В. Ник. Иванов. Ч. 2

ХАРБИНСКАЯ ТЕТРАДЬ

Предисловие

Харбин – чудный, диковинный плод взаимовлияния двух культур человеческой цивилизации, европейской и азиатской, словно дальневосточный кедр, обвитый виноградом.

Харбин – город, возникший по державной воле святого Царя-страстотерпца Николая II Александровича для строительства важнейшего ответления Великого Сибирского пути, – Китайско-восточной железной дороги.

Харбин – место взаимосотрудничества и соседства двух великих народов, русского и китайского.

Как Париж в Европе, так Харбин в Азии – главный центр жизни русских беженцев 20-40-х гг. ХХ века, времени после падения монархии в России и окончательного установления советской власти до окончания Второй мировой войны.

ХАРБИНСКАЯ ТЕТРАДЬ, как и ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ, представляет собой коллективный плод русской мысли, состоящий из отдельных авторских публикаций тогдашних книг и газет, рисующих Россию, в том числе дальневосточную, «которую мы потеряли», и пути возрождения новой России, которая обязательно воскреснет в былом величии и славе.

Благодарю Сергея Юрьевича Ерёмина, руководителя Исторической секции Русского клуба в Харбине, председателя ДИКЦ «Русское Зарубежье» и члена Русского географического общества (ОИАК, Владивосток) за содействие в работе над ХАРБИНСКОЙ ТЕТРАДЬЮ.

АНДРЕЙ ХВАЛИН

+

Всеволод Никанорович Иванов[i]

МЫ

Культурно-исторические основы русской государственности.

(ФРАГМЕНТЫ)

Дорогой памяти моего отца – москвича,

Никанора Лаврентьевича Иванова,

погибшего в наши смутные времена.

 

Кровавые зори свет поведают.

«Слово о полку Игореве».

 

… Знать свойство своего народа

И выгоды земли своей.

Крылов.

 

Часть 1. http://archive-khvalin.ru/v-nik-ivanov-ch-1/

ПЁТР ПЕРВЫЙ И ПЕТЕРБУРГ

Часть 2.

Мы не можем сомневаться, что мы приняли бы культуру Запада, если бы даже у нас и не было бы Петра Великого: знали же мы давно рейнские вина и шёлковые чулки. Зазнали бы так же неспешно и паровозы, и аэропланы, как утешную новинку чужих хитрых западных людей, вроде того исполинского увеличительного стекла, которое подносило в Москве посольство Олеария. Но мы тогда опоздали бы к схватке с Европой, которая в лице той же Польши готова была издавна ползти на восток. Исторический случай, историческое счастье, или, может быть, историческое Провидение спасло Россию, дав ей на престол такого Царя, как Пётр Великий, который построил на востоке Европы несокрушимую Русскую стену, наше государство.

Сын Тишайшего, Петр Алексеевич, Царь Московский, неограниченный самодержец огромного царства, перегнувшегося через Урал из Европы в Азию, сам оказался новым человеком в европейском смысле, и СУМЕЛ ПРЕДУПРЕДИТЬ ДЛЯ НАС ВОЗМОЖНУЮ ОПАСНОСТЬ БЫТЬ ЗАГНАННЫМИ ОБРАТНО ЗА УРАЛ, В АЗИЮ, И СУМЕЛ ТАКИМ ОБРАЗОМ СОХРАНИТЬ АЗИАТСКИЕ НАВЫКИ НАШИ, СОЗДАВШИЕ РОССИЮ В ТОМ ВИДЕ, В КАКОМ МЫ ЕЁ ЗНАЕМ.

Платон думал о государстве, управляемом философами. Под Петром І-м Русь стала государством, управляемым изобретателем. Недаром Лейбниц, один из самых светлых умов человечества, вёл переписку с Петром и собирался ехать к нему работать.

