Трагедия Царской семьи. Часть 2

«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идет о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки читались с превеликим вниманием: они испещрены подчеркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и ее составителя. Благодарю их и помню.

Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается ее живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.  

+

В.Н. Коковцов. «Возрождение». № 3885. 22 января. 1936. Часть 1. http://archive-khvalin.ru/tragediya-carskoj-semi/

Продолжение: «Возрождение». № 3886. 23 января. 1936. Часть 2.

От редакции газеты «Возрождение»: В прошлое воскресенье, как мы своевременно сообщали, в Обществе ревнителей памяти Императора Николая ІІ-го, граф В.Н. Коковцов прочел обширный доклад об обстоятельствах, помешавших покойному Государю выехать из России в Англию. В введении к докладу граф Коковцов устанавливает две основные причины трагедии, а именно: временное правительство находилось целиком во власти петербургского совдепа, а последний 3-го марта вынес постановление «об аресте Романовых» и о необходимости воспрепятствовать временному правительству принять меры к спасению Царской Семьи. Установив эти два положения, граф Коковцов в дальнейшем излагает, сначала на основании английских источников, а затем русских, — как велись переговоры между временным правительством и английским королевским правительством. Ниже читатель прочтет изложение этой части доклада, самой главной, которая устанавливает документально, что ответственны в трагедии Царской Семьи члены временного правительства, не имевшие мужества отстоять свою независимость и по малодушию предавшие всю Царскую Семью кровожадному совдепу.

+

Русские источники, освещающие те же события этого короткого, промчавшегося с ужасающей быстротою момента, начавшегося днем отречения — 3 марта, и закончившегося уже в первых днях апреля, чтобы принять тот безнадежный, затяжной характер, который выходит за пределы настоящего доклада, — могут быть приведены в сравнительно короткой форме.

К тому же они хорошо известны нам по труду покойного судебного следователя Н.А. Соколова, — в котором воспроизведены еще 12 лет тому назад (в 1923 году) точные ответы кн. Львова, Милюкова и Керенского. Без большого ущерба я не хочу отнимать времени подробным их повторением, так как в своем существе они не дают никакой иной окраски событий весны 1917 года и объясняют события гораздо менее, нежели приведенные английские источники. Они воспроизводят те же самые явления без всяких с ними противоречий и не дают никакого своего освещения.

Я укажу только на немногия подробности этих показаний в той их части, на которой полезно остановиться, хотя бы несколькими словами.

Князь Львов, председатель временного правительства первых месяцев революции, говорит только, что в это время действительно происходил обмен мнений между членами временного правительства об отъезде Царской Семьи за границу, и все они (министры) находили, что в виду тех условий, в которых находилась Россия «летом 1917 г.» Царской Семье следовало покинуть Россию.

Разговор шел οб Англии и Дании. «Насколько ему кажется, министр иностранных дел Милюков наводил справки о возможностях отъезда. Он припоминает , что инициатива в этом деле принадлежала великим князьям, в особенности Николаю Михайловичу и Михаилу Александровичу. Почему из этого ничего не вышло — он не знает».

Я укажу только на то, что по такому вопросу бывший председатель временного правительства ответил, будучи в полной безопасности, в эмиграции и кому же? — и судебному следователю Соколову с такою страстностью желавшему пролить весь свет на все, что подготовило Екатеринбургское злодеяние. Он дал этот удивительный по своей бессодержательности ответ всего 3 года спустя после совершенного преступления и — не опровергая потом ни одним словом извращения его краткого, ничего в себе не содержавшего ответа, если бы оно было допущено Н.А. Соколовым. Председатель врем(енного) правительства просто «ничего не знает» или все запамятовал, кроме одного, что «инициатива отъезда Царской Семьи принадлежала двум великим князьям, погибшим или одновременно с Царской Семьей, или спустя 8 месяцев после нее, — тогда как на самом деле эта инициатива перед английским правительством принадлежала самому временному правительству, в лице министра иностранных дел Милюкова.

