В. Ник. Иванов. Ч. 3.3.

ХАРБИНСКАЯ ТЕТРАДЬ

Предисловие

Харбин – чудный, диковинный плод взаимовлияния двух культур человеческой цивилизации, европейской и азиатской, словно дальневосточный кедр, обвитый виноградом.

Харбин – город, возникший по державной воле святого Царя-страстотерпца Николая II Александровича для строительства важнейшего ответления Великого Сибирского пути, – Китайско-восточной железной дороги.

Харбин – место взаимосотрудничества и соседства двух великих народов, русского и китайского.

Как Париж в Европе, так Харбин в Азии – главный центр жизни русских беженцев 20-40-х гг. ХХ века, времени после падения монархии в России и установления советской власти до окончания Второй мировой войны.

ХАРБИНСКАЯ ТЕТРАДЬ, как и ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ, представляет собой коллективный плод русской мысли, состоящий из отдельных авторских публикаций тогдашних книг и газет, рисующих Россию, в том числе дальневосточную, «которую мы потеряли», и пути возрождения новой России, которая обязательно воскреснет в былом величии и славе.

Благодарю Сергея Юрьевича Ерёмина, руководителя Исторической секции Русского клуба в Харбине, председателя ДИКЦ «Русское Зарубежье» и члена Русского географического общества (ОИАК, Владивосток) за содействие в работе над ХАРБИНСКОЙ ТЕТРАДЬЮ.

АНДРЕЙ ХВАЛИН

+

Всеволод Никанорович Иванов[i]

МЫ

Культурно-исторические основы русской государственности.

(ФРАГМЕНТЫ)

 

Дорогой памяти моего отца – москвича,

Никанора Лаврентьевича Иванова,

погибшего в наши смутные времена.

Кровавые зори свет поведают.

«Слово о полку Игореве».

… Знать свойство своего народа

И выгоды земли своей.

Крылов.

 

 

Часть 1. http://archive-khvalin.ru/v-nik-ivanov-ch-1/

Часть 2. http://archive-khvalin.ru/v-nik-ivanov-ch-2/

Часть 3.1. http://archive-khvalin.ru/v-nik-ivanov-ch-3-1/

Часть 3.2. http://archive-khvalin.ru/v-nik-ivanov-ch-3-2/

 

ГРОЗНЫЙ

Часть 3.3.

Выходило так, что будто бы Царь сложил свою власть, хотя про это прямо и не говорилось. В январе царский посол Поливанов привёз грамоту митрополиту, извещающую, в чём дело: Царь клал свой гнев на всё духовенство, на бояр, на приказных людей; он объяснял там, какие расхищения казны они допускали, какие богатства понабрали себе, рассказывал, как они притесняют крестьян, как убегают от службы, как не радеют о государе и государстве. В конце он указал на то, что, когда он, Царь, хочет тех людей наказать — за них вступается духовенство и покрывает их изменные дела. Поэтому де Царь и хочет поселиться в ином месте.

Вместе с этою грамотой на Москву пришла и другая — к гостям, к купцам, ко всему народу Московскому, в которой объявлялось, что никакой опалы на народ московский у Царя нет.

Царь сделал умно и решительно то самое, что делали до него бояре: столкнул лбами две эти группы Москвы. Конечно, население ни с какой стороны не жаловало изменного, крамольного того боярства, которое творило «многая злая» именно именем Великого Князя Московского. Царь для народа был именно Царём великим, а не тем, чем он был для окружения — объектом влияния и интриг.

— Пусть государь не оставляет царства! — завопил народ, когда прознал про эти послания Царя, — пусть не даёт нас на расхищение волкам, избавит нас от рук сильных людей! Пусть казнит лиходеев! В животе и смерти волен Бог да государь! Пусть Царь нам укажет изменников, лиходеев — мы их сами истребим.

На этот зов народа 2-го февраля явился Царь Иван на Москву «в страшном виде». Он добился-таки возможности царствовать неограниченно — народ был с ним, и от него отскакивало боярство. Народ Царь объединил под именем земщины и дал ему формальное право управляться самостоятельно, а боярство и двор Царь удалил от себя и учредил опричнину, то есть особый, опричный двор.

