Записки С.П. Руднева-3

ПРИ ВЕЧЕРНИХ ОГНЯХ

К 100-летию Приамурского Земского собора и восстановления монархии в России. Записки делегата Сергея Петровича Руднева.

ВСТУПЛЕНИЕ

Воспоминания Сергея Петровича Руднева, участника Поместного собора Российской Православной Церкви 1917-1918 гг. и Приамурского Земского собора 1922 г. во Владивостоке, были написаны практически по горячим следам и изданы в Харбине в типографии «Заря» в 1928 году. Автор посвятил их как назидание «моим дорогим эмигрантам – любимым, богоданным внукам Сергею и Игнатию Хорошевским и племяннику Петру Рудневу».

Сергей Петрович Руднев (28.01.1872 — 8.01.1935) родился в гор. Курмыше Симбирской губернии в дворянской семье. Окончил Симбирскую гимназию и юридический факультет Харьковского университета в 1895 году и в течение года был помощником юрисконсульта Юго-восточных железных дорог. В 1896 г. он – сотрудник Елецкого окружного суда. Последовательно занимал должности: судебного следователя в Верхотурье, на Катавских и Симских заводах Уфимского уезда, товарища прокурора в Костромском, Смоленском и Нижегородском судах. С 1906 г. судебный следователь Московского окружного суда, но по семейным обстоятельствам уезжает в Крым, где до 1916 был членом Симферопольского окружного суда, а после смерти жены перевёлся в Симбирский окружной суд на ту же должность. Член Поместного Собора Российской Православной Церкви по избранию от мирянин Симбирской епархии. После революции жил на Дальнем Востоке. Учредитель и товарищ председателя правления Харбинской больницы в память доктора В.А. Казем-Бека. Скончался в Харбине.

Книга воспоминаний С.П. Руднева «При вечерних огнях», своим названием отсылающая к сборникам великого русского поэта Афанасия Фета из цикла «Вечерние огни», по мнению авторитетного парижского эмигрантского издания «Возрождение», «прошла незамеченной в общей печати.

А между тем — его воспоминания отнюдь не похожи на тот недавний поток мемуаров, почти все авторы которых, как бы, забегая вперед перед историей, или приписывали себе особые государственные роли или жаловались на то, как их государственных талантов не понимали современники».

И далее автор рецензии делает общий вывод: «Незамеченная книга С.П. Руднева как бы восстанавливает прекрасную традицию нашего 18-го века, когда, также не думая о суде истории или о посторонних свидетелях, наши пудренные пращуры, при вечерних огнях, рассказывали внукам об испытаниях своей жизни. И, читая книгу Руднева, вспоминаешь, например, не раз старинные и бесхитростные записки Мертва́го или Рунича о Пугачевщине. Будущий историк найдёт, вероятно, у Руднева не меньше, чем во многих прославленных мемуарах» (Возрождение, №1668, 1929).

В моём случае так и произошло: получив книгу С.П. Руднева от одного из русских беженцев первой волны, использовал её материалы при написании своей книги «Восстановление монархии в России. Приамурский Земский собор 1922 года. Материалы и документы» (М., 1993. – 168 с.). Ссылки на книгу С.П. Руднева «При вечерних огнях» встречаются и в других исследованиях историков. Однако, насколько можно судить, в России она не переиздавалась и в настоящее время представляет собой библиографическую редкость и незнакома широкому кругу читателей. Публикуем главу из неё «На Дальнем Востоке – в Приморье», повествующую о ситуации здесь в 1920-1922 годах, о подготовке и проведении Приамурского Земского собора во Владивостоке, восстановившем Династию Романовых на Российском престоле.

Предисловие и публикация Андрея Хвалина.

+

ИНТИМНОЕ. Вместо предисловия. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-vstuplenie/

Часть I. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-1/

Часть II. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-2/

Часть III.

Новая власть была всё та же «Приморская Областная Земская Управа» с Председателем Медведевым во главе, а Управляющими Отделами — так стали называться Приморские министры — были сплошь социалисты и большевики во главе с прежним Председателем Рабочего Контроля тов. Никифоровым.

