Записки С.П. Руднева-7

ПРИ ВЕЧЕРНИХ ОГНЯХ

К 100-летию Приамурского Земского собора и восстановления монархии в России. Записки делегата Сергея Петровича Руднева.

ВСТУПЛЕНИЕ

Воспоминания Сергея Петровича Руднева, участника Поместного собора Российской Православной Церкви 1917-1918 гг. и Приамурского Земского собора 1922 г. во Владивостоке, были написаны практически по горячим следам и изданы в Харбине в типографии «Заря» в 1928 году. Автор посвятил их как назидание «моим дорогим эмигрантам – любимым, богоданным внукам Сергею и Игнатию Хорошевским и племяннику Петру Рудневу».

Сергей Петрович Руднев (28.01.1872 — 8.01.1935) родился в гор. Курмыше Симбирской губернии в дворянской семье. Окончил Симбирскую гимназию и юридический факультет Харьковского университета в 1895 году и в течение года был помощником юрисконсульта Юго-восточных железных дорог. В 1896 г. он – сотрудник Елецкого окружного суда. Последовательно занимал должности: судебного следователя в Верхотурье, на Катавских и Симских заводах Уфимского уезда, товарища прокурора в Костромском, Смоленском и Нижегородском судах. С 1906 г. судебный следователь Московского окружного суда, но по семейным обстоятельствам уезжает в Крым, где до 1916 был членом Симферопольского окружного суда, а после смерти жены перевёлся в Симбирский окружной суд на туже должность. Член Поместного Собора Российской Православной Церкви по избранию от мирян Симбирской епархии. После революции жил на Дальнем Востоке. Учредитель и товарищ председателя правления Харбинской больницы в память доктора В.А. Казем-Бека. Скончался в Харбине.

Книга воспоминаний С.П. Руднева «При вечерних огнях», своим названием отсылающая к сборникам великого русского поэта Афанасия Фета из цикла «Вечерние огни», по мнению авторитетного парижского эмигрантского издания «Возрождение», «прошла незамеченной в общей печати.

А между тем — его воспоминания отнюдь не похожи на тот недавний поток мемуаров, почти все авторы которых, как бы, забегая вперед перед историей, или приписывали себе особые государственные роли или жаловались на то, как их государственных талантов не понимали современники».

И далее автор рецензии делает общий вывод: «Незамеченная книга С.П. Руднева как бы восстанавливает прекрасную традицию нашего 18-го века, когда, также не думая о суде истории или о посторонних свидетелях, наши пудренные пращуры, при вечерних огнях, рассказывали внукам об испытаниях своей жизни. И, читая книгу Руднева, вспоминаешь, например, не раз старинные и бесхитростные записки Мертва́го или Рунича о Пугачевщине. Будущий историк найдёт, вероятно, у Руднева не меньше, чем во многих прославленных мемуарах» (Возрождение, № 1668, 1929).

В моём случае так и произошло: получив книгу С.П. Руднева от одного из русских беженцев первой волны, использовал её материалы при написании своей книги «Восстановление монархии в России. Приамурский Земский собор 1922 года. Материалы и документы» (М., 1993. – 168 с.). Ссылки на книгу С.П. Руднева «При вечерних огнях» встречаются и в других исследованиях историков. Однако, насколько можно судить, в России она не переиздавалась и в настоящее время представляет собой библиографическую редкость и незнакома широкому кругу читателей. Публикуем главу из неё «На Дальнем Востоке – в Приморье», повествующую о ситуации здесь в 1920-1922 годах, о подготовке и проведении Приамурского Земского собора во Владивостоке, восстановившем Династию Романовых на Российском престоле.

Предисловие и публикация Андрея Хвалина.

+

ИНТИМНОЕ. Вместо предисловия. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-vstuplenie/

Часть I. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-1/

Часть II. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-2/

Часть III. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-3/

Часть IV. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-4/

Часть V. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-5/

Часть VI. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-6/

Часть VII.

Днём 23 Августа мы, к моей радости, двинулись в обратный путь.