Петру не приходилось выходить из-под тёмных сводов соборов, затем, что соборов со значением, аналогичным европейским, вообще не было на Руси. В этом отношении он вполне походит на Чингиса, творившего под открытым небом, своим отцом Тенгри; Пётр Первый творит своё царство среди покосившихся избушек, о которых столь скорбел Чаадаев. Радея о пользе государственной, он мыслил простыми, ясными, как геометрический чертёж, схемами. Гамлет наоборот, он нечеловеческой своей волей завязывал новые узлы действенных начинаний.

Сущность Петра великолепно выражает картина Серова, на которой он изображён шагающим против сильного ветра, против косого дождя, по новой недостроенной ещё набережной нового города, в полном контрасте с гнущимися под ветром, укутанными в плащи спутниками своими (картина Валентина Серова «Петр I». 1907 год – А.Х.).

И когда Петр Алексеевич прорубил это знаменитое окно в Европу, мы в этом окне не увидали ничего кроме широкой спины самого Петра.

Пётр Алексеевич вёл войны, но только постольку, поскольку это было надобно. Для него война оставалась «политикой, но с иными средствами», и заключалась эта политика в присоединении нужных областей. А главной его заботой было торопиться за растущим неимоверно Западом: поэтому он старался, чтобы всем государственным установлениям придать характер не только поспевания за потребностями, но — гораздо более — характер, предупреждающий потребности, организующий по преимуществу.

Размах работ, предпринятых Петром, — неслыхан. Для крестьян возникают новые крепостные работы — постройка Петербурга. Представьте себе эти толпы в десятки тысяч человек, пешком бредущими по топким дорогам России на Государево дело со всех сторон, чтобы на гиблом месте, на болоте строить город св. Петра, «парадиз». Так в начале 1712-го года потребовалось для постройки парадиза 40.000 человек. Со всех губерний взято было деньгами 120.000 рублей, да ещё 22.000 на выделку кирпича. В 1714-м приказано было согнать народу ещё 34.000 человек. В том же году перепись показала число домов в Питербурхе в 34.000.

Это было страшною, нечеловеческою работою создавать единой волею то, что на Западе создавали века и труды поколений — города. Это было отяготительной обязанностью, но Пётр показывал и внутренний смысл этой обязанности. В тех указах Сенату, и которые находились в «зерцалах» во всех наших присутственных местах для вразумления государственных работников, он набрасывает заповеди, как надлежит свободно, а не по принуждению радеть о пользе государевой и отечественной. Равным образом, и в победоносной уже армии нашей, которая отныне должна была стать «великой молчальницей», появляется тот изумительный текст присяги солдата, наставление, как действовать честному, храброму, расторопному Российскому солдату надлежит, написанный самим Петром.

Русская армия до последнего времени жила этой присягой, которая воспитала не один десяток миллионов наших прекрасных солдат. И в зерцале, и в тексте присяги выражается лихорадочный, зовущий лик Царя. Кто же может спорить против того, что Петровское дело — промышленность, наука, ремёсла, торговля, войско и флот были нужны для России?

Для такой работы нужны были Царю и работники. Эти работники должны были быть совершенно особого склада — прежнее время таких не знало. Так появляются «птенцы гнезда Петрова»; зачастую он отыскивает их среди случайного звания людей. Не обинуясь, прибегает он к услугам иностранцев, которые с этого времени перестают быть жителями чужой Немецкой слободы, этого Гетто старой Москвы.

Из этих людей, постепенно и, может быть, мучительно складывался тот новый тип новых русских людей, который так полно запечатлелся в Михаиле Васильевиче Ломоносове. Отныне у престола должны стоять не покорные, бессловесные рабы, не буйные бояре, только то и норовящие, чтобы урвать власти в свою пользу, а отважные, решительные сотрудники Царя из его подданных. Пример Царя породил целые поколения новых людей, которые и укрепляли наш плацдарм против Европы.

И всё же Пётр оставался восточным владыкой, пред которым все равны в общей поравнительной унизительности, который при всей своей недосягаемости и близок всем, и ровен всем, как для всех ровно и близко недосягаемое солнце. И всё равно многим приходилось очень туго, когда на них падал нервный, чёрный взор Петра.

