На сопках Маньчжурии

ЗАПИСКИ ПОЛКОВНИКА

Воспоминания о Русско-японской войне 1904-1905 годов.

В июле 1956 года проживавший в аргентинском Буэнос-Айресе полковник Н. Петров закончил свои «Полковые воспоминания о далеком прошлом. 1904-1905 гг.» и отправил их в канадский Куксвилл под Торонто с посвящением: «Её Императорскому Высочеству Великой Княгине Ольге Александровне». На тот момент Е.И.В. Ольга Александровна (1882-1960), младшая багрянородная сестра Государя Императора Николая II, оставалась последней Великой Княгиней Династии Романовых и пользовалась заслуженным авторитетом и любовью, как в среде русских беженцев во всём мире, так и у членов Владетельных домов Европы. Поэтому неудивительно, что боевой русский офицер именно Великой Княгине Ольге Александровне посвятил свой труд.

Записки полковника Н. Петрова написаны от руки синими чернилами в тетради в линейку. На обложке рисунок, изображающий поднимающихся в атаку солдат Русской Императорской Армии, на переднем плане пехотинец с винтовкой наперевес и рядом барабанщик. На титуле даётся оглавление в рамке, в середине нижнего края картуш с датами: 1904-1905 гг. Вверху над рамкой рисунок маньчжурских сопок. Воспоминания очевидца посвящены событиям Русско-японской войны на Дальнем Востоке и включают в себя три небольших рассказа, написанных от руки. Рукопись была расшифрована публикатором, текст приведён в соответствие с нормами современного русского языка, по возможности сохранены специфика военной лексики и стилистика оригинала; где необходимо, в примечаниях даются пояснения к событиям и действующим лицам. Публикуется впервые.

+

Глава 1.

СТРЕЛКОВАЯ КАША НА ПАРУ И НАША ПОЛКОВАЯ КАША «РАЗМАЗНЯ».

http://archive-khvalin.ru/kasha-1/; http://archive-khvalin.ru/kasha-2/ 

Глава 2.

ПАТРИОТИЗМ И ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ

С вверенной мне ротой мне пришлось находиться при ставке одной из Маньчжурских армий. Вспомнив былое, невольно мне хочется передать из моих многочисленных воспоминаний не бывало выдающийся случай, происшедший с истинно великими по духу патриотами своего любимого отечества – двумя пленными японцами.

В ставке ХХ армии жизнь каждого дня протекала, насколько мне казалось, довольно однообразно и шаблонно. Аппарат ставки в смысле служебном, за исключением острых внезапных вопросов чисто боевого характера, работал обычно спокойно и вполне нормально, не напрягая особенно сил и труда, и этим самым не нарушая покоя штаба. Мне как командиру охранной роты, командированному от ХХ полка на трёхнедельный срок в ставку ХХ армии с особыми заданиями и полномочиями, пришлось быть там только временным гостем. После ответственной, тяжёлой позиционной боевой обстановки жизни, дабы случайно получить некоторую возможность воспользоваться в настоящее время вполне заслуженным отдыхом, как лично для нас, офицеров, а ещё более для уставших физически нижних чинов роты после постоянных тяжёлых испытаний, встречающихся постоянно в боевой обстановке строевой части, и хотя бы и временно, но чтобы тоже окунуться в такую же покойную трёхнедельную жизнь, какой жили штаб и её ставка.

Как-то после обеда за общим столом штаба армии, господа офицеры вышли в тень на чистый воздух и увидели только что доставленных с передовых позиций двух пленных японцев и девять хунхузов. В штабе армии, как оказалось, оба японца себя держали с большим достоинством, но отказались дать какие-либо показания: один из них был фельдфебель, другой рядовой солдат. Первый имел тяжёлую рану выше колена и двигаться не мог. Испытывая страдания от физической боли, врача ставки к себе не допускал и от лечения отказался.

Второй японец бережно ухаживал за первым и держал себя очень корректно. Как ни грустно, но приходится сознаться в нашем русском бахвальстве, в нашей распущенности. Скоро оба японца, скромно сидевшие, полные собственного достоинства и присущей им гордости, подверглись острой критике и явным насмешкам со стороны их окружающих станичников и писарского сословия, допустивших некоторого рода даже издевательства, так что комендант штаба ставки кой кого из господ зарвавшихся был принуждён поставить на точку.

С этого момента японцы начали проявлять своё некоторое волнение. На своих возбуждённых, жёлтого цвета лицах, как нам всем показалось, японцы выразили полное своё презрение ко всем их окружающим русским, и как бы понимая нас и реагируя болезненно на все насмешки со стороны нас, русских. Пленных расположили в стороне, под большим деревом за караульной палаткой под охраной часового от казачьей сотни. Каждый раз, когда доносились звуки разрыва артиллерии со стороны японских позиций, то оба пленника с радостью на лицах, не обращая на нас своего внимания, складывали свои руки во внутрь ладонями и, подняв их выше головы, раскачиваясь, нагибали головы к самой земле, и на родном наречии самураев громко нараспев произносили гортанные звуки.

Переводчик штаба нам объяснил, что японцы, подымая руки над головой, нагибаясь к земле и издавая гортанные звуки, выражали всем этим свои надежды и радость успехам японского оружия. Тогда же японцы заявили переводчику, что они бесконечно сожалеют о том, что с ними нет священных их мечей, дабы они могли бы спокойно выполнить свой священный долг перед своей родиной, дабы принять почётную смерть от харакири, но желание своё они, конечно, в исполнение приведут, и такое заявление пленных оставлено было без внимания.

