Записки С.П. Руднева-2

ПРИ ВЕЧЕРНИХ ОГНЯХ

К 100-летию Приамурского Земского собора и восстановления монархии в России. Записки делегата Сергея Петровича Руднева.

ВСТУПЛЕНИЕ

Воспоминания Сергея Петровича Руднева, участника Поместного собора Российской Православной Церкви 1917-1918 гг. и Приамурского Земского собора 1922 г. во Владивостоке, были написаны практически по горячим следам и изданы в Харбине в типографии «Заря» в 1928 году. Автор посвятил их как назидание «моим дорогим эмигрантам – любимым, богоданным внукам Сергею и Игнатию Хорошевским и племяннику Петру Рудневу».

Сергей Петрович Руднев (28.01.1872 — 8.01.1935) родился в гор. Курмыше Симбирской губернии в дворянской семье. Окончил Симбирскую гимназию и юридический факультет Харьковского университета в 1895 году и в течение года был помощником юрисконсульта Юго-восточных железных дорог. В 1896 г. он – сотрудник Елецкого окружного суда. Последовательно занимал должности: судебного следователя в Верхотурье, на Катавских и Симских заводах Уфимского уезда, товарища прокурора в Костромском, Смоленском и Нижегородском судах. С 1906 г. судебный следователь Московского окружного суда, но по семейным обстоятельствам уезжает в Крым, где до 1916 был членом Симферопольского окружного суда, а после смерти жены перевёлся в Симбирский окружной суд на ту же должность. Член Поместного Собора Российской Православной Церкви по избранию от мирянин Симбирской епархии. После революции жил на Дальнем Востоке. Учредитель и товарищ председателя правления Харбинской больницы в память доктора В.А. Казем-Бека. Скончался в Харбине.

Книга воспоминаний С.П. Руднева «При вечерних огнях», своим названием отсылающая к сборникам великого русского поэта Афанасия Фета из цикла «Вечерние огни», по мнению авторитетного парижского эмигрантского издания «Возрождение», «прошла незамеченной в общей печати.

А между тем — его воспоминания отнюдь не похожи на тот недавний поток мемуаров, почти все авторы которых, как бы, забегая вперед перед историей, или приписывали себе особые государственные роли или жаловались на то, как их государственных талантов не понимали современники».

И далее автор рецензии делает общий вывод: «Незамеченная книга С.П. Руднева как бы восстанавливает прекрасную традицию нашего 18-го века, когда, также не думая о суде истории или о посторонних свидетелях, наши пудренные пращуры, при вечерних огнях, рассказывали внукам об испытаниях своей жизни. И, читая книгу Руднева, вспоминаешь, например, не раз старинные и бесхитростные записки Мертва́го или Рунича о Пугачевщине. Будущий историк найдёт, вероятно, у Руднева не меньше, чем во многих прославленных мемуарах» (Возрождение, №1668, 1929).

В моём случае так и произошло: получив книгу С.П. Руднева от одного из русских беженцев первой волны, использовал её материалы при написании своей книги «Восстановление монархии в России. Приамурский Земский собор 1922 года. Материалы и документы» (М., 1993. – 168 с.). Ссылки на книгу С.П. Руднева «При вечерних огнях» встречаются и в других исследованиях историков. Однако, насколько можно судить, в России она не переиздавалась и в настоящее время представляет собой библиографическую редкость и незнакома широкому кругу читателей. Публикуем главу из неё «На Дальнем Востоке – в Приморье», повествующую о ситуации здесь в 1920-1922 годах, о подготовке и проведении Приамурского Земского собора во Владивостоке, восстановившем Династию Романовых на Российском престоле.

Предисловие и публикация Андрея Хвалина.

+

ИНТИМНОЕ. Вместо предисловия. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-vstuplenie/

Часть I. http://archive-khvalin.ru/zapiski-s-p-rudneva-1/

Часть II. 

Приехав в двадцатых числах ноября 1919 г. во Владивосток, я застал там ещё Η.Н. Богданова с семьёй, всё поджидавшего пароход, с которым бы он мог уехать к себе, в Крым, где положение, казалось, улучшалось.

Имея полномочия от Главного Комитета Союза, Η.Н. Богданов вёл переговоры с американцами и канадцами относительно платежей за взятое ими имущество Земского Союза и эти переговоры передоверил мне. По делам Союза же бывали мы у Председателя Областной Земской Управы Медведева — видного эсэра, но принимались там чрезвычайно сухо. Да и не мудрено; в Сибири был свой Сибземгор — объединение сибирских городов и молодых земств, сплошь почти с Председателями и Членами управ — социалистами. В конце концов ничего из нашей затеи не вышло: канадцы звали для расчётов в Монреаль, а американцы и вовсе никуда не звали, не желая часто даже и разговаривать, хотя «земство» — zemstvo — была самая высокая в то время у иностранцев и особенно — американцев марка. Впоследствии, когда Главный Комитет Союза обосновался в Харбине, по тем же делам приезжали сюда Члены Комитета, а Н.А. Холодковский даже жил продолжительное время, но успех был  тот же.

