Залётный гость

Посмертная нравственная победа Царя Николая II над всеми теми, кто Его предал и погубил, настолько же несомненна и очевидна, насколько очевидны и несомненны низость и мерзость его врагов.

«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идёт о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки читались с превеликим вниманием: они испещрены подчеркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и её составителя. Благодарю их и помню.

Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается её живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.

Публикации первого тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parigskaya-tetrad/.

Предыдущие публикации из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-2: http://archive-khvalin.ru/predel-rossii/; http://archive-khvalin.ru/vo-vlasti-illyuzij/; http://archive-khvalin.ru/gosudar-v-rodnoj-srede/; http://archive-khvalin.ru/derzhavnyj-georgievskij-kavaler/.

+

В своей книге “Опавшие листья” В.В. Розанов рассказывает об адъютанте Императора Александра ІІ-го генерале Рылееве, который после смерти своего Государя, каждый день ходил пешком в Петропавловскую крепость для того, чтобы молиться у царской гробницы. Рылеев был уже старый человек, достигший предела доступных ему наград и почестей, и, конечно, он меньше всего мог думать во время своих одиноких молитв у гробницы Царя о каких-либо личных выгодах и целях. К этой гробнице его влекла только глубокая и непритворная любовь к почившему Царю.

Из этого вывод, писал В.В. Розанов, явно, что Государь представляет собой не только «форму величия», существо «в мундире и тоге», но и что-то глубоко человеческое и высокочеловеческое, но его мы не знаем по страшной удалённости от них — потому, что нам, кроме “мундира”, ничего не показано…»

Глубокая справедливость этих слов особо применима к последнему Российскому Императору, Государю Николаю Александровичу, которого, как человека, не знал, да и не мог знать русский народ, по своей страшной удалённости от трона. Представление о Государе формировалось в народе и в русском образованном обществе на основе, с одной стороны, официальных источников, а с другой, на основе тех сплетен и той молвы, которые мутной волной разливались из Петербурга по всей стране, черня и пороча царское имя. Только после революции, в эмиграции, когда многое тайное стало явным, для русских людей открылась возможность увидеть в личности трагически погибшего Государя то «глубоко человеческое и высокочеловеческое», что освещает образ его немеркнущим светом высокого идеализма и благородства. Для непредубеждённых и честных русских людей стало теперь непреложно, что Россия, в силу трагического недоразумения, не поняла и не оценила одного из самых светлых и возвышенных монархов в своей истории.

Этому способствовала не только явная и злобная клевета, которая распространялась заведомо ложно врагами и хулителями династии и которая продолжает поддерживаться и поднесь бесстыдными и бессовестными соучастниками гибели Государя, но и те пристрастные воспоминания о Государе, которые оставили о нём лица, соприкасавшиеся с ним в жизни придворной и государственной.

Так, например, граф Витте, крайний славолюбец по своей природе, сухой эгоист и карьерист, не любивший Государя, не постеснялся в своих мемуарах показать Государя человеком безвольным, ограниченным, не ценившим заслуг и неблагодарным. Совсем недавно были изданы воспоминания такого же рода, принадлежащие перу протопресвитера Георгия Шавельского, который придирчиво и пристрастно осудил Государя. To же сделал и адмирал Бубнов, бывший в Царской Ставке во время войны, да и многие другие.