Говоря современным языком, вокруг Царя образовалось что-то вроде частей «особого назначения», и даже — horribile dictu (лат. «страшно сказать» — А.Х.), что-то вроде чрезвычайки: около него выросла гвардия в 6.000 человек. Мы не можем сомневаться в целесообразности этой жестокой меры в те жестокие времена. На Русь, всё время изнемогающую в борьбе высших классов между собою, нисходила, таким образом, железная государственная власть, облечённая той карающей силой, которую раньше давала русским Великим Князьям сила татар. Конечно, на Москве в ту пору было немало Курбских, но мы в настоящее время не можем смотреть на эти события глазами Курбских. Если и были казни, если были столкновения Царя с кругом московских бояр, за то слава Грозного Царя проникала и сплачивала весь народ, отнюдь не состоявший из Курбских. Иван Васильевич в своих действиях шёл до конца. Веря в божественное происхождение своей власти, он учредил в Александровской слободе монастырь, где братией были опричники, 300 человек, в чёрных рясах поверх золотых кафтанов. Мы сможем костюм этот признать имеющим символическое значение, — поскольку всегда кровавую государственную силу устроения самодержавного прикрывала ряса монаха и в прямом, и в переносном смысле. Конечно, эти 6.000 человек в силу самого своего значения творили злое, но во-первых, по русской пословице — добрая слава лежит, а худая бежит, а во-вторых — свойства русских людей неоспоримо таковы, что найти 6.000 верных и преданных государственному долгу людей и при том, кротких, твёрдых и дисциплинированных — решительно невозможно. Кроме того, чем же эти бесчинства и беззакония опричников были хуже таковых же бесчинств и беззакония бояр? Поэтому Грозный действовал как мудрый и жестокий политик, хотя клевета изменника Курбского и лежала на русском Царе в течение 400-т лет слишком и повела к большим смутам в умах наших. Действия Ивана Грозного оправдываются историческим смыслом: если бы дело Великих Князей Московских попало бы в руки боярства, позднее, как известно, не стеснявшегося в тенетах политических интриг принимать поляков на Москву, и звать на престол Всея Руси польского царевича Владислава, принимать самозванцев, — тогда бы русская национальная идея, которой жили митрополиты Алексий, Пётр и Иона, не была бы брошена в наш народ, и не ожила бы в нём в Смутное время, прекращая собой междоусобицы, создавая то, что впоследствии стало Российской Империей.

По русской традиции, или просто по умственной привычке, как-то не принято обращать внимание на те жестокости, которые творились князьями нашими до Ивана IV, не ставить их им в вину. На Ивана же Грозного принято обрушивать все громы. Это происходит именно потому, что в Иване мы встречаемся с колоссальной фигурой, живущей и действующей до сих пор в истории, и заслонившей собой её ход, впитавшей в себя все её черты, и неумолимо выпирающей в живом московском — русском порыве из тех среброкованных рак, куда стараются положить всех наших князей лукавые византийские летописи.

В особую вину Ивану Грозному ставилось всегда удушение митрополита Филиппа Малютой Скуратовым; митрополит Филипп даже причислен нашей церковью к лику святых. Поступая так, наша православная церковь, т. о., высказывала Царю Ивану самое недвусмысленное осуждение.

Но должны сказать, что если вышеуказанные три святителя Пётр, Алексий и Иона были государственными деятелями, всё время думавшими только об одном — об деле Москвы, то митрополит Филипп всё время выступал именно на стороне бояр, которые пользовались его авторитетом для своих целей. Можно было бы думать, что протесты митрополита Филиппа основывались на том его предположении, что трудные времена первоначального государственного строительства прошли, и теперь можно устанавливать там то, что на современном языке называется «законностью». Но, во-первых, мы и по теперешнему нашему времени видим, что таковые изначальные времена далеко ещё не миновали, а во-вторых, действуя именем церкви, митрополит Филипп не мог не видеть, что он подставлял под удары гневного и язвительного Царя именно эту самую церковь, недостатки которой не мог не видеть острый царский глаз.