Η.Η. Богданов в декабре уехал наконец на п/х «Тула» на Суэц. Вместе с ним уехали его семья и мои спутники по поездке из Иркутска — Сироткин и Корзухин…

На другой же день после моего приезда из Омска после его падения, я посетил ген. Розанова, которому рассказал всё, что знал об Омске и о положении Российского Правительства; дня через два я был им приглашён на вечерний чай к нему на дом. Там я познакомился с семьёй генерала и встретился с бар. Будбергом — бывшим Военным Министром, оставившим эту должность ещё раньше и уехавшим во Владивосток. Разговор всё время вращался вокруг создавшегося положения как там, в Сибири, так и здесь — на Дальнем Востоке. Прогноз и выводы были мало утешительные.

Привезённые женой деньги — 40.000 р., выданные в Омске Волжско-Камским банком, с каждым днём таяли с двух сторон — и от расходов и от катастрофического падения рубля, и я принялся за поиски работы. В переполненном наехавшим людом Владивостоке это оказалось делом чрезвычайно трудным.

Грустно прошло Рождество и наступил Новый 1920 год. 4/17 Января я, проходя по главной улице Владивостока — Светланской, которую звали в обиходе попросту Светланкой, решил зайти на авось в контору Торг(ового) Дома Кунст и Альберс, — одного из известнейших и больших торговых предприятий, чтобы предложить там свои услуги. Я был принят главою фирмы А.В. Даттаном, который, к моему удивлению, уделив мне несколько минут для разговора, попросил прийти в контору завтра к 9 ч. утра. Я пришёл, и он предложил мне сесть за работу на два месяца бесплатно с тем, что после этого срока он решит: предложить ли мне службу или отказать в приёме. Я согласился, и мне было поручено изучить дело по укреплению за Торговым Домом прав на принадлежащие ему угольные копи на Сахалине и результаты их эксплуатации. Я изучал это дело около трёх недель и затем лично доложил А.В. Даттану. Выслушав, он сказал:

— Ну, а теперь дайте мне три цифры: во что обошлись нам копи, сколько по 1920 г. мы израсходовали на их эксплуатацию и какой за это время они дали доход? К Вашим услугам наша бухгалтерия и она даст Вам все справки.

Копи были приобретены незадолго до Великой Войны, и надо было проверить суммы лет за 7-8. За этими «тремя цифрами» я проработал почти всё оставшееся до двух месяцев время. Результаты опять доложил А.В. Даттану.

Ровно через два месяца — день в день — А.В. Даттан предложил мне постоянное место в Конторе на 75 йен в месяц и обещал дать сначала одну, а затем — две комнаты в одном из общежитий фирмы. Таким образом, с 5/18 марта я опять стал иметь хоть маленький, но всё же заработок, а главное, приют и кров для семьи. Всё же только в мае я получил одну комнату, а в июле другую.

С августа того же 1920 г. я стал получать уже 100 йен и иметь от фирмы доверенность на ведение её дел в судебных и административных учреждениях. Я прослужил в этой фирме почти три года — до 1 Декабря 1922 года.

Торговый Дом Кунст и Альберс был основав около полувека тому назад двумя гамбургскими купцами, поселившимися на пустынном ещё берегу возникающего нового города — Владивостока, и мало-помалу покрыл сетью своих универсальных магазинов весь Дальний Восток. Ко времени Великой Войны это было богатейшее предприятие, владеющее ценными домами и другим недвижимым имуществом, с многочисленным, прекрасно обставленным, штатом служащих, которые прежде, до войны, пользовались от фирмы средствами для своего клуба, для своих столовых, библиотек, больницы, бань и т. п.

Фирма находилась в постоянной деловой связи с заграничными фирмами и пароходными компаниями, имея и у себя пароходный отдел, а Гамбург по-прежнему являлся для неё её метрополией. Поэтому неудивительно, что в Торговом Доме Кунст и Альберс служили, главным образом, немцы.

Ко времени моего поступления на службу фирмы во главе её стоял один из двух владельцев — А.В. Даттан, другой же — А.Г. Альберс был в Гамбурге и приехал во Владивосток лишь весной того же 1920 г. на смену А.В. Даттану, уехавшему затем в Германию. Оба — Даттан и Альберс — приняли Русское подданство и владели русским языком.