Туго пришлось при Петре и духовенству, как именно основоположному представителю старого направления.

Мы видели, какое горячее участие в нашей государственной жизни принимали три святых московских митрополита. Суровый патриарх Ермоген много помог своим авторитетом во время интриг поляков на Москве. Известна роль Троице-Сергиевской лавры в Смутное время; и всё же, политическая роль духовенства нашего в истории не разработана с достаточною ясностью.

Можно сказать, что по мере того, как Московское государство находилось в той стадии своего существования, которая была наполнена борьбой, неизвестностью, мы находим среди деятелей из духовенства горячее участие и решительность в делах государственных. Но по мере того, как держава Российская росла и укреплялась, ширилась по мере того, как рецепировались с Запада нормы из Византии и Рима, мы видим нашу церковь, вступающую в борьбу за своё непосредственное участие в государственной власти. Нельзя сказать, что владыки делали это всегда в достаточной мере искусно: патриарх Иов поддерживал всяческие домогания Бориса Годунова, грек Ипатий, епископ Кипрский, признал самозванца, и, наконец, патриарх Филарет, в молодости элегантный щёголь, немало времени проведший в ссылках и польском плену, где и насмотрелся на быт католических князей церкви, прямо устремился к овладению мечом светским, наряду с мечом духовным, пользуясь своим положением Государева отца. Титулуясь Великим Государем, он фактически правил с сыном своим Михаилом Фёодоровичем, и принёс на Москву первый столь памятное византийское двоевластие. Никон в своей неудачной деятельности, кроме домогательства того же титула, при пересмотре Кормчей включил в неё подложную грамоту папы Сильвестра императору Константину с апологией церковной власти. Ясно было, куда он целил.

При преобладании в православии стороны практической, как и вообще в своих взглядах русский народ определённо выдвигал власть Царя перед властью патриарха. Количество царской власти он считал столь абсолютным, что не считал возможным, чтобы кто-нибудь разделял её. При попытке Никона создать для нас духовную власть — выяснилось, что народ наш никак не на стороне иерарха. Такое полное государственного достоинства и самосознания явление, как раскол не направилось против Царя, направляясь исключительно против патриарха: «Никон – волк!» И в истории нашей раскол сочетан именно с многократно доказанной полной лояльностью к Царю, которая являла таким образом целование руки заушающей. Соборы 1666 и 1667 гг. вполне оказываются на стороне Царя, постановляя, что на будущее время патриархи вводятся в рамки исключительно церковной деятельности, лишаются права вмешиваться в светские дела, и не могут носить титула Великого Государя. Патриарх не Самодержец.

Но при столь ярко обнаруженной склонности патриархов к преувеличению своей власти и к проведению византийских традиций, мог ли Пётр Алексеевич рассчитывать, что патриархи будут Петрами, Алексиями, Ионами в его государственной работе, в исполнении задач неотвратимых, согласных его историческому гениальному прогнозу? Напротив, именно последний патриарх Адриан выказывает черты совершенно недвусмысленные в этом направлении.

При составлении нового Уложения патриарх Адриан вспоминает все старые законы, вплоть до Ханских ярлыков включительно, которые устанавливают привилегии церкви.

Делиться самодержавной властью Пётр Алексеевич не имел никакой охоты. Поэтому, после смерти Адриана в 1700-м году, Петром учреждается Синод, коллегиальное учреждение, ведающее делами Русской церкви. В духовном Регламенте приведены основания таковой замены, причём последнее из них прямо гласит, что при таковой коллегиальности не может быть стремления к власти монархической, как бывало это у лица, возглавляющего церковь.