Начались обыски и аресты. Был арестован и посажен в тюрьму и наш хозяин дома А.А. Сызранский, а в помещении Всероссийского Земского Союза был произведён обыск. Зашевелились и в Торговом Доме Кунст и Альберс и потребовали, чтобы был организован союз служащих, долженствующий войти в общий профессиональный.

Одним словом, было всё, как в таких случаях полагается, но лучше всего пусть расскажет об этом времени один из новых министров — Управляющий Отделом Торговли и Промышленности, коммунист Леонов; он пишет: «Экономический Совет, объединяющий Отделы Финансов, Торговли и Промышленности, Снабжения и Продовольствия и Труда, и возглавляемый т. Никифоровым, вобрав в себя наиболее активных представителей партии и классов, давал тон всей политике Приморья, а группа коммунистов давала тон Совету и в решении всех важных вопросов всегда и неизменно собирала большинство. Нужда научила коммунистов быть дипломатами, и первое время свою роль они играли превосходно, но по мере того, как они забирали фактическую власть всё больше и больше, – становились смелее и настойчивее; а рабочие Владивостока, тяготясь официальною властью Земства и не видя со стороны интервентов никаких эксцессов, — открыто уже требовали очередного разгона Земства и создания власти Советов. Коммунисты, подкупленные внешней тишиной и требованиями масс разогнать Земство, не противодействовали этому, а уже шли навстречу, озабочиваясь лишь о том, чтобы придать этому законную форму, т. е. провести это постановление через Областной Съезд рабочих и крестьян.

Первого апреля в Никольске Уссурийском состоялся этот Съезд, постановивший: «вся власть Советам», а в ночь с 4 на 5 апреля выступили японцы, напавши глубокою ночью врасплох на все наши гарнизоны, разбросанные от Владивостока до Хабаровска. Результаты этого — тысячи убитых, десятки тысяч обезоруженных, занятие японцами всех стратегических пунктов, захват арсенала, имущества, денег и всех правительственных учреждений. Одним словом, полный разгром, ничем не прикрытое насилие и издевательство, вплоть до ареста ответственных официальных представителей власти, порки, пропажа их без вести из-под ареста у японцев. По городу полезли всевозможные слухи: полная оккупация, аннексия, восстановление монархии, Семёнов, Розанов, Болдырев — так и висело в воздухе.

«Земство и Учредительное Собрание» — вылилось, наконец, в определённую форму. Оставшись «у разбитого корыта», коммунисты колебались, продолжать ли им работу с земством, участвовать ли в выборах в Учредительное Собрание, или бойкотировать и то и другое. Указаний из центра не было, статьи т. Ленина «Болезнь левизны у коммунистов», где он усиленно рекомендует коммунистам заграницей не бойкотировать буржуазные парламенты, а работать в них, составляя оппозицию большинству и подрывая тем его авторитет, — тоже ещё не было. Решили снова работать, не только под флагом эсэровского земства, но и под флагом «учредилки», рассчитывая на своё большинство или, в крайнем случае, на серьёзную оппозицию, при помощи которой так или иначе, но добиваться своих целей.

Особой ломки при возвращении к власти не было. Все почти остались на старых местах, переименовавшись по демократически в Управляющих Ведомствами (Министрами). Председателем Совета Министров был назначен т. Никифоров; кабинет был социалистический»[1].

Всё это, вероятно, так и было, как пишет тов. Леонов, но мы обыватели — не мало были поражены, когда, проснувшись утром 5 апреля, увидели везде на улицах, на правительственных зданиях, домах и окружающих город горах и фортах японские флаги.

Если цитируемый мною Леонов утверждает, что «гнетущее впечатление производил Владивосток в эти дни», то я этого не сказал бы: улицы были полны прилично и даже нарядно одетыми людьми и приняли иной вид; тот, который имели раньше до товарищей.

