Записки С.П. Руднева-16

ПРИ ВЕЧЕРНИХ ОГНЯХ

К 100-летию Приамурского Земского собора и восстановления монархии в России. Записки делегата Сергея Петровича Руднева.

ВСТУПЛЕНИЕ

Воспоминания Сергея Петровича Руднева, участника Поместного собора Российской Православной Церкви 1917-1918 гг. и Приамурского Земского собора 1922 г. во Владивостоке, были написаны практически по горячим следам и изданы в Харбине в типографии «Заря» в 1928 году. Автор посвятил их как назидание «моим дорогим эмигрантам – любимым, богоданным внукам Сергею и Игнатию Хорошевским и племяннику Петру Рудневу».

Сергей Петрович Руднев (28.01.1872 — 8.01.1935) родился в гор. Курмыше Симбирской губернии в дворянской семье. Окончил Симбирскую гимназию и юридический факультет Харьковского университета в 1895 году и в течение года был помощником юрисконсульта Юго-восточных железных дорог. В 1896 г. он – сотрудник Елецкого окружного суда. Последовательно занимал должности: судебного следователя в Верхотурье, на Катавских и Симских заводах Уфимского уезда, товарища прокурора в Костромском, Смоленском и Нижегородском судах. С 1906 г. судебный следователь Московского окружного суда, но по семейным обстоятельствам уезжает в Крым, где до 1916 был членом Симферопольского окружного суда, а после смерти жены перевёлся в Симбирский окружной суд на туже должность. Член Поместного Собора Российской Православной Церкви по избранию от мирян Симбирской епархии. После революции жил на Дальнем Востоке. Учредитель и товарищ председателя правления Харбинской больницы в память доктора В.А. Казем-Бека. Скончался в Харбине.

Книга воспоминаний С.П. Руднева «При вечерних огнях», своим названием отсылающая к сборникам великого русского поэта Афанасия Фета из цикла «Вечерние огни», по мнению авторитетного парижского эмигрантского издания «Возрождение», «прошла незамеченной в общей печати.

А между тем — его воспоминания отнюдь не похожи на тот недавний поток мемуаров, почти все авторы которых, как бы, забегая вперед перед историей, или приписывали себе особые государственные роли или жаловались на то, как их государственных талантов не понимали современники».

И далее автор рецензии делает общий вывод: «Незамеченная книга С.П. Руднева как бы восстанавливает прекрасную традицию нашего 18-го века, когда, также не думая о суде истории или о посторонних свидетелях, наши пудренные пращуры, при вечерних огнях, рассказывали внукам об испытаниях своей жизни. И, читая книгу Руднева, вспоминаешь, например, не раз старинные и бесхитростные записки Мертва́го или Рунича о Пугачевщине. Будущий историк найдёт, вероятно, у Руднева не меньше, чем во многих прославленных мемуарах» (Возрождение, № 1668, 1929).

В моём случае так и произошло: получив книгу С.П. Руднева от одного из русских беженцев первой волны, использовал её материалы при написании своей книги «Восстановление монархии в России. Приамурский Земский собор 1922 года. Материалы и документы» (М., 1993. – 168 с.). Ссылки на книгу С.П. Руднева «При вечерних огнях» встречаются и в других исследованиях историков. Однако, насколько можно судить, в России она не переиздавалась и в настоящее время представляет собой библиографическую редкость и незнакома широкому кругу читателей. Публикуем главу из неё «На Дальнем Востоке – в Приморье», повествующую о ситуации здесь в 1920-1922 годах, о подготовке и проведении Приамурского Земского собора во Владивостоке, восстановившем Династию Романовых на Российском престоле.

Предисловие и публикация Андрея Хвалина. 

+

ИНТИМНОЕ. Вместо предисловия. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-vstuplenie/

Часть I. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-1/

Часть II. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-2/

Часть III. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-3/

Часть IV. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-4/

Часть V. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-5/

Часть VI. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-6/

Часть VII. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-7/

Часть VIII. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-8/

Часть IX. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-9/

Часть X. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-10/

Часть XI. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-11/

Часть XII. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-12/

Часть XIII. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-13/

Часть XIV. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-14/

Часть XV. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-15/ 

+

Часть XVI.

Рано утром 19-го октября я был разбужен пришедшим ко мне очень взволнованным доктором Моисеевым, с которым я был знаком. У Моисеева – еврея, был брат, тоже врач, занимавший квартиру в Переселенческой больнице, где он служил. Пришедший ко мне Моисеев, довольно сбивчиво и видимо что- то не договаривая, стал объяснять, что минувшей ночью в квартире его брата был застрелен какой-то неизвестный, зашедший самовольно в квартиру, и что теперь и брат и мать их, жившая в квартире у брата, арестованы, и просил помочь выяснить «недоразумение» и их освободить.

Я позвонил по телефону, и мне сообщили, что сегодня ночью в столовой квартиры д-ра Моисеева в Переселенческой больнице, когда за чаем и ужином сидела семья доктора и среди неё находился скрывавшийся, но, по сведениям разведки, находящийся и агитирующий во Владивостоке — Цейтлин, в столовую неожиданно вошли какие-то военные, которые, увидав, что Цейтлин бросился бежать вон, начали стрелять в него из револьверов и на лестнице его застрелили.