Реконструируя так церковь, Пётр отнюдь не отказывался от её благодатного благословения и руководства. Напротив, он был так точен в её предписаниях, что даже постов не держал с разрешения духовника. И упразднение патриаршего престола не вызвало в народе таких волнений и возмущений, как вызвало изменение обряда: в мистицизме, или м. б. в магичности старого обряда народ несомненно видел более, нежели в греческой иерархии. Таким образом, в этой коллизии светской и духовной властей, как и всегда, народ оказался на стороне светской власти.

Пётр I ясно видел и понимал недостатки духовного сословия. Его «Всепьянейший собор» есть повторение распространённой вообще среди самого нашего духовенства карикатуры на непоказную, но за то всем отлично известную сторону жизни самого духовенства, карикатуру, формально направленную против духовенства католического, которое никогда наши предки не стеснялись изображать самыми мрачными красками и лаять последними словами, не видя в том никакого кощунства. Невежество, пьянство, небрежение к делу, лицемерие и низкопоклонство — все эти свойства были чрезвычайно распространены среди нашего духовенства. Кроме того, православная церковь, приняв насильственный Никонианский обряд, потеряла тот огонь и ту внутреннюю устремлённость, которые ушли в раскол. Тем более поводов было наблюдать под мистическим покровом православия прикрытую им лень, блуд и суеверие.

По рационалистическому складу своего характера Пётр І-ый был скорее протестантом, но православную традицию хранил более или менее твёрдо. Думается, что у него просто не доходили руки — иначе он занялся бы, наряду со своими делами, и реформацией церкви.

В Петре Великом самодержавное наше государство, следуя необходимой обстановке, развернулось с колоссальной силой в сторону исключительно государственных интересов, впитав в себя в лице своего гениального повелителя упругий дух европейского рационалистического метода, несвязанного по-азиатски ни с какими традициями. В течение тридцати лет царствования Петра Великого внутри его огромной державы, державшейся неимоверно сложным сплавом различных влияний, державы чисто восточной по характеру возглавлявшей её власти, устраивается крепкий, рациональный применительно законов государственной статики устроенный каркас государственного управления, который, удержав Россию от деформации в дни европейского натиска на нас, продержал её в таких формах до дней Великой Войны.

Да, государство стало крепче, но под напором, обуянным единой идеей Царя, крепче застонала земля. Только ничтожная часть её пошла за Царём, кое-как приспособившись к его созидательной работе, другая же стала просто пассивным объектом этой работы меньшей части. Меньшая активная часть как бы подобрала в себя поделённое самодержавие. Другая же, большая, кроме всегдашнего, привычного крепостного и гражданственного тягол почувствовала пугающее беспокойство новых веяний.

Поэтому царствование Петра Алексеевича полно самых разнообразных бунтов. Бунтуется, конечно, казачья вольница, успевшая к тому времени соорганизоваться в довольно крупные единства. Булавин подымает донские и волжские степи и воровским изменным казачьим обычаем предлагается в подданство турецкому султану, только бы избыть от нового обычая. Волнуются стрельцы, пытаются воспользоваться заграничным отсутствием Царя, и установить старый обычный буйственный образ правления. Идёт брожение на религиозной почве — кем-то брошено про Царя слово — Антихрист, но не смеет показаться наружу. Наконец, Мазепа, этот типичный казачий деятель, в последний момент неудачно выбрав европейскую «ориентацию», едва не губит Царя.

Причины этих бунтов и волнений весьма разнообразны. Много появилось беглецов от новых порядков — наш русский народ всегда характеризуется именно готовностью уходить от не нравящейся ему чем-либо власти, не пытаясь изменить не нравящегося ему строя. Непривычные действия, несовместимые с непривычным обличьем и повадкой Царя, создали в народе сомнения — да подлинный ли это Пётр, не «немкин ли сын»? и т. д.

Достойно внимания, что теперь эти брожения располагаются к востоку от Москвы. И только крутые решительные меры Царя убеждали его подданных, что пред ними действительно самодержавный Царь, твёрдой рукой Ивана Васильевича, ведущий Россию по историческим путям, создавая для неё оборону от для него одного ясных грядущих бед.