Нас провожали Иванов, Червонный, Зюльков и почётный караул с музыкой. Главы Дальне-Восточной республики и Амурской Области и их министры держали руки под козырёк кепок, шляп и картузов, пока наши вагоны проходили мимо них.

Рано утром на другой день мы миновали Гонготу (посёлок при станции в юго-западной части Читинского района Забайкальского края России – А.Х.), переехали заветный пограничный мост, и мы с Еремеевым — радостно вздохнули.

В нашем вагоне тоже произошла метаморфоза: нанятая уборщица оказалась женой какого-то семёновского полковника, ездившая в Иркутск за офицерскими детьми, а на первой же станции из наших вагонов выскочили откуда-то семь 10-11-летних ребятишек, грязных донельзя и оборванных. Они, оказывается, два месяца вместе с этой дамой, собравшей и вывезшей их из Иркутска, прожили в Верхнеудинске, скрываясь по вагонам, и так изучили это искусство, что ухитрились спрятаться куда-то под нашими вагонами и выехать таким образом из ДВР.

Когда мы потом приехали на ст. Хадабулак, где у нас было свиданье с Атаманом Семёновым, ребята были их спасительницей выстроены во фронт и, будучи ею представлены Атаману, звонкими кадетскими голосами дружно кричали: «Здравия желаем, Ваше Превосходительство!»

25 августа мы провели в Чите, к нашему удивлению уже покинутой Атаманом и каппелевцами: происходила спешная эвакуация, и начальником в Чите оставался ген.                       Бангерский — Командующий Уфимской стрелковой дивизией.

Мы побывали опять в «жёлтом доме на Сумасшедшей площади», где — за отъездом Атамана – сосредоточивалась вся административная жизнь умирающего белого Забайкалья.

Ночью, на ст. Оловянная, к нам в поезд пришёл ген. Вержбицкий, к которому фактически перешло командование над каппелевской армией, так как ген. Лохвицкий уехал и находился в Харбине, пробираясь во Владивосток, чтобы там переговорить о принятии армии на службу Приморского правительства. Ген. Вержбицкого сопровождал Начальник его Штаба ген. Пучков. Здесь наша делегация договорилась с генералами о том же, о чём и с Краевым Собранием, — что Забайкалье объединится с Приморьем при условии, что немедленно будут произведены выборы депутатов от Забайкалья и бурят в наше Народное Собрание, и когда треть их прибудет во Владивосток и вступит в Народное Собрание, то Вр. Приморское Правительство автоматически становится и правительством Забайкалья, причём Атаман Семёнов должен сложить власть Правителя и остаться только Походным Атаманом Казачьих Войск.

Этого всего мы должны были добиваться у Г.М. Семёнова завтра при нашем с ним свидании.

Последнее состоялось на маленькой глухой станции Хадабулак. Там в двух поездах, стоящих рядом, мы провели целый день, в путешествиях друг к другу и переговорах. Деятельное участие во всём этом принимал, конечно, и вернувшийся с нами Завойко. К вечеру предварительное, впредь до утверждения его нашим Народным Собранием, соглашение между нами и Атаманом, именно то, о котором мы договорились с Краевым Собранием и ген. Вержбицким, — было Атаманом и нами подписано. Одновременно Атаман подписал указ Краевому Собранию в Чите о передаче последнему всей полноты государственной власти с созывом Собрания, как органа законодательного.

Миссия делегации была окончена, и мы двинулись в путь.

28 августа делегация провела в Харбине, где мы с И.И. Еремеевым были в Государственно-Национальном Объединении — органе, сплочивавшем тогда всю противобольшевицкую общественность, где и делали наш доклад о поездке. Здесь же, в Харбине, мы виделись и с ген. Лохвицким, который просил нас оказать ему содействие к проезду во Владивосток. Кабцан его уверил, что сейчас он пошлёт от имени делегации телеграмму об этом с указанием о желательности, по мнению делегации, приезда его, Лохвицкого, во Владивосток, и, вероятно, к вечеру будет благоприятный ответ, и мы дальше двинемся вместе.