Показание тому же следователю Н.А. Соколону Π.Н. Милюкова не дает также никакой разницы но сравнению с приведенным выше извлечением из воспоминаний сэра Бьюкенена и части воспоминаний Ллойд Джорджа, воспроизводящей те же события. Нет существенных отличий и в его объяснениях на приведенную выше статью Керенского, в номере «Последних Новостей» от 17 июня 1932 г., — налечатанных в том же номере, которые устанавливают необходимые поправки к допущенным там неточностям. Во всяком случае нет, на самом деле, никакой надобности вносить какие-либо исправленія в те подробные записки, которые воспроизводят наиболее трагическую пору — март 1917 г. по старому стилю, — в которую решался весь вопрос о возможности отъезда Царской Семьи из России.

Керенский дал такой краткий ответ следователю Соколову, настойчиво добивавшемуся у него сведений, которые ему хотелось иметь в его распоряжении, — что из него нельзя извлечь никаких новых данных по интересующему нас вопросу. Можно только указать на большую в них неполноту и несогласованность в изложении хода событий. Неполноту – которую необходимо пополнить во всяком случае приведенными уже выше эпизодами: 1) о его выступлении 7 марта в Московском Совете, 2) о его личном свидании с сэром Бьюкененом 27 марта (9 апреля). Несогласованность — потому что в сообщенных им сведениях Н.А. Соколову он приписывает приведенный им ответ сэра Бьюкенена как данный им министру иностранных дел Терещенко, тогда как этот ответ относится к совершенно иному, более раннему времени — марту 1917 года по старому стилю, когда министром иностранных дел был не Терещенко, а Милюков, а содержание его было совершенно иное, нежели указано в этих его объяснениях. Так же точно грешит большою неточностью конец его письма, напечатанного в номере «Последних Новостей» от 17 июня 1932 г., которым он пытается оправдать временное правительство и обвинить правительство Ллойд Джорджа в его отказе в средине июня 1917 г. выполнить данное им обещание оказать гостеприимство Царской Семье «до окончания войны». Он очевидно запамятовал, что указание «до окончания войны» было сделано английским правительством не в виде отказа в гостеприимстве, и не в июне месяце, а в телеграмме его английскому послу от 12 марта того же года и в виде пояснения, что король Георг предлагает гостеприимство Англии, но с тем, чтобы Государь и его семья не выезжали из Англии, без согласия правительства Великобритании, до окончания войны.

Приведенное мною изложение описанных событий заслуживает по всем вероятиям справедливого упрека в том, что оно слишком подробно и отняло много времени.

Но оно было необходимо как потому, что без него нельзя дать вообще объективного ответа на рассматриваемый вопрос, так и в особенности потому, что за описываемый этими событиями короткий, всего 2-3-месячный начальный промежуток самого острого периода революции, приведшей к большевицкому перевороту 25 октября (7 ноября) 1917 года, со всеми его роковыми последствиями, — бесповоротно решилась судьба Государя и всей его семьи. Все, что произошло потом, было только неизбежным продлением агонии того, поистине, крестного пути, который был пройден ими до дня мученической кончины в ночь на 17 июля 1918 г.

Немного слов потребуется для того, чтобы, с точки зрения исторической правды, было достаточно полно освещено это положение. — Тем более обязательно для меня свести все предшествующее изложение собранных мною документов к определенным заключительным выводам, которыми может быть исчерпана вся сущность интересующего нас трагического вопроса. Во главе этих выводов необходимо поставить два предварительных положения, которые нам приходилось постоянно слышать со стороны ли непосредственно самих представителей временного правительства, со стороны ли лиц, стремившихся найти, если и не оправдание, то хотя бы объяснение сыгранной ими, — безразлично вольно или невольно — роли.

Первое — спасению Царской Семьи выездом из России помешала болезнь великих княжон, лишившая всякой возможности передвижения Царской Семьи и делавшая совершенно бесцельным окончательное приготовление к отъезду.