А.Г. Альберс — доктор права Берлинского Университета был призван даже на войну и послан на фронт, где его за немецкую фамилию и его акцент, по его словам, нарочно, без особого к тому повода, всячески ущемляли. Два года потом я проработал изо дня в день с д-ром Альберс и часто пользовался его гостеприимством, а мой внучонок с няней даже жил в его семье в прекрасном на берегу моря местечке Сидеми, и должен сказать, что редко в жизни я встречал такую милую и культурную семью, какими были супруги Альберс, в особенности Маргарита Лаврентьевна, родившаяся и выросшая в Гамбурге, но изучившая русский язык и владевшая им прекрасно. Все невзгоды, которые пришлось претерпеть им во время войны, а затем революции, на семь десятых, примерно, уменьшившей их состояние, — не поколебали их доброты и не озлобили против нас — русских. Я с признательностью вспоминаю как их, так и давший мне в тяжёлую для меня годину работу Т/Д (Торговый Дом) Кунст и Альберс, существующий — единственный кажется — и поныне во Владивостоке. Старик А.В. Даттан был главным лицом, создавшим благосостояние фирмы. Он до войны нёс во Владивостоке обязанность Германского Консула и за свои пожертвования в пользу Владивостокского Восточного Института имел чин действительного статского советника. Этот чин, однако, не избавил его от того, чтобы во время войны не быть удалённым из Владивостока. Вследствие ряда доносов и интриг, он был выслан в глубь Сибири и, несмотря на то, что его два сына находились в рядах русских войск, и один был убит в бою, — смог вернуться во Владивосток только за несколько дней до того, как я пришёл впервые к нему в контору. Всё это, разумеется, узнал впоследствии, знакомясь с делами и перепискою фирмы. Осенью 1920 г. А.В. Даттан уехал в Саксонию и там через несколько лет скончался.

В конторе Кунст и Альберс я работал с 9 до 5 ч., вечер же у меня был свободен, и я его посвящал впоследствии Народному Собранию, в котором заседания, как пленарные, так и в комиссиях, начинались с 5 ч. вечера и длились до ночи.

Дня за два до 31-го января 1920 г. я был, по какому-то делу Земского Союза, у ген. Розанова. В его кабинете кто-то находился, и я дожидался выхода посетителя. Когда раскрылась дверь кабинета Розанова, то из неё вышел Вл. Ник. Львов. Я никак не ожидал встретить его здесь — во Владивостоке — и безотчетно у меня промелькнула мысль, что «не быть добру!» Мне почему-то подумалось, что везде, где В.Н. Львов появлялся, — и в Могилёве у ген. Корнилова, и в Омске у адм. Колчака, — он нёс с собой неудачу, и что же? Наступило 31 Января, и в Приморье водворилась новая власть, которую посадили вошедшие в город партизаны тов. Шевченко, поддержанные грузчиками и рабочими, а Розанов с семьёй, со штабом и·приближёнными должен был бежать из Приморья на пароходе. Ушёл также за границу с гардемаринами и п/х «Орел», потом плававший где-то в Средиземном море.

Офицеры и деятели прежней власти и вообще те, которые решили эмигрировать, находили себе убежище в японском штабе и были затем вывезены японцами на своих пароходах. Как раз в эти дни состоялся в Военном Училище выпуск юнкеров в офицеры. Был произведён в офицеры и наш Шура, не пожелавший, однако, оставаться и служить новой власти; он уехал сначала в Гензан, а оттуда в Маньчжурию, где затем и стал служить в железнодорожной полиции.

По утрам, перед тем, как идти в контору Кунст и Альберс, мне приходилось, пока ещё я жил в доме Сызранского, запасать для дома воду, качая её из колодца во дворе. Здесь иногда собирались другие жильцы этого дома, и среди них был один маляр — Иван Иванович. Он был усердным учеником большевиков и всецело был на их стороне. О своей профессии он был очень высокого мнения и пытался рассказать мне, мало вразумительно, впрочем, и сумбурно, о Московской Третьяковской Галерее, причём убежденно говорил, что «это всё по нашему цеху» и что «нынче живописцы тамошних картин состоят  наравне с нами в одном Союзе».

Когда случился переворот 31 Января, то Иван Иванович торжествовал и всё мне у колодца доказывал, как теперь будет хорошо: «Везде будет наша контроля. Контроля, это — первое дело!»

«Да что же будет делать-то ваш контроль?» — допытывался я.

«Ну как же! Скажем, жена моя пошла на базар купить мяса; мясник даёт ей суповое, а вашей, скажем, супруге — вырезку. Ну, сейчас контроля и скажет: почему так? Уж если одной вырезка, так и другой дай! Помилуйте, контроля — всё устроит».

Переворот был отпразднован уличными демонстрациями: рабочие массы ходили с плакатами и пели революционные песни, которым тут же их обучали юркие человечки, дирижировавшие хорами, а уличная детвора заполняла казенные автомобили и с флагами раскатывалась по Светланке. «Блакады» (плакаты) для этого двое суток, по его словам, писал Иван Иванович «со товарищи»…