Правда, мой Иван Иванович не писал уже своих «блакадов» и лишь сокрушённо поматывал головой и повторял по адресу японцев: «Собаки, собаки! Чего наделали?», – но даже и он говорил, что «жить ещё можно»…

Оставление власти в руках Временного Правительства — Областной Земской Управы с тем же Медведевым во главе и предстоящие всеобщие, прямые, равные и тайные выборы в Дальне-Восточное Народное Собрание, называемое Леоновым, «Учредительным», — давали возможность несоциалистам надеяться, что и их голоса будут услышаны, а только что случившееся недвусмысленное выступление японцев показало, что пока они здесь, —большевицкие эксперименты будут невозможны.

А такие было уже начались! Как раз около этого времени из Никольской тюрьмы и из Имана были вывезены 123 человека, главным образом офицеры Конно-Егерского полка — грозы для забастовщиков на железной дороге, посажены в вагон в одном нижнем белье, вместе с Командиром Конно-Егерского полка полковником Враштелем, увезены на север и там на ст. Верино, после зверских мучений, были убиты полковники: Враштель, Ивецкий, Галявин и Герилович, а прочие отвезены в вагонах на железнодорожный мост через р. Хор, где выводили их из вагона по одному человеку, молотками и прикладами разбивали голову и сбрасывали затем с моста в реку. Только одному из 123 человек, случайно недобитым сброшенному в реку, удалось спастись, добраться до кустов на берегу и затем, вместе с найденными потом трупами, поведать миру о той бойне, которая имела место на мосту р. Хор в ночь, если не ошибаюсь, под Пасху 1920 г.[2]

Память этих мучеников ежегодно вспоминается в день их кончины русскими эмигрантами, живущими в Маньчжурии.

Упоминание Леоновым о слухах относительно возможной власти ген. Болдырева, бывшего Члена Директории, — отвечало действительности. Дело обстояло так: когда в Омске пала Директория, и Члены её социалисты были вывезены через Харбин заграницу, — с ними уехал добровольно и ген. Болдырев, поселившийся затем в Японии. Когда во Владивостоке произошло выступление партизан и рабочих 31 января, и ген. Розанов скрылся, то во Владивосток приехал ген. Болдырев и тотчас же был приглашён новой властью занять должность командующего войсками. По этой должности себе в адъютанты он взял А.В. Аничкова — только что выпущенного вместе с нашим Шурой в офицеры — бывшего правоведа. Родители Аничкова – старые знакомые, ещё по Симбирску, моей семьи — поселились во Владивостоке в одном с нами доме Сызранского и, конечно, мы на дню по несколько раз встречались. У них стал бывать ген. Болдырев, а оттуда и наше знакомство с ним.

Г.В. Болдырев оказался нашим земляком — сызранцем. Происходя из простой семьи, он собственным трудом и умом вышел в люди: он не только окончил Николаевскую Академию Генерального Штаба, но и был в ней профессором. Во время войны он командовал армией под Ригой. Его вхождение в Директорию с зачислением генерала Алексеева лишь кандидатом к нему, — сделало имя его общеизвестным. В беседах у Аничковых я не раз, шутя, говорил ему: «Вам, генерал, революцию и суждено кончать. Посмотрите: три наших земляка всё наработали — Протопопов — подготовил и толкнул, Керенский — углубил, Ульянов — разорил, ну не миновать четвёртому — симбиряку — и спасать. Вот Вы и спасайте!»

Но шутки шутками, а в марте, незадолго до 4-5 апреля, днём, два раза приглашал меня генерал к себе и говорил, что командующий японским экспедиционным корпусом довольно ясно даёт понять, что японцы хотели бы и были рады видеть его, Болдырева, во главе Приморья. Очевидно, генерал не дерзнул и, как показало будущее, был прав… Ныне он работает и живёт в Новосибирске.

Выступление японцев 4-5 апреля породило одно новое учреждение, которому суждено было существовать до конца японской интервенции, это Русско-Японская Согласительная Комиссия в составе русско-японского военного командования, в которой рассматривались и решались все вопросы, связанные с пребыванием японских войск на русской территории Приморья. Во главе русских в эту Комиссию вошел полк(овник) Краковецкий, близкий к социал-революционерам, предлагавший когда-то, но безуспешно, свои услуги адмиралу Колчаку, затем игравший немалую роль в Иркутске при свержении того же Колчака и успокоившийся через несколько лет потом в лоне советской власти в должности Генерального Консула в Мукдене. Эта Комиссия, между прочим, постановила образовать тридцативёрстную зону вдоль линии железной дороги по обе стороны её и вокруг тех мест, где имеются японские гарнизоны, официальное нахождение в каковой зоне вооружённых русских, кроме кадров милиции в обусловленном количестве, не должно допускаться.