— У нас думают, — говорит Костомаров, — что в древности господствовало благочестие и благочиние, по крайней мере наружное. Но Стоглав представляет нам в этом отношении совсем иной образ. Духовенство было невежественно: во время богослужения чтение шло одновременно и невразумительно — один читал канон, другой кафизмы. Духовенство служило по навыку, попы нередко были пьяны, во время богослужения бывали перебранки, и даже драки. Люди входили в церковь в шапках, говорили между собой, иногда слышалось срамное слово. В поминальные дни в церкви был словно базар: туда несли яйца, калачи, пироги, печёную рыбу, жареных кур, блины, караваи. Попы тащили всё это в алтарь и даже ставили на жертвенник. В монастырях было не лучше: ожиревшие от изобилия настоятели иногда по целым неделям не священнодействовали, братия пьянствовала, богослужения так и не бывало.

Было в известном обычае богатых людей, умирая, завещать устраивать в чтимых монастырях так называемые поминальные столы; бывали поэтому такие монастыри, что в них поминальных столов, этих языческих тризн, хватало на целый год без мала. Кроме того, монастыри владели большими земельными угодьями, особенно благодаря ханским жалованным грамотам. Уже тот же Стоглав решил ограничить эти владения в отношении их увеличения. Конечно, всё это содействовало беспечальной весёлой жизни монашествующей братии.

Умный и острый Царь, внутренне холодно-благочестивый, всё время раздираемый своими страстями, он не мог не видеть этой обратной стороны медали духовенства, этих тунеядных, далеко не брегущих пользы государственной людей, которые к тому далеко не прочь были и от политической интриги. Он не жаловал духовенство наравне с боярством. В 1570-м году, во время его встречи на традиционном Волховском мосту в Новгороде архиепископом новгородским Пименом, когда Царь с сыном Иваном направлялся к обедне, Иван IV не принял креста от владыки с такими словами:

«Ты, злочестивец, в руке держишь не крест животворящий, а вместо креста — оружие; ты, со своими злыми злоумышленниками, жителями этого города, хочешь этим оружием уязвить наше царское сердце, вы хотите отчину нашей царской державы, Великий Новгород, передать иноплеменнику польскому королю Жигимонту Августу; с тех пор ты не назовешься пастырем и сопрестольником св. Софии, а назовешься ты волк, хищник, губитель, изменник нашему царскому венцу и багру досадитель».

И эти обвинения могли быть справедливыми. Новгород в тот раз посещения Царя был обычно разорён. В 1577-м году, двигаясь в Ливонию, Иван Васильевич заехал в Псково-Печерский монастырь, который был укреплён крепкими стенами заботами его игумена Корнилия, родом из бояр. Это до такой степени показалось подозрительным Царю Ивану, что он своим посохом убил игумена Корнилия. Надгробная надпись на могиле убитого гласить: «Предпослал его земной Царь Царю Небесному».

При таком складе характера Ивана Васильевича, при таких исторических обстоятельствах, нет ничего удивительного, что участь настойчивого митрополита Филиппа, из знатного роду бояр Колычевых, из которых трое уже было казнено прежде, сложилась столь печально.

31-го марта 1568-го года, в воскресенье, митрополит Филипп, уже и раньше обличавший Царя, не дал ему благословения по окончании обедни. Обычай «обличать» Царей был вообще распространён среди верхов церкви, подражавших этим Иоанну Златоусту, обличавшему византийскую царицу Феодору. Был на Москве даже выученик пламенного Флорентийского проповедника Джироламо Савонаролы и его подражатель, Максим Грек, дообличавшийся до пожизненного заключения в монастыре, где он и скончался, хотя и падал три раза ниц перед Собором, винясь в «неких малых описях». Среди всеобщего неустройства церкви, малой заботливости о пастве, все эти обличители держались именно одним — самими обличаемыми, или же монастырями, где им давался досуг и убежище для их горделивых учёных схоластического характера занятий.

Но в этом случае обличения столкнулись два начала — реальных и действенных. Филипп стоял за боярство. Царь Иван — за царство, и оказывался, таким образом, одинок со своей царственной думой.

— Филипп! — сказал Царь. — Ты испытываешь наше благодушие! Ты хочешь противиться нашей державе. Я слишком долго был кроток, долго щадил вас, мятежников! Теперь я заставлю тебя раскаяться…

— Я пришлец на земле, — ответил монах.