Перед нашим отъездом Н.А. Лохвицкий очень интересовался ответом, который всё ещё не был получен, но Кабцан, ставший снова Председателем нашей делегации, уверил генерала, что он, Кабцан, приехав во Владивосток, немедленно добьётся разрешения для генерала прибыть туда.

Нашего возвращения в Харбин дожидалось много людей: всем хотелось знать, как живут на «том свете», потому что РСФСР и её подголосок ДВР. были в то время для беженцев и эмигрантов подлинно потусторонним миром, с которым не было никаких сношений. Среди таких людей были два моих старинных знакомых — Д.В. Ердяков и И.В. Сторожев и супруга проф. Д.В. Болдырева.

Д.В. Ердякова я знал ещё, когда он был совсем юным адвокатом в Нижнем Новгороде, уже тогда подававшим большие надежды и действительно ставшим одним из лучших присяжных поверенных, а о. Иоанн Сторожев, тоже нижегородец, при мне, когда я там служил Товарищем Прокурора, был кандидатом и Судебным Следователем. Будучи талантливым и способным, он быстро занял место Товарища Прокурора Екатеринбургского Окружного Суда и накануне получения должности Прокурора неожиданно перешёл в адвокатуру, а вскоре принял священство и стал священником в Екатеринбургской епархии. Скоро о. Сторожев выделился и как превосходный проповедник. Революция застала его уже протоиереем Екатеринбургского Собора, а нахождение в этом городе в Ипатьевском доме царственных узников привело его и в этот дом, где он дважды служил Государю и его Семье обедницы, — последние в их жизни. Это тот самый прот. Сторожев, интересные свидетельские показания которого имеются в деле Следователя Соколова об убийстве Царской Семьи. Впоследствии о. Сторожев стяжал себе известность, как выдающийся проповедник, и в полосе отчуждения Кит(айской) Вост(очной) ж(елезной) д(ороги) и, будучи ещё во цвете сил, неожиданно в 1927 г. скончался, оплакиваемый массою его почитателей и духовных детей.

Встреча с Болдыревой была особенно для меня тяжела. Я обещал ей узнать об её муже и узнал, что он умер в тюрьме от тифа. Она так ждала и так верила в возвращение мужа, что я никак не мог решиться сообщить ей эту печальную весть.

В Харбине же — в оба раза — я виделся и с Виноградовыми и Нефедьевыми, благополучно добравшимися до Харбина всею семьёю «с няньками и мамками».

С большою помпою экстренным поездом мы мчались от Пограничной во Владивосток, где нас с нетерпением ждало Народное Собрание, так как о нас ходили самые фантастические слухи. За Никольском нас встретили Члены Правительства — Медведев и др.

Здесь только, когда сообщалось им вкратце то или другое из нашей поездки, я узнал, что Кабцан никакой телеграммы из Харбина относительно ген. Лохвицкого не посылал и вопреки уверению — немедленно добиться разрешения на приезд во Владивосток генерала — стал убеждать Медведева такого разрешения Лохвицкому не давать.

Если такое предательство со стороны социалистов по отношению к белому генералу меня возмутило, то как же передать то чувство, когда при мне же, с цинизмом, было рассказано о знакомстве с Атаманом Семёновым, причём я узнал и ушам своим не поверил, но Кушнарёв подтверждал это, что ночью, когда мы приехали в Читу и спали, два наших коммуниста — Кушнарёв и Похвалинский – были тотчас же приняты Атаманом, вели о чём-то с ним беседу, а назавтра все трое разыграли перед нами картину знакомства впервые.

Вспомнил я тогда прочтённое мной в издававшейся в Верхнеудинске газете «Дальневосточные Новости» сообщение о том, что «Атаман Семёнов ищет сближения с коммунистами и склонен вступить в партию»; такое сообщение тогда показалось мне до нелепости смешным, теперь же, узнав о таком его свидании с Кушнарёвым и Похвалинским, я начал склоняться к мысли, что в наивной своей хитрости не подумал ли он обойти коммунистов?.. Как бы то ни было, этот случай, если только коммунисты не дурачили нас, цензовиков, и не издевались над нами, сочиняя небылицы, и затем настойчивое желание Атамана видеться наедине с поехавшим потом в Верхнеудинск упоминаемым мною ранее коммунистом Никифоровым, последним отклонённое, окончательно убедили меня в том, что в лице Семёнова мы имеем отнюдь не вождя и героя, а обыкновенного честолюбивого казачьего офицера, мало к тому же развитого и даже, как оказывается, если рассказанное Кушнарёвым —правда, нечистоплотного.