Обыватель буржуа этим ещё больше был успокоен в Приморье и перестал бояться тех не передаваемых ужасов, которые недавно — в марте 1920 г. — произошли, а теперь только стали известны от приезжих, в далёком Николаевске-на-Амуре, где банды Тряпицына чуть не поголовно уничтожили всё городское население вместе с небольшим, находившимся там, японским гарнизоном[3].

Итак, Приморье начало готовиться к выборам в Дальневосточное Народное Собрание, открытие которого было назначено в половине июня.

Как-то раз в конце, примерно, мая в контору Кунст и Альберс явился секретарь Владивостокской Торгово-Промышленной Палаты и, познакомившись со мной, сказал, что он прислан Палатой предложить мне войти в список кандидатов в Народное Собрание, выставляемый Палатой, и, в случае моего согласия, — просил прийти вечером в Палату. Я обещал прийти.

Вечером в Торгово-Промышленной Палате я застал десятка три людей, среди которых моими знакомыми, и то почти шапочными, были — В.А. Виноградов, Л.А. Кроль и Рабинович — владивостокский домовладелец, с семьёй которого жена случайно познакомилась в вагоне по дороге во Владивосток. С этого дня я перезнакомился с представителями буржуазной общественности Владивостока и приезжей туда из России и Сибири; с этого дня я принял и участие в выборной кампании, и работой в прессе, и выступлениями на митингах, которые то и дело устраивались то в театре гостиницы «Золотой Рог», то в разных аудиториях в разных частях города и по городским окраинам.

Я долго не знал, как и почему я был приглашён Торгово-Промышленной Палатой, и только впоследствии мне стало известным, что меня рекомендовал Палате видный коммерческий деятель и член Палаты Бриннер, а ему — в свою очередь — тётка его и дядя Куркутовы.

Выборы в Приморье прошли в один день и очень дружно.

В Народное Собрание вошли: правые — представители буржуазии и кадеты — 25 человек, центр — народн.-соц. и соц.-револ. — 15 человек, левые — эсэры и коммунисты — 21 человек и свыше ста «беспартийных» крестьян. Список наш Торгово-Промышленный получил несколько мест, но я среди этих мест не значился.

Вечером 20 июня в театре «Золотого Рога» состоялось торжественное открытие Народного Собрания в присутствии иностранцев, которых много тогда было во Владивостоке, высшего японского командования, консульского корпуса и множества народа, не только заполнявшего театр, но и запрудившего Светланскую около театра. Председательствовал старейший Член Собрания нар.-соц. Лаговский. Секретарём был младший — оказавшийся коммунистом — Кларк.

Всё прошло очень прилично, гладко, даже импозантно. И самое заседание и выборы президиума, произведенные тут же и показавшие всем единодушие и сплочённость всего Народного Собрания, — были разыграны, как по нотам. И не мудрено: на выборах все социалисты от нар.-соц. до коммунистов шли в блоке одним списком, в  блоке они работали и всё время в Народном Собрании. Если прибавить, что крестьяне, попавшие в Члены Народного Собрания, в громадном большинстве уже были распропагандированы левыми, а потом и вовсе попали им в руки, так как для всех них было организовано общежитие при Народном Собрании, где целыми днями агитировали коммунисты и социалисты, — то нетрудно понять, почему как эти первые выборы, так и вообще все постановления, принимаемые впоследствии Народным Собранием, проходили дружным большинством ста с лишним голосов против десятков двух правых.

Наученные опытом, коммунисты на этот раз действительно поступали умно и тактично. Места в президиуме были распределены так: место Председателя дано эсэрам, старшего Товарища Председателя — буржуазии, второго Товарища Председателя — коммунистам, им же и место Секретаря, его Товарища — социалистическому блоку, а два остальных места Товарищей Секретаря достались крестьянам.