Через два дня штаб ставки должен был пленных отправить на Харбин, но их отправить не пришлось: часов около 12 ночи того же дня, когда вся ставка была окутана ночной тишиной в полутьме послышались тревожные возгласы, в пол-голоса отдавались приказания и слышна была отчётливо подаваемая команда. Началась в окружении ставки какая-то суета, беготня и топот казачьей сотни. В самое короткое время тихая и покойная жизнь ставки была чем-то нарушена, и три четверти чинов её были на ногах, и только мало заинтересованные этим происшествием и своевременно предупредительно успокоенные чины высших рангов ставки продолжали мирно почивать.

На деле же оказалось, что оба японца притворились спящими и, когда подошла новая смена к часовому у входа в палатку, рядовой японец одним мигом вскочил на ноги, вышиб фонарь из рук разводящего урядника и при полной неожиданности всего случившегося мигом шмыгнул между палатками в непроницаемую темноту ночи и бесследно исчез. Вот с этого момента и началась в ставке ночная суматоха.

Вскоре впереди и левее ставки раздались два винтовочных выстрела, а через некоторое время спустя, ещё раздалось пять выстрелов из нагана, после чего всё кругом стихло. Как оказалось в начале поднятой тревоги, японец, проскочив благополучно палатки, выскочил в поле и вскоре, услышав за собою погоню, залёг в траве, как заяц, мимо которого прошли казаки намётом, рассыпав лавой полусотню. На несчастье залёгшего японца казачий офицер, идущий за лавой, случайно наскочил конём на него и сотник перемахнул с конём через него.

Обнаруженный беглец бросился бежать в сторону и бывший при офицере урядник быстро спешился и с риском два раза выстрелил из винтовки. Японец после выстрелов свалился, но затем оправился, опять вскочил и вприпрыжку продолжал бежать. Дальнейшая стрельба по убегающему в темноте ночи была бесполезна и опасна, но, несмотря на это, где-то слева вдали раздались один за другим пять выстрелов из нагана. Это стрелял с коня сотник, опять наскочив случайно на беглеца, который на этот раз и был сбит, после чего его и принесли казаки в палатку перевязочного пункта ставки, где он и скончался. Ружейная пуля урядника раздробила ему ключицу плеча, а в его спине было четыре пулевых раны из нагана.

О втором пленном японце и думать забыли, а когда утром ему переводчик штаба ставки сообщил, что его камрад (т.е. товарищ – А.Х.) пытался бежать, но был убит, то надо было только видеть нескрываемую радость и ликование этого японца. Оставшийся одиноким японец с особенной гордостью и каким-то подъёмом сообщил переводчику, что и он теперь в одиночестве умрёт спокойным и бесконечно радуется тому, что его соотечественник так хорошо закончил свою земную жизнь, как надлежало умереть каждому честному японцу, любящему более себя своё дорогое отечество. За себя он может сказать, что в руки русских дьяволов живым себя не отдаст, и опять-таки сожалеет, что не имеет у себя так необходимого сейчас священного меча.

Когда японцу принесли пищу, он резко отказался принять что-либо, и на это обстоятельство опять внимание обращено не было. Успокоившись несколько, японец начал быстро бормотать для нас непонятные слова, как и раньше, складывая руки ладонями, подымал их над головой, и насколько только позволяла ему его больная нога, приподымался и наклонялся. Но вдруг он, что было заметно для нас, его окружающих, изменив выражение своего лица, сделав его дико свирепым, посмотрел кругом себя на всех нас и, заменив своё злое лицо на выражение добродушной улыбки, громко и заразительно захохотал во весь рот. Затем заговорил гортанным звуком непонятные слова, потом, взмахнув как-то неестественно руками, и показывая нам всем сжатые кулаки и при этом изобразив страшное свирепое лицо и неожиданно для всех нас, русских, на ломанном, но вполне нам понятном русском языке, с искажённым совершенно лицом, неистово и с пеной у рта и продолжая нам всем угрожать кулаками, захлёбываясь крикнул: «Будьте прокляты все русские дьяволы!».

После этих слов уже на своём языке он сказал, что значилось в переводе: «Да здравствует моё дорогое отечество и его император на страх врагам, а что касается его, верного сына отчизны своей, то он уже счастлив тем, что отдаёт за неё свою жизнь, и только ей одной принадлежащую». При последних словах пленный японец с удивительно приятной улыбкой на своём изменившемся лице, с улыбкой приятной радости и счастья, и откинувшись сначала назад, и приподнявшись насколько только мог, стремительно с неимоверным усилием, ринулся всем корпусом вперёд и с силой хватился своей низко стриженной головой об острый угол гранитной глыбы, у которой он сидел, проломив себе череп.

Кто только в тот момент присутствовал, все невольно ахнули от неожиданности такого конца. Патриот японец с радостной улыбкой весело приял завидную смерть самурая. Врач ставки только мог констатировать моментальную смерть. Жизнь ещё вчера двух пленных японцев закончилась трагично для них сегодня, и закончилась эта жизнь у нас, русских, на глазах тяжёлой для присутствующих драмой, а вместе с тем и очень поучительной и назидательной, и именно для нас – русских! Сколько патриотизма и нелицемерной любви к своей родине и своему императору проявлено было ими, что выражалось и казалось в каждом их душевном и бесхитростном жесте и в словах этих двух верных и преданных великих сынов, любивших своё отечество-отчизну и императора превыше всего и даже больше жизни своей. По докладу о происшедшем командующему ХХ армией последовал приказ: наших вчерашних врагов и величайших патриотов отечества своего, и достойных сынов народа и императора своего предать земле здесь, близ ставки, оказав им, бывшим нашим противникам, достойные их чести воинские почести и увековечить имена их сооружением на могилах их памятника.

Полковник Петров.

11/24.VII.1956