И несмотря на народные волнения, результаты этой политики блистательны. В одной из речей на празднике по поводу спуска на воду большого корабля Пётр Алексеевич в своей речи горделиво оглядывается на результаты своих трудов, как об этом рассказывает немец Вебер:

— Никому из вас, братцы, и во сне не снилось, лет тридцать тому назад, что будем мы здесь плотничать, носить немецкую одежду, воздвигнем город в завоеванной нами земле, доживём до того, что увидим Русских храбрых солдат и матросов и множество иностранных художников и своих сынов, воротившихся из чужих краёв смышлёными, доживём до того, что меня и вас станут уважать иностранные государи. История полагает колыбель всех наук в Греции, откуда перешли они в Италию, а из Италии распространились по всей остальной Европе, но, по невежеству наших предков, не проникли к нам. Теперь очередь наступает и нам; мне кажется, что со временем науки оставят своё местопребывание в Англии, Франции и Германии, перейдут к нам, и наконец воротятся в своё отечество, в Грецию. Будем надеяться, что на нашем веку мы пристыдим другие образованные страны и вознесём русское имя на высшую ступень славы!

Это грандиозное пророчество кроме всего прочего, замечательно своим повторением видоизменённой идеи Третьего Рима, Греция являлась истоком всех наук, та самая Греция, с которой греческой верой связана наша страна. Оттуда же вышли все науки, т. е. цивилизация, туда же они вернутся, и вернутся через Россию.

Эта схема величайшая из всех наших исторических схем. Не Франция, не Англия слиты с действенной почвой девственной Греции, а именно Россия, её подлинная дочь, через веру, через тот особый оттенок культуры, который лежит на Византии, этом западном форте Востока. Цивилизация Запада — углублённая через культуру Востока — вот эта идея Петра в развёрнутом виде, решение задач предстоящей эпохи мировой истории, в гениальной интуиции указанная два века тому назад.

Ни в одной стране мира не могло существовать такого повелителя, как Пётр Первый у нас. Он явление подлинно русское, ибо только в России, как вообще на Востоке, может господствовать над всем народом один человек, может двигать им, чрез то приобретая неслыханную ни для какого коллективного управления силу.

В государственном смысле власть Московского Великого Князя получила свой полный мировой вес именно во власти Российского Императора, когда она смогла бросить в этой форме на весы мировой политики самое драгоценное, что есть в подлунном мире — совесть и моральные принципы. В этом смысле Императорская политика России на мировом фоне — не праздное вмешательство в чужие дела, а доказательство этой величавой возможности спорить с целым миром и разлитыми в нём тайными течениями открытостью и благородством души. Акты Российских Императоров вроде манифеста Александра І-го с объявлением войны 1812-го года или Императора Николая І-го с объявлением войны 1848-го года, суть прежде всего акты совести. В ХІХ-м веке только наши Цари сохраняли эту привилегию — быть рыцарями в международной политике, в вещи, как известно, довольно подлой. Долга и совести не знает ныне ни одно правительство в мире, потому что во всяком представительном правлении на первый план всегда выйдут постоянно элементы расчета и выгоды. И в этом смысле наши Императоры — прямые потомки Чингиса, утверждавшего в своих завоеваниях прежде всего свою личность.

С другой стороны, только в России, лишённой длительной исторической традиции, может отдельный человек вобрать в себя целиком чужую культуру, чтобы так полно использовать её именно в государственных линиях.

И сочетание этих разноличных свойств — пребывание изобретателя-западника на деспотическом русском престоле – явление опять-таки подлинно русское, неотразимое по своей фактичности.

И для России Царь Пётр достиг полностью своих заветных целей: стоявшее на историческом базисе Царской власти, поверенном в течение веков, его государство оказалось снабжённым новейшей техникой. Эта идея была и патриотична, и национальна.

В каких отношениях стоял Пётр Алексеевич к Европе? Не был ли он её рабом, как об том, к сожалению, существует распространённое мнение?