Второе — когда наступило выздоровление и явилось возможным допустить выезд, — отказ Англии сохранить в силе сделанное именем короля Георга приглашение Государя и его семьи воспользоваться безопасностью в Англии — положил будто бы роковой конец возможности выезда из России.

Первое положение — представляется не чем иным, как внешним предлогом; но отнюдь не внутренним оправданием.

Да, великие княжны были больны и немедленный выезд был невозможен. Но если бы они были и совершенно здоровы, то спрашивается: был ли бы этот выезд разрешен и осуществлен? С точки зрения исторической правды — на этот вопрос может быть только один ответ. Нет, отъезд Государя и его семьи был бы неразрешен, а если бы и был предпринят, — то привел бы только к одному концу, — приблизил бы роковой срок, наступивший более года спустя в Екатеринбурге.

Болезнь великих княжон прекратилась в первой половине, если даже не в самом начале апреля по старому стилю. Никаких препятствий к выезду, вытекающих из положения заточенной в Александровском дворце Царской Семьи, более не было и тем не менее выезд ее не состоялся, и на все настоятельные вопросы английского посла о том, когда именно он может состояться, ибо обстоятельства не терпят замедления, — неизменно следовали только одни отговорки, приведенные выше, — с указанием со стороны ответственных представителей временного правительства, которым они принадлежали. То — в начале, на болезнь великих княжон, то, по мере наступления улучшения в состоянии их здоровья, — на необходимость преодолеть сопротивление левых элементов совдепа; то на факт, что Государю не было еще доложено о необходимости готовиться к выезду; то на не принятое еще решение о том, последует ли выезд в Англию или в Крым; то, наконец, совершенно неожиданно для посла, на объявление Керенского о невозможности допустить отъезд, пока не окончен разбор документов, взятых правительством у Государя, с указанием при этом, что разбор потребует не менее месяца времени.

И при всех этих отговорках, неизменно следует успокоительный ответ послу, на его тревожные опасения, что последние вообще преувеличены, что обозначает в простом изложении, что вообще не имеется никакого повода и даже надобности настаивать на отъезде.

Второе положение — об отказе будто бы английского правительства в гостеприимстве лишенной свободы Царской Семье, — представляется, по имеющимся до сих пор сведениям, во всяком случае, ничем не подтвержденным. — Заявление первого министра Англии категорически опровергает его; дочь посла дает очень неопределенное сведение и частью и сама его опровергает. — Положительные данные безусловно пока отсутствуют.

Министр иностранных дел Терещенко, в приведенном выше письме, напечатанном в «Последних Новостях» в номере от 21 июня 1932 г., говорит, что он вел переговоры о выезде Государя и его семьи в Англию, в полном согласии с князем Львовым и Керенским в мае 1917 г. и что они кончились отказом Англии в конце июня или в начале июля.

Между тем, указание, сделанное, как выше упомянуто, в очень осторожной форме дочерью посла Бьюкенена о дошедшем до нее, очевидно, через ее отца слухе об отказе английского правительства по совету Ллойд Джорджа королю Георгу, относится к 10 апрелю (по новому стилю) или 27 марта — по старому. — Сам посол вовсе не упоминает о том, что переговоры были прерваны (при Милюкове), без чего нельзя было и возобновлять их снова — при Терещенке. Наконец, проникшее в английскую печать, без указания наименования газеты, сведение о личном отрицательном отношении Ллойд Джорджа к приезду Царской Семьи в Англию, — относится, как сказано в том же сообщении, — к самому началу русской революции, следовательно к марту, а отнюдь не к июню или, тем более, июлю месяцу. Но, — и это всего важнее, — мы не имеем ни права, ни основания, пока нам не будут даны более точные данные, допускать самую мысль о том, что король Георг, хотя бы по совету своего первого министра — мог взять назад его предложение о гостеприимстве его другу и родственнику — нашему Государю, в постигшей его участи.

У нас нет на это права по самому характеру их взаимных отношений и в виду положения Царской Семьи перед лицом грозившей им опасности. Мы знаем личные отношения короля Георга к своему «другу и родственнику» нашему покойному Государю. Мы читали выражения этих отношений в минуту обрушившегося на Государя — несчастия. Мы читаем теперь все, что касается обмена телеграммами между Лондоном и Петроградом.