Цейтлин был настолько хорошо всем нам известен, что, конечно, для д-ра Моисеева он «каким-то неизвестным» быть не мог. Скрывание у себя в казённом доме почтенной буржуазной и интеллигентной семьёй, какою была семья д-ра Моисеева, — невольно заставило меня вспомнить о безумном омском «пророке». Больше ко мне д-р Моисеев не приходил, а мать его и брата скоро освободили без всяких дальнейших последствий. Ныне они благополучно здравствуют во Владивостоке по-прежнему.

Как раз перед этим С.Д. Меркулов обратился к японскому командованию с просьбою о выдаче армии русского оружия, охраняемого японцами. В просьбе своей он между прочим говорил, что «ни Правительство, ни национальные войска не помирятся с войсками Дальне-Восточной Республики во главе с чуждой русскому народу еврейской властью».

По поводу этих слов харбинская газета «Новости Жизни» тогда же, 29 сентября, в статье «Под занавес» писала: «Ссылка на еврейскую власть вряд ли окажет Приамурскому Правительству существенную помощь. За то эта ссылка вплетает новые лавры в венец дальневосточной реакции, которая даже в лице Семёнова до последнего момента прикрывалась фиговым листком демократизма».

И после этого — убийство Цейтлина, правда, довольно-таки намозолившего глаза каппелевскому офицерству своими наглыми и бестактными выступлениями в Народном Собрании по их – каппелевцев – поводу!.. В Народном Собрании был внесён запрос по поводу этого убийства, но ответа Правительства на него я не припомню.

Событие это по времени совпало с началом ссоры Совета Несоциалистического Съезда с Правительством; ближайшей причиной её, как я уже говорил, было нежелание Правительства отчитываться и действовать по указке Съезда.

Началось·с пустяков: Члены Правительства, будучи приглашены как-то на обычное заседание Совета не пришли, отговариваясь недосугом, а попросили Совет прийти к ним в Морской Штаб — это почти перейти только улицу. И от этой копеечной свечки, как увидим, вспыхнула вражда не только с возведением друг на друга всех смертных грехов, но и с покушениями на убийства, и даже с убийством. А в Анучине, в Сучане, везде, где был рабочий пролетариат, грузчики и партизаны, — смотрели на это и радовались; захлебывалась от удовольствия и красно-розовая пресса. И были они, конечно, правы.

Прошло уже несколько лет, а мне всё ещё трудно уяснить себе истинную причину этой, ставшей мало-помалу лютой, вражды. Если принять во внимание, что как Члены Приамурского Правительства — братья Меркуловы и Макаревич, так и большинство Несоциалистического Съезда были, если не подлинные персонажи, то родные дети героев «Грозы» Островского, и в каждом сидела довольно сильно Кабаниха, почему и «жестокие нравы были в нашем городе», то это, пожалуй, и будет наиболее верная причина. Самодурство, чисто, говорю, Кабановское, было у братьев Меркуловых, в особенности у Спиридона Дионисьевича, и нежелание быть меньше, чем Меркуловы, — обуяло других. О тоне (воззвание каппелевцев) и о приёмах (моём пасквиле) я уже упоминал, поэтому не удивительно, что каждый заподозривал всех остальных в том, что было больше всего доступно его пониманию и миросозерцанию — в корысти, и был уверен, что все другие, кроме него самого, наживаются и даже воруют. Это было общее обвинение — примитивное, но всем понятное. Поэтому, как тогда, так и после, я только и слышал ото всех, когда спрашивал — в чём обвиняется тот или другой, и почему плох и неугоден третий, — что тот-то набрал столько-то, другой увёз с собой столько-то, третий — хотел, да ему не удалось только…

Разумеется, были и наживавшиеся, были, вероятно, и взяточники, были, может быть, и воры — ведь вода-то русская мутилась уже пятый и шестой даже год, но объяснять всё так примитивно-просто, конечно, нельзя.

Не малую роль играло здесь несомненно и то, что «барской барыне» никогда не простит дворня того, что перенесёт от настоящей…

А жаль, что С.Д. Меркулов родился не «настоящим»!

Много людей перевидал я за свою жизнь, но я не припомню теперь другого, кто бы обладал такой настойчивостью и упрямством. Это был, несомненно, человек с выдающеюся волею. Если бы в Пскове или в Петрограде была проявлена хоть десятая доля такого упрямства и воли, какою обладал С.Д. Меркулов, — то русская жизнь текла бы ныне по-другому. Такая сила воли у главы Приморского Правительства при хроническом и роковом отсутствии у вождей белого движения сильных волевых людей, — мною чрезвычайно ценилась и была тою крепкою нитью, которою я привязался к С.Д. Меркулову при всех его больших недостатках и, может быть, даже пороках.

