Украинизация

Первая мировая и гражданская война разделила Россию на советскую и зарубежную. В историографии период между двумя мировыми войнами получил наименование INTERBELLUM или, по-русски, МЕЖВОЙНА. Осмыслению русской национальной зарубежной мыслью процессов и событий, приведших к грандиозным военным столкновениям в истории человечества, их урокам и последствиям посвящен новый проект «Имперского архива» INTERBELLUM/МЕЖВОЙНА. Для свободной мысли нет железного занавеса, и дух дышит, где хочет.

АНДРЕЙ ХВАЛИН

+

«ПОЧЕМУ НУЖНА УКРАИНИЗАЦИЯ?»

Цель погромной украинизации: оторвать украинский народ от русской государственности и русской культуры.

«Почему нужна украинизация?» – так озаглавлена наивная статейка какого-то «добродия» (с укр. «господин», «добродетель» — А.Х.) в «Парижском вестнике». Изволите ли видеть, украинизация нужна, во-первых, потому, что в 1652 г. через Малороссию проезжал антиохийский патриарх Макарий, в свите которого находился некий арабский учёный, по имени Павел Алепский. Этот Павел Алепский восхищался украинской культурой и на арабском языке записал в своих воспоминаниях: «Дети учатся в школах, и даже женщины здесь грамотны».

Нет никакого сомнения, что арабский учёный в свите Макария был, и через Украину проезжал, и записки на арабском языке оставил. Но почему эти арабские записки 1652 года обязательны для «Парижского Вестника» и для «добродия»? И почему «добродий» свои самостийные танцы начинает так издалека, именно от арабского учёного? Почему, скажите ради Бога, записки доказывают «необходимость украинизации»?

К большому сожалению, однако, и все остальные доказательства почтенного «добродия» в таком же роде.

«Путешественник Лоренц Мюллер, побывавший в 1581 году на Украине, встретил там некоего гражданина Войнуского (малоросса), который читал цицероновскую «Республику» и умел изрядно писать стихи». Это тоже приводится как доказательство «во-вторых».

Но опять-таки и в данном случае я далёк от каких-либо сомнений. Допустим, что путешественник Мюллер на Украине был, Войнуского видел и Войнуский, действительно, читал по-латыни (кто тогда не читал?). Но в какой же мере это доказывает «необходимость» украинизации? Причём здесь, вообще говоря, трехсотлетний Мюллер и для чего понадобился читающий Цицерона Войнуский?

Ну, а если бы Мюллера не было, и патриарх Макарий по Малороссии не путешествовал, а арабский учёный записок не оставил и Войнуский по латыни не читал?

Разве вопрос от того изменился бы?

Я не хочу, однако, пользоваться слишком очевидным убожеством мысли бедного «добродия» и обойду молчанием все другие его «доказательства», за исключением одного:

— Украинизация, — говорит он, — или вернее деруссификация края нужна потому, что девять десятых населения говорит по-украински и что, для смычки с селом, советская власть должна подойти к мужику с его языком.

Вот это соображение, хотя и ложное, и наивное в своей основе, все-таки кажется мне умнее арабского учёного и немецкого путешественника Мюллера. Но, во-первых, украинский язык – это еще не украинизация, далеко не украинизация, а во-вторых, если ЦИК-и и ВУЦИК-и думают, что «смычка» может состояться только тогда, когда Зиновьев (советский революционер, председатель исполкома Коминтерна 1919-1926 гг. – А.Х.) будет говорить, как Перерепенко (персонаж «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Н.В. Гоголя – А.Х.), а Сталин, как Довгочхун («дворянин» Довгочхун – сосед Перерепенки – А.Х.) , то что мешает добродию Зиновьеву и добродию Сталину обучиться языку и «смыкаться» на доброе здоровье?

Но причём же здесь государственные учреждения, школа, суд, воинская команда и весь вообще государственный обиход?

Речь ведь должна идти не о «добродии» Зиновьеве и не о его «смычке», а о целом народе и о совместной 250-ти летней культурной работе двух народов.

И вот, когда дело подходит к народу, то сам собою встаёт вопрос: «Кто, когда и где спрашивал украинский народ о его воле? И как, когда и в чём украинский народ изъявил свою волю забыть русский язык, оторваться от русской культуры и «смыкаться» с Зиновьевым?»

И достаточно этот вопрос поставить, чтобы сразу стала очевидной великая ложь, величайшая наглость советчины с её украинизацией и с её «смычкой».

— Что происходит сейчас в Малороссии?

— Насилие.

Советская власть так слаба, что не может противостоять даже бывшим австрийским шпионам и такому старому «вертихвисту», как проф. Грушевский, давно мечтающим об отделении Украины и ныне забивающим первый свой клин в виде «украинизации».

С мнением и желанием украинского и русского народа эти галицийские лисицы никогда не считались и никогда не будут считаться. Они идут путём, указанным австрийским офицером Конавальцем, который во времена батьки Петлюры сорвал в Киеве все русские вывески и потребовал, чтобы вместо «акушерки» на вывесках писалось «пупоризка».

Уже и тогда, при Конавальце, программа погромной украинизации определилась вполне ясно: оторвать украинский народ от русской государственности и главное от русской культуры. От культуры прежде всего.

А для этого конавальцы знали одно только средство: заплевать и оклеветать всё русское. Достаточно сказать, что конавальцы отказывали русскому народу даже в славянском происхождении и писали в своих шпионских газетах (да, да, в шпионских!), что все русские не более, как — «татарчуки», что русский язык — язык варваров, и что писатель Лев Толстой — самый обыкновенный порнограф.

Но вот, что замечательно: пока в Киеве, матери городов русских, шла эта свистопляска заголившихся чужеземцев, народ продолжал говорить по-русски и решительно отвергал «пупоризку».