Председателем был избран Мансветов, его старшим Товарищем — Э.И. Синкевич — Председатель Владивостокской Торг.-Пром. Палаты, и Секретарем — коммунист Кларк. Итак, только один Синкевич был не социалист; если бы даже чудом оказались крестьяне с ним, то всё же было бы только три голоса против четырёх социалистического блока, из которых два принадлежали чистым коммунистам, а третье от блока — досталось левому эсэру.

Такое распределение мест в президиуме и в самом Народном Собрании предопределило всю дальнейшую его работу.

«Главной нашей заботой, — пишет по поводу этого Народного Собрания всё тот же Леонов, — было всеми силами тормозить возможность повторения Колчаковской авантюры. Всё, что угодно: учредиловка, нарсоб, цензовый парламент, палата лордов, наконец, только не штыки в спину России, только не кровопролитие бесполезное. Поэтому мы так и затянули сессию Нарсоба, потому-то так много времени, сил и энергии ухлопали на эту патентованную говорильню, поэтому-то, приноравливаясь к моменту, мы дошли до коалиции с буржуазией».

Народное Собрание начало действовать, выборные и связанные с выборами митинговые страсти исчезли, и я погрузился в свою работу в Торговом Доме Кунст и Альберс.

 

Примечание:

[1] Леонов А.С. «Дальний Восток и НЭП». 1923 г. Прим. авт.

[2] Враштель Виктор Владимирович (1885-1920) – полковник, командир Конно-егерского полка в Приморье. Родился в семье учителя гимназии. Закончил Виленское пехотное юнкерское училище в 1907 и был направлен для прохождения службы в 71-й Белёвский пехотный полк на должность начальника охотничьей команды. В 1910 г. переведён в 137-й Нежинский Ея Императорского Высочества Великой Княгини Марии Павловны пехотный полк и назначен младшим офицером в роту Ея Высочества. В 1913 г. направлен в Харбин для продолжения службы во 2-м Заамурском пограничном конном полку. Участник в составе своего полка первой мировой войны. В составе 11-й армии Юго-Западного фронта участвовал в Брусиловском прорыве. За личную храбрость, мужество, находчивость и проявленные командирские качества награжден орденом Св. Георгия 4-й степени, а также орденами Св. Анны 4 ст. с надписью «За храбрость», Св. Станислава 3-й ст. с мечами и бантом, Св. Анны 3-й ст., Георгиевское оружие, Св. Станислава 2-й ст. с мечами, Св. Анны 2-й ст. с мечами, Св. Владимира 4-й ст. с мечами и бантом. После революции вернулся к месту своей прежней службы в Харбин, где его ждали жена, дочь и двое сыновей. Участник гражданской войны на Дальнем Востоке. К 1919 г. дивизион под командой Враштеля развертывается в Конно-Егерский полк с местом дислокации в городе Никольске-Уссурийском. После падения власти адмирала Колчака в январе 1920 г. полковник Враштель решил увести свой Конно-Егерский полк в полосу отчуждения КВЖД. Около Полтавки конно-егеря были встречены местными уссурийскими казаками, которые потребовали от полка сдать оружие, дав честное слово о беспрепятственном пропуске полка за границу. Не желая бессмысленного кровопролития, полковник Враштель поверил честному слову казаков и приказал полку разоружиться. Вместе с полковником сдались 164 человека, в том числе 45 офицеров. Однако казаки предали конно-егерей. Все офицеры были арестованы и впоследствии переведены в тюрьму г. Никольска-Уссурийского. 3 апреля 1920 г. полковник Враштель и еще 95 человек были отправлены в Хабаровск. К офицерам из Никольска были присоединены арестанты из Имана. По пути следования в канун православной Пасхи на мосту через реку Хор арестантов выводили из вагонов, молотом разбивали головы и сбрасывали в реку. Тех, кто не умирал сразу, внизу на берегу докалывали штыками. Последними словами полковника Враштеля, которые он произнёс, выходя из вагона, были: «Прощайте, братцы». Останки полковника были родственниками переправлены в Харбин и захоронены в октябре 1920 г. в особом склепе (в приделе) при Иверской церкви. Здесь же был похоронен и генерал Каппель.