Все они в убеждении о своём мнимом моральном и умственном превосходстве над Государем, в силу своей духовной слепоты и ограниченности, не в силах бьли понять самого главного в Государе, а именно его постоянного стремления жить и поступать “по совести”, т.е. того, что отличало Государя от большинства его современников. Этот идеализм для очень многих был совершенно непонятен, даже смешон, а иногда и просто враждебен. В этой чуждости Государя окружавшей его среде и таились истоки общероссийской трагедии, начавшейся в Пскове и кончившейся в Екатеринбурге. В самом деле, как могло существовать Государство, когда глава его был проникнут самыми высокими чувствами и побуждениями, а его подданные, с необыкновенной к нему враждой, поносили его и клеветали на него в каком-то прямо-таки патологическом исступлении. Без чувства самого едкого стыда невозможно читать о том, например, как Плеханов на каком-то собрании своих единомышленников утверждал, что “царь не хотел защищать Россию” и что “царь и его приспешники на каждом шагу изменяли ей”. Сплетни о том, что, якобы Государыня умышленно спаивает Государя и прочие гнуснейшие мерзости, которые распространялись в столице, в сущности, принципиально не отличались от той чудовищной сплетни о “глупости и измене”, которой Милюков навсегда опозорил своё имя.

Сорок лет, прошедшие со дня трагической гибели Государя и Его Семьи в значительной мере отрезвили свободное русское общество. Оно, в большей или меньшей степени раскусило вражеские замыслы оклеветать Государя и закрепить эту клевету в истории.

Стремления эти вовсе ещё не изжиты (не говоря, конечно, о клевете, живущей в сознании подсоветских людей) и сплошь и рядом мы встречаем отдельные высказывания и мнения, имеющие целью укрепить старую ложь о Государе.

Поэтому-то всегда и везде, не уставая, верные и совестливые русские люди обязаны нести повсюду правду о последнем Российском монархе, о Его чистоте, о его подвиге и о том глубоко человеческом и высокочеловеческом, что отличало Его и что чарует нас в Нём.

Мы должны внимательно и чутко вслушиваться в голоса тех современников и сотрудников покойного Государя, которые были преданы ему по-настоящему, которые искренне любили Его и умели чувствовать в Нём то, что было непонятно, чуждо и враждебно толпе.

Вот как, например, многолетний министр финансов П.Л. Барк пишет в своих правдивых воспоминаниях по поводу мнимого слабоволия Государя: «Сомнения Государя происходили вовсе не от отсутствия у него воли. Государь не был слабым, как многие думали… Как источник в горах, который обходит препятствия, несмотря на них, прокладывает себе дорогу в долину, так и он выслушивал противоположные мнения, не оспаривая их, но проходя мимо… Решения категорические и поспешные не соответствовали его натуре… Между тем, если убеждение у него сложилось и созрело, он проводил собственные планы, несмотря на оппозицию своих сотрудников».

Когда П.Л. Барк был вызван для допроса в Чрезвычайную следственную Комиссию, учреждённую Временным правительством, он по вопросам, задаваемым ему прокурором, понял, что последний стремится получить от него подтверждение слухов о влиянии Распутина на государственные дела.

Этих слухов он, по совести, подтвердить не мог. Когда же допрос закончился, П.Л. Барк сказал прокурору: “Вы меня допрашивали, позвольте теперь и мне задать вам несколько вопросов. Следственная комиссия работает уже несколько месяцев. Какие преступления членов Императорской Фамилии и министров она нашла?”

Прокурор поступил по-джентельменски. Он ответил: «Временное Правительство поручило нам выяснить преступные действия Императорской Семьи и бывших министров, но оно будет разочаровано: мы не нашли НИЧЕГО».

Эту правду о Государе, которую Чрезвычайная Комиссия неохотно и скрепя сердце вынуждена была признать, горячо и страстно в “Окаянных днях” И.А. Бунин высказал так:

«Нападите врасплох на любой старый дом, где десятки лет жила многочисленная семья, перебейте или возьмите в полон хозяев, домоправителей, слуг, захватите семейные архивы, начните их разбор и, вообще, розыски о жизни этой семьи, этого дома, — сколько откроется тёмного, греховного, неправедного, какую ужасную картину можно нарисовать и особенно при известном пристрастии, при желании опозорить во что бы то ни стало, всякое лыко поставить в строку!

Так, врасплох, совершенно врасплох был захвачен и российский старый дом. И что же открылось? Истинно диву надо даваться, какие пустяки открылись! А ведь захватили этот дом при том строе, из которого сделали истинно мировой жупел. Что открыли? Изумительно: ровно НИЧЕГО!»