И я могу сказать даже больше: никакое насилие, даже самое вопиющее, не могло оторвать Киев эпохи Конавальца от русского языка и русской культуры. Пробовали конавальцы создать «украинскую» думу в городе и, несмотря на бешеную агитацию, население выбрало русских гласных. Пробовали выбрать мировых судей, и судьи заявили, что ни говорить, ни писать по-украински не умеют.

Я не сомневаюсь, что столь же плачевные результаты даст и нынешний советско-галицийский опыт.

 

«Ручей два древа разделяет,

Но ветви их сплетясь растут»[1].

 

Совместная история, совместная жизнь и совместная культурная работа двух народов на протяжении 250 лет не может быть зачёркнута ни «смычкой» Зиновьева, ни «украинизацией» Грушевского. Вспомните Шевченку, который, при всей его пламенной любви к Малороссии, никогда и в мыслях не имел ни «самостийности», ни «украинизации».

— На каком языке Тарас Шевченко писал свой дневник?

— На русском.

— Как отзывался Шевченко о русской Волге?

— «Матушка — Волга».

— Чьи стихи читал как молитву, изгнанник, ссыльный, солдат Шевченко?

— Стихи «татарчука» Лермонтова: «Выхожу один я на дорогу». Это была его вечерняя молитва в ссылке.

Не будем же идти в вопросах «украинизации» и «самостийности» дальше Тараса Шевченка…

Александр Яблоновский[2].

«Возрождение» (Париж). № 222, 10 января 1926 г.

Примечания:

[1] Цитата из стихотворения великого русского писателя и историка Н. Карамзина «Надежда». Полностью стихотворение:

Надежда

Il est doux quelquefois de rever le bonheur

(Приятно иногда о счастии мечтать (франц.)).

 

Среди песков, степей ужасных,

Где солнце пламенем горит,

Что душу странников несчастных

Отрадой сладкою живит?

Надежда — что труды не вечны;

Что степь, пески не бесконечны;

Что странник в хижине своей,

В прохладе нежного Зефира,

В объятиях любви и мира,

Жить будет с милою семьей.

Надежда! Ты моя богиня!

Надежда, луч души моей!

Мне жизнь — печаль, мне свет — пустыня:

Дышу отрадою твоей!

Хотя томлюся и страдаю,

Но ты во мне… не умираю!

За тучей вижу я зарю,

И сердце бьется в ожиданьи —

Живу любезнейшем желаньи:

Вдали возможность счастья зрю!

Еще мы можем, ангел милый,

Друг друга радостно любить!

В душе моей, теперь унылой,

Твой образ может с счастьем жить!

Когда? когда? — увы! Не знаю;

Но, веря чувству, ожидаю,

Что нам готовится венец;

Что мы навек соединимся

И в жизни раем насладимся:

Умрем в слиянии сердец.

Ручей два древа разделяет,

Но ветви их сплетясь растут;

Судьба два сердца разлучает,

Но вместе чувства их живут.

Препятствий страшных миллионы,

Тиранство рока и законы

Не могут страсти прохладить:

Она всего, всего сильнее;

Всего, мой милый друг, святее —

Сам Бог велит нам так любить!

Он влил мне в грудь небесный пламень

Любви, всесильныя любви.

Могу ль сказать: «Будь, сердце, камень, —

Угасни огнь в моей крови?»

Могу ль сказать прости надежде?

Мы видим — любим, друг мой, прежде

Чем знаем, должно ли любить;

Полюбим, и в себе не властны;

Умолкнет разум беспристрастный —

Лишь сердце будет говорить.

Когда ж, о милый друг! нам должно

В сем мире только слезы лить,

В другом, в другом еще возможно

Несчастным счастливыми быть!

Клянуся… Небо будь свидетель!..

Любить святую добродетель,

Чтоб рай в том мире заслужить,

Где всё прошедшее забудем,

Где только милых помнить будем;

А рай мой… там с тобою жить!

1796 г.

[2] Яблоновский Александр Александрович (1870-1834) — русский писатель и редактор. Родился в Елисаветградском уезде Херсонской губернии. По окончании одесской гимназии поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, где и получил высшее образование. В 1893 г. дебютировал рассказом «Последыши» в журнале «Русское Богатство». Публиковался в «Сыне Отечества» и «Мире Божьем», где в 1901 г. была помещена имевшая большой успех повесть «Гимназисты». В 1903-1905 гг. вёл в журнале «Образование» раздел фельетона под общим заглавием «Родные картины»; с 1904 г. принимал участие в возродившемся «Сыне Отечества»; сотрудничал с журналом «Товарищ». В 1906 г. был приглашён редактировать московскую газету «Русское Слово».

В 1918 году жил в Киеве, публиковался как фельетонист в газетах «Утро», «Вечер» и «Киевская мысль». В январе 1919 года, во время петлюровской оккупации Киева, перебрался в Одессу, где в марте стал одним из учредителей и сотрудником газеты «Наше слово». Приехав в Ростов-на-Дону, стал сотрудничать с местными изданиями «Парус» и др. В марте 1920 года, во время эвакуации частей ВСЮР, был вывезен из Новороссийска в Египет.

Из Каира переехал в 1921 году в Берлин. Сотрудничал с берлинскими эмигрантскими изданиями («Руль» и др.) и с парижской газетой «Общее дело». В 1925 году из Берлина переехал в Париж. Публиковался в газетах «Возрождение» (Париж), «Сегодня» (Рига), «Эхо» (Ковно). На Первом съезде эмигрантских писателей (Белград, 1928) был избран председателем Совета Союза русских писателей и журналистов стран русского рассеяния.

Умер 3 июля 1934 года. Похоронен на кладбище в парижском пригороде Исси-ле-Мулино.