Мы знаем, что приглашение найти убежище в Англии исходило не только от короля, но и от его правительства после обсуждения в военном кабинете и было передано через министра иностранных дел лорда Бальфура. При таких условиях не только король Великобритании, но и просто уважающий себя человек, а тем более правительство, не могли взять назад своего приглашения.

У нас нет основания допустить возможность такого акта и по его бесцельности и ненужности. Король и его правительство были прекрасно осведомлены о развале власти в России после революции, о полной подчиненности правительства совдепу, о непримиримой враждебности последнего к личности монарха, как знали они, помимо посла, тоже самое и через представителя своего в Ставке, пока она не рухнула, — что последовало гораздо позже (уже в октябре), — и знали, что и фронт разваливается и анархия входит в свои права. — При таком положении не было ни смысла, ни надобности налагать самим на себя, хотя бы перед лицом будущей истории клеймо отказа в праве убежища. Оставалось просто ждать неизбежного хода событий, которые помимо всякого желания не то Ллойд Джорджа — если оно было на самом деле, — не то вожаков рабочей партии, не желавших приезда в Англию Царской Семьи, — делали невозможным прибытие ее в Мурманск. — Не было и нужды готовить крейсер для русского Царя, ибо ему, по воле совдепа, было суждено испить до дна чащу невероятных унижений и неизбежного конца.

Из этих пояснений на два предварительных положения, — естественно вытекает вопрос по существу, — почему же на самом деле не состоялся выезд в Англию, и что воспрепятствовало ему?

Ответ — только один: временное правительство желало выезда. Его представители, в особенности когда они — я разумею Керенского — вошли в непосредственное общение с Государем, отлично понимали всю опасность пребывания в России Царской Семьи, — и даже хорошо были осведомлены о тех страшных замыслах, которых не скрывали крайние элементы совдепа. Достаточно припомнить показание коменданта полковника Кобылинского, знавшего об этом от самого Керенского. Они сознательно, конечно, не желали насильственной смерти Государя и его семьи.

Но они были бессильны бороться с фактическою властью Петроградского совдепа, державшего в то время, как и до самого большевицкого переворота, эту власть исключительно в своих руках. Совдеп требовал от временного правительства слепого исполнения его велений, предоставляя ему право сохранить перед иностранными послами пустую форму этой власти без всякого реального содержания. — Оно, быть может, вообще имело самые добрые намерения, — но управлять страною они не могли и способов поднять на свои плечи ту ответственность, которую они, во всяком случае, недооценили, они не имели ни силы, ни возможности. Они предполагали, что разнузданная толпа, которую во время войны воспитывали в одной мысли о необходимости свержения власти во имя блага родины, — принесет им, представителям новой революционной власти, свою покорность, свою преданность так же как и воинские части, со своими командирами, притекали в Государственную Думу для выражения ей своей преданности, и возвращались восвояси, выслушавши красноречивых ораторов, а вслед за тем, — мы знаем, как они себя вели!

Они просто ошиблись в расчете и не подумали о давнишней сказке о том, как легко было выпустить из банки злого духа и как не удалось обратно загнать его в ту же банку и сколько наделал он потом непоправимых бед! И этот выпущенный на волю злой дух, в образе рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, поселившись в Смольном, продиктовал временному правительству свою волю в простой и лаконической форме. — Он предложил ему исполнить беспрекословно с первого же дня (3 марта) то, что ему было угодно и что было заранее решено, пригрозивши ему, без всякого смягчения формы, «если он не пожелает подчиниться, то исполнит и без него», потому что вся сила была у него. Как писал Гучков генералу Алексееву, совдеп располагал армией, железными дорогами, телеграфом, почтою и послушною его воле рабочею силою. А правительству он оставил одно – властвовать для вида, но не управлять, писать декреты и воззвания, собираться в заседании совета временного правительства и «не составлять протоколов» по самым  важнейшим делам