Более яркой, более чёткой и правдивой характеристики державного “хозяина” старого российского дома и его слуг — дать нельзя. Вот, какова неведомая, увы, русским людям правда о последнем российском Императоре.

Необыкновенная скромность, которая отличала Государя, не позволяла ему искать популярности в народе, которая могла бы препятствовать распространению в народе молвы, слухов и сплетен, порочащих царское имя.

После победы над австрийцами и взятия Перемышля кое-кто старался убедить Государя посетить Москву, помолиться там и показаться народу во всей своей славе.

Государь этого не сделал.

П.Л. Барк пишет: «Кривошеин, очень разочарованный, говорил мне, что слишком большая врождённая скромность мешала Государю стать великолепным Монархом и препятствовала Его славе».

Теперь, по прошествии стольких лет после гибели Государя, мало-помалу узнавая отдельные, чарующие и привлекательные черты его личности, мы начинаем понимать, что Он, по своему истинному христианкому мировоззрению, по своему редкому идеализму, по своей благородной скромности, по своему бескорыстному патриотизму и непреклонному чувству долга, — был на нашей грешной земле, на пороге жесточайшего и бездушнейшего двадцатого века, каким-то залётным гостем.

В своих воспоминаниях, П.Л. Барк приводит, овеянную скрытым трагическим смыслом сцену, свидетелем коей он был в Ливадийском Дворце. Эта сцена как бы освещает тот строй мыслей и чувств, которыми жил Государь вместе со своей семьёй, о том одиночестве, которое создавалось и его высоким положением, и непонятностью его большинством его современников.

П.Л. Барк рассказывает так:

“Я сделал свой доклад в кабинете Царя – большой комнате в первом этаже, с чудным видом на море и горы. В то время, как я говорил, лицо Государя вдруг прояснилось и глаза засветились: дверь в кабинет открылась и показался Наследник Цесаревич Алексей. Он остановился у порога в комнату в нерешительной позе и посмотрел на Отца, потом подошёл к нам и подал мне руку… Он оставался задумчивым несколько минут, потом медленно направился к двери и вышел.

Эта сцена произвела на меня сильное впечатление, и когда после моего доклада Государь пригласил меня полюбоваться чудной панорамой… я ему сказал: “Ваше Величество, ведь это рай земной”. Государь не отвечал мне сразу. Его глаза затуманились, как будто какое-то тёмное облако их омрачило. Затем он мне сказал с грустью: “Да, но только не для меня”.

Вот именно в этот момент, описанный с таким тёплым чувством П.Л. Барком, проявилось со всей силой то “глубоко человеческое и высокочеловеческое”, что до поры до времени было скрыто от русского народа в личности, жизни и судьбе Государя Императора Николая Александровича и что всё ярче и ярче проявляется теперь, чаруя с необыкновенной силой воображение верных и честных русских людей. О государственных делах, о политических успехах и ошибках, о событиях царствования Императора Николая ІІ-го ещё долго будут спорить политики и историки. Но будет время да — оно, пожалуй, уже и пришло — когда не будет никакого спора об исключительных по своей нравственной чистоте и напряжённой совестливости чертах личности зло и жестоко погубленного Российского Императора.

Его посмертная нравственная победа над всеми теми, кто при Его жизни злобно Его оболгал, кто Его предал и погубил, — настолько же несомненна и очевидна, насколько очевидны и несомненны низость и мерзость его врагов. Эта нравственная победа заключает в себе утверждение высокой и непреходящей ценности духа. Победа эта, одновременно, даёт нам и то утешение, в котором мы все так нуждаемся, когда с острым горем и отчаянием мы вспоминаем ужасную годовщину нашего национального позора: день трагической гибели нашего Государя и его Семьи.

Г. Месняев.

Источник: Россия. Четверг, 17 июля 1958 года. № 6398.