Он своим практическим оком слишком хорошо видел все недостатки Европы, чтобы бросаться очертя голову в её объятия. «Снаряжена была секретная воровская экспедиция с целью выкрасть у Западной Европы морского техника и техническое знание», — говорит по этому поводу Ключевский.

Всё, что ни выходило из рук Петра — всё было прежде всего национально, самобытно, правда — ново, но кто же заставляет нас отождествлять национальное исключительно со старым? Именно только Европе подобает делать это, тысячелетним многочисленным её городам, а не нам, детям степей, огромных пространств, и постоянных войн. Дело Петра было приобретением по нужде того, чего ещё не было у нас самих, и что всё равно, рано или поздно, должно было быть.

Это отношение к Европе — отношение восточное, которое характеризуется взглядами китайского реформатора Ли Хун Чжана, — «мы используем иностранцев, чтобы потом отправить их к дьяволу», которое характеризуется подобной же японской доктриной, заключающейся в кодексе Бусидо.

(Продолжение следует)

Печатается по: Всеволод Н. Иванов. Мы. Культурно-исторические основы русской государственности. Издательство «Бамбуковая роща». Харбин. 1926.

Примечание:

[i] Иванов Всеволод Никанорович (1888-1971) — русский писатель, философ, историк, автор повестей и романов. Детские и юношеские годы прошли в Костроме. В 1912 году окончил историко-философский факультет Санкт-Петербургского университета. Во время учёбы и после его окончания стажировался в Гейдельбергском и Фрайбургском университетах. С началом Первой мировой войны был призван в армию (служил в запасном 107-м пехотном полку, где был начальником учебной команды). Имел чин прапорщика армейской пехоты. Высочайшим приказом, состоявшимся 27 августа 1916 года, был награждён орденом Св. Анны 3-й степени за отлично-ревностную службу. Произведён в подпоручики. После Февральской революции был избран членом полкового комитета, служил в Перми. С февраля 1918 года работал ассистентом на кафедре философии права Пермского отделения Петербургского университета. В том же году стал преподавателем кафедры философии права. Публиковался в газетах. В декабре 1918 — январе 1919 года — в действующих частях генерала А.Н. Пепеляева.

В мае 1919 года занимал должность вице-директора в Русском бюро печати, объединявшем все информационные службы правительства Колчака, работал редактором «Нашей газеты», издававшейся Русским бюро печати и выходившей ежедневно с 16 августа по 9 ноября 1919 года, до самого прихода красных.

В 1920 году открыл в Харбине газету «Заря», создал единый центр информации на Дальнем Востоке — Дальневосточное информационное телеграфное агентство (ДИТА) и стал его директором.

В марте 1921 года Иванов приехал во Владивосток на несоциалистический съезд. Редактировал газету «Вестник Несоциалистического съезда», сблизившись с братьями Н.Д. и С.Д. Меркуловыми. С 1921 года был уполномоченным по печати (по информации) Приамурского «Меркуловского» правительства во Владивостоке, издавал «Вестник Приамурского Вр. Правительства», «Русский край» и «Известия Вр. Правительства». С 26 мая 1921 и до 1922 года редактировал и издавал во Владивостоке «Вечернюю газету».

22 октября 1922 года, накануне падения монархического Приамурского Земского Края, Всеволод Иванов эмигрировал из Владивостока на пароходе в Мукден, а затем в Тяньцзинь. С 1922 по 1945 год жил в Китае, Корее, Маньчжурии. С 1927 по 1930 год и в 1932 году работал в Харбине корреспондентом газеты «Гун-бао» (китайский официоз на русском языке). Активно публиковался в периодических изданиях.

В феврале 1945 г. возвратился в СССР. По возвращении в Советский Союз много ездил по стране, писал, вступил в Союз писателей СССР. Жил, умер и похоронен в Хабаровске.

Все выделения в тексте сделаны автором – В.Н. Ивановым.