Догнавший нас в пути манифест его, изданный им на другой день нашего свиданья в Хадабулаке, писанный хотя и под влиянием Завойко, свидетельствует о малой способности Атамана разбираться и в политике.

Этот знаменитый манифест, получивший на Дальнем Востоке широкую известность под именем «болванки», чрезвычайно скомпрометировал Г.М. Семёнова. В этом своем обращении «к русским людям Забайкалья и войскам» Атаман, оповещая о подписанном им с нашей делегацией предварительном соглашении и условиях объединения Забайкалья с Приморьем, вдруг ни с того, ни с сего писал: «Довольно нам быть безвольной болванкой в руках тех или иных интервентов. Довольно быть безмозглыми дураками на пользу и радость всех нас окружающих… Вы — крестьяне, казаки, буряты и граждане городов! Вы — действительные хозяева земли русской и её далёкой окраины Дальнего Востока. Не следует учить вас ни слева, ни справа никому, ни большевикам, ни монархистам и слугам бывшего царского режима, как вам  жить надлежит. Вы сами знаете, как вам жить следует, и как жить вы хотите. Преступно, пользуясь вашим долготерпением, забитостью и невежеством — наследием павшего режима — навязывать вам те или иные формы государственного устройства и жизни. Преступно и подло делать это как со стороны большевиков, так и со стороны обломков старого строя».

Такое удивительное по стилю и содержанию воззвание заканчивалось словами: «Вперед под сень власти и мощи полноправного русского народа!» и было подписано кроме Семёнова, Командующим Армией Вержбицким и вр(еменно) Управляющим военно-морским ведомством Сыробоярским.

Эта «болванка» не помешала, как увидим, уехать Г.М. Семёнову в Японию и жить там и в Порт-Артуре и доныне пользоваться благосклонностью японских военных кругов, нередко зовущих его «самураем».

По возвращении нашем во Владивосток мне пришлось делать ряд докладов о всём мною виденном и пережитом, и лишь только одному Народному Собранию не удалось сделать скоро такого доклада, так как умышленно целую почти неделю пленарных заседаний не назначалось: в социалистическом блоке коммунистами обрабатывались с утра до ночи крестьяне, потому что и Абоимов и Плюхин многое видели, многое поняли и собирались кое-что порассказать.

За время нашей поездки Плюхин заметно сблизился с нами — буржуями и в частности со мной. Вскоре затем он как-то незаметно исчез из Членов Народного Собрания и точно в воду канул. Доходили до нас слухи, что его со всей семьей поджогом  его двора и усадьбы разорили дотла. Где правда, – я не знаю, могу только сказать, что никакой весточки я от него не имел, а должен бы был получить…

Когда впервые было созвано пленарное заседание, то в сущности всё было у большинства решено: соглашение с Атаманом Семёновым отвергнуто, а для окончательных переговоров с ДВР было решено немедленно послать новую делегацию в составе того же Кабцана, коммуниста Никифорова и эс-эра Труппа.

Чтобы покончить с этим вопросом, скажу, что затем 31 октября выехала от нас делегация уже на самую конференцию во главе с премьером с(оциал)-д(емократом) Бинасиком, в составе Кабцана, Труппа и кр(естьянина) Румянцева, – в обеих этих делегациях цензовики уже не участвовали. На конференции было подписано в ноябре соглашение об установлении в Чите, правда, только пока ещё на бумаге, единого для всего Дальнего Востока правительства Дальневосточной Республики и о созыве там же в начале будущего 1921 года Дальневосточного Учредительного Собрания. В разговорах о таком соглашении и прошли в Народном Собрании сентябрь, октябрь и ноябрь.