятилетиями в семидесятых все меньше в стихах чувствуется надрыв и голая лозунговость «даешь!» Сильнее проявляется обыкновенная инерционность пропагандистской машины, которая довольствуется соблюдением верноподданических форм по отношению к государству и правящей верхушке, смотря сквозь пальцы на личную жизнь человека, могущего «кое-где порой» испытывать не только восторг от того, что ему довелось жить и строить коммунистическое общество, но и другие чувства и ощущения.
Если говорить о литературных впечатлениях 73-го года в целом, то бросается в глаза сразу: дробь поэтически-политического барабана стихает. Начинают нарастать иные музыкальные темы и мотивы в собственно лирических произведениях: тихих раздумий, грусти, покаяния, возвращения к истокам… Но делалось это не в прямую, а путем интонационных, стилистических перекличек, чтобы не давать явного повода «контролирующим» инстанциям придраться.
В стихотворении А. Солода (22 сентября) явно ощущается «есенинское дыхание»:
Милая деревня, я к тебе вернусь,
Чтоб увидеть снова вербенную грусть,
Чтобы выйти в поле снова на свидание,
Не случайным гостем — а его хозяином.
Однако вернуться человеку в деревню «не случайным гостем, а хозяином» мешали городские власти, по сути нисколько не изменившиеся за рассматриваемый нами тридцатилетний период. Внешние зигзаги партийного курса, находя отражение в поэтических текстах на страницах «Тихоокеанского комсомольца», с еще большей наглядностью свидетельствовали о неизменности магистральной линии, когда вопреки логике жизни, продолжался эксперимент по строительству «рая на земле» – бессклассового коммунистического общества. Его-то и воспевали местные пииты вслед за столичными собратьями. С годами абсурдность такого положения каждому здравомыслящему человеку становилась все очевиднее. Но зуд писательства и грех тщеславия «околдовывали» стихотворцев, заставляли их усыплять совесть. Вот почему для многих «перестройка» подоспела как нельзя кстати. И теперь мы такое узнали об их застойных «страданиях»!
А что же политическая поэзия? Жива курилка! И так же со страниц «независимых» и все-таки партийных газет продолжает лгать. Ведь Правда частичной (партия с латыни – часть) не бывает. Выходит, что, действительно, «партийная песня — скверная песня»? Бросить ее — и вся разгадка? Но перестанут ли поэты после этого создавать гражданские вирши, так волнующие соотечественников?
До сих пор, вскрывая волшебный ларец, ловя зайца и утку, мы только подбирались к кощеевой игле – разгадке феномена политической советской поэзии в провинциальном городе.