[3] Тряпицын Яков Иванович (1897-1920) — из крестьян, уроженец села Саваслейка, Муромского уезда Владимирской губернии, российский военный и политический деятель. Офицер военного времени — прапорщик Русской императорской армии, в период распада Российской империи – командующий Николаевским фронтом и Николаевским военным округом Красной Армии РСФСР и Охотским фронтом Народно-революционной армии Дальневосточной республики, принимавший активное участие в установлении Советской власти в Сибири и на Дальнем Востоке, участник Гражданской войны.

В сентябре 1918 года Николаевск-на Амуре был оккупирован японскими войсками. В начале 1920 года в городе, кроме русских (ок. 20 тыс. человек) и белых отрядов (ок. 300 человек), был размещён японский гарнизон численностью 350 человек и около 450 человек гражданских японцев и неучтённое количество китайцев. В январе 1920 года красный партизанский отряд в 4 тыс. штыков под командованием Я. Тряпицына сначала вырезал белых, затем всех японцев. После того, как Япония двинула туда войска, Тряпицын расстрелял ещё порядка 4 тыс. русских и дал приказ на уничтожение города. Партизаны разрушили все общественные сооружения и почти все жилые дома — из 1165 жилых зданий уцелело только 35. Город, долгое время считавшийся одним из красивейших на Дальнем Востоке, фактически был уничтожен.

23 ноября/ 6 декабря 1919 г. партизаны-анархисты из банды Якова Тряпицына и Нины Лебедевой ворвались в дом местного священника о. Филиппа, где он жил со своей матушкой Ольгой Николаевной Савиновой и пятью маленькими детьми, вытащили на улицу и поволокли к реке Амур. Внешним поводом для расправы могло послужить то, что однажды о. Филипп укрыл от красных партизан белого офицера. Его вытащили в дикий мороз, почти голого, на замороженный Амур, где в течение долгого времени оскорбляли и били, а, в конце концов, бросили в прорубь, где он и принял мученическую смерть.

После трёх месяцев господства красных партизан (с марта 1920 г.) от города остались лишь «сплошная груда камня, железа, брёвен и проволоки». «Я оставлю вместо города лужи крови и груду пепла», — заявлял гордо глава действовавших на Амуре красных партизан, «тов. Тряпицын», и полностью осуществил свою угрозу.

В деревянные дома, как жилые, так и служебные, завозились бидоны и банки с керосином. Причём под страхом расстрела жильцы должны были хранить их как зеницу ока. В те же дни (20-27 мая 1920 г.) в каменные здания города для их подрыва были доставлены артиллерийский порох, снаряды и фугасы, которые должны были ждать своего часа — своеобразного «часа ИКС». К моменту ухода из города (29 мая) Военно-революционным штабом были созданы своего рода «зондеркоманды» — группы поджигателей и взрывников, которые 30 мая приступили к своему чёрному делу. Тряпицын не скрывал факт уничтожения старого города, и перед уходом в тайгу в своей радиограмме, посланной в полдень 1 июня, он оповестил об этом весь мир.

Приморская газета «Блоха» (редактор-издатель Лев Сакович) писала в № 12 за 1920 г. о зверствах отряда Я. Тряпицына: «Москва. По городу говорят, что доклад Тряпицина о работе пролетарской диктатуры в гор. Николаевске не понравился Лейбе Троцкому. Последний на докладе положил следующую резолюцию: «Сион истребляет лишь гоев. Переусердствовал мерзкий парх; жаль кровь народа Израиля. Впредь чтобы ошибки не было».

Народный суд, сформированный по предложению Временного революционного штаба красной армии Николаевского округа, уже 9-го июля 1920 г. вынес Я. Тряпицыну и его ближайшему окружению справедливый приговор. Тряпицын и его штаб были расстреляны в тот же день, 9-го июля 1920 г., в 10 ч. 45 мин. вечера.