Но ведь землю то надо было как-то строить. Этими словами митрополит Филипп отказывался от земли, от той земли, которую обихаживали, любили, строили Пётр, Алексий и Иона. Митрополит Филипп погиб, иначе бы могла погибнуть идея земли Русской. Да и вообще, поэтому, русские князья церкви не могли иметь той власти, которой они добивались, особенно по своим Западным тенденциям. Они уже начинали мечтать о повторении дела Григория VII Гильденбрандта. Но для Русского многоплеменного царства, для его исторического будущего не нужен был московский могущественный папа, который противопоставлял бы господствующую религию многоразличным культам племён, объединённых вокруг Белого Царя. Только некнижное православие, носившее практический характер, доходившее в толщу народную через подвижников, пустынножителей, людей подчас высочайшей духовной цены, наравне с толпами шарлатанов, трясшихся по площадям, и возглашавших, что им приказала говорить то или то св. Пятница, являвшаяся им в ночном видении, только одно оно могло иметь с этими культами общий язык и привлекать их нехитрое миропонимание чудесами, а не развитой хитрой догматикой. Вот почему первый удар строительному православию Москвы был нанесён именно патриархом Никоном.

Внешне царствование Ивана Грозного, столь жестоко насаждавшего своё самодержавие, было, может быть, и не слишком богато миром. Но сражаясь на Западе, побеждая на Востоке, подвергаясь оскорблениям своих интеллигентных неверных подданных, он сиял на Восток всё растущим блеском своего могущества, сплачивая кругом себя небывало сложную и прекрасную Русскую землю, Русскую нацию из сплава многоразличных народностей восточного происхождения, под верховенством великороссов и православия. И эта слава начала покорять ему и Москве Азию, несмотря на то что в Москве уже не за горами близкие московские смуты.

(Продолжение следует)

Примечание:

[i] Иванов Всеволод Никанорович (1888-1971) — русский писатель, философ, историк, автор повестей и романов. Детские и юношеские годы прошли в Костроме. В 1912 году окончил историко-философский факультет Санкт-Петербургского университета. Во время учёбы и после его окончания стажировался в Гейдельбергском и Фрайбургском университетах. С началом Первой мировой войны был призван в армию (служил в запасном 107-м пехотном полку, где был начальником учебной команды). Имел чин прапорщика армейской пехоты. Высочайшим приказом, состоявшимся 27 августа 1916 года, был награждён орденом Св. Анны 3-й степени за отлично-ревностную службу. Произведён в подпоручики. После Февральской революции был избран членом полкового комитета, служил в Перми. С февраля 1918 года работал ассистентом на кафедре философии права Пермского отделения Петербургского университета. В том же году стал преподавателем кафедры философии права. Публиковался в газетах. В декабре 1918 — январе 1919 года — в действующих частях генерала А.Н. Пепеляева.

В мае 1919 года занимал должность вице-директора в Русском бюро печати, объединявшем все информационные службы правительства Колчака, работал редактором «Нашей газеты», издававшейся Русским бюро печати и выходившей ежедневно с 16 августа по 9 ноября 1919 года, до самого прихода красных.

В 1920 году открыл в Харбине газету «Заря», создал единый центр информации на Дальнем Востоке — Дальневосточное информационное телеграфное агентство (ДИТА) и стал его директором.

В марте 1921 года Иванов приехал во Владивосток на несоциалистический съезд. Редактировал газету «Вестник Несоциалистического съезда», сблизившись с братьями Н.Д. и С.Д. Меркуловыми. С 1921 года был уполномоченным по печати (по информации) Приамурского «Меркуловского» правительства во Владивостоке, издавал «Вестник Приамурского Вр. Правительства», «Русский край» и «Известия Вр. Правительства». С 26 мая 1921 и до 1922 года редактировал и издавал во Владивостоке «Вечернюю газету».

22 октября 1922 года, накануне падения монархического Приамурского Земского Края, Всеволод Иванов эмигрировал из Владивостока на пароходе в Мукден, а затем в Тяньцзинь. С 1922 по 1945 год жил в Китае, Корее, Маньчжурии. С 1927 по 1930 год и в 1932 году работал в Харбине корреспондентом газеты «Гун-бао» (китайский официоз на русском языке). Активно публиковался в периодических изданиях.

В феврале 1945 г. возвратился в СССР. По возвращении в Советский Союз много ездил по стране, писал, вступил в Союз писателей СССР. Жил, умер и похоронен в Хабаровске.

Все выделения в тексте сделаны автором – В.Н. Ивановым.