Главнейшим его недостатком были: постоянная неискренность, подозрительность и грубая, часто ничем не вызываемая, хитрость; отсюда — систематическая, раздражающая ложь и лицемерие. Если упрямство и волю, проявленные им, ранее встретить в нём не ожидали политические друзья его, а затем спохватились, но бороться с ним тем же оружием не смогли, потому что он оказался много их сильнее, то постоянная часто не нужная, ложь и лицемерие давали в руки этих друзей, ставших его врагами, а врагам политическим и подавно, — верное оружие. Эти отрицательные качества его, врагами всегда подчёркиваемые и карательно преувеличиваемые, сделали в конце концов имя его ненавистным, как среди Членов Народного Собрания и приморской общественности, так и среди каппелевцев.

Другой человек, чем С.Д. Меркулов, был брат его Николай. Это был энергичный, подвижный, полный сил и жизни человек, находчивый в беседе и споре, очень неглупый от природы и часто жалевший, что судьба не дала ему образования и знаний брата. Резкий в обращении, неразборчивый и скорый в выражениях, скорый, должно быть, в расправе и на-руку, — Н.Д. Меркулов был вспыльчивым, но отходчивым человеком, и обладал, несмотря на свой зычный голос, рост и дородство, — мягким характером. Был и он, конечно, себе на-уме и тоже не без хитрецы, но человек в общем прямой и открытый. С ним, как «со своим», в конце концов, мирились, но ненависть к брату переносилась и на него.

Как бы, однако, ни относиться к братьям Меркуловым, в каких бы пороках и грехах — существующих или мнимых — их ни обвинять, я должен сказать только одно: это были настоящие, убеждённые и непримиримые борцы с коммунизмом и коммунистической инонациональной властью; это были подлинные русские националисты, захватившие власть не ради сласти власти, а чтобы при помощи её — в меру своего понимания и умения — творить общее русское дело.

Не пользуясь ни их расположением, ни их доверием, я всё же, работая с ними рука об руку долгое время, всегда свидетельствовал и свидетельствую, что долг, возлагаемый властью на её носителя, они понимали и помнили, и его в жертву своим личным или корыстным интересам, как о том все кричали, не приносили.

Не лишним здесь, пожалуй, будет сказать, что Члены ГІриамурского Правительства в эмиграции очутились без средств. У Н.Д. Меркулова, когда он с семьёй эмигрировал, было не более 5000 р. как меня уверяли вполне, по-моему, осведомлённые в том близкие к Н.Д. лица, а у Е.М. Адерсона и И.Н. Еремеева и таких денег не было: Е.М. Адерсон, тяжело больной, жил уже в 1923 г. в большой нужде в Харбине и Пекине, а И.Н. Еремеев скромно служил в Харбинском Городском Совете и умер в 1925 г. бедняком, оставив семью без всяких средств. Один С.Д. Меркулов уехал в Канаду с деньгами: у него, несомненно, должно было быть около, кажется, 30000 р., которые по условию, совершенно открыто, выдал ему ген. Дитерихс; конечно, это деньги весьма приличные, могло быть у него и еще кое-что, но всё же далеко до тех сотен тысяч и даже миллионов, о которых так много и усердно говорили.·

Вообще мне кажется, что слухи о невероятных хищениях, совершённых разными правителями в свою личную пользу (а не в пользу партий, что имело место, напр., у эс-эров) надо признать сильно преувеличенными. Могли иметь место фантастические и безрассудные траты и швырянье зря денег, но присвоения в свою личную собственность казённых денег лицами, поставленными судьбой в носители власти, да ещё верховной, — мне представляются почти невозможными: так на виду у всех эти люди, так ревниво и зорко следят тысячи глаз за каждым их шагом! За время революции мне приходилось встречаться с целым рядом ответственных высших агентов разных правительств, в том числ и советского, стоящих возле казённого сундука, и у всех их я заметил общую им всем, особенную, подчеркнутую, я сказал бы, щепетильность; объясняется ли это новостью положения каждого из них и порученного ему дела, или желанием показать, что «прежде было плохо — все воровали, а у меня этого, конечно, не будет», — я не знаю, я отмечаю только факт, как он запечатлелся в моей памяти.

Чтобы не ходить далеко за примером, я укажу на такой случай: по настоянию Совета Несоциалистического Съезда Управляющим Ведомством Финансов вместо Витковского был назначен Член Народного Собрания К.Т. Лихойдов — старый Хабаровский Городской Голова и богатый когда-то человек. Во Владивостоке в числе эвакуированных туда учреждений случайно очутился Симбирский Банк или Ломбард, — я уж не помню, в котором находились серебряные вещи — кубки, братины и проч. с именами их владельцев. Это были призы коннозаводчиков. Из Харбина приехала родственница одного из таких лиц и привезла подлинные квитанции на эти вещи. Она пожелала выкупить и получить их.

Желание и требование — законное, которое во всякое иное время не встретило бы никаких возражений. Здесь же поднялась целая история, и, несмотря на то, что я лично беседовал по этому поводу подробно и обстоятельно с К.Т. Лихойдовым, и последний не мог не согласиться со мной, всё же в выкупе вещей отказал, боясь, как он говорил, «нареканий и соблазна: будут говорить — вот своим буржуям их вещи назад отдаёт, казённое добро расхищает». Так и осталось это буржуйское добро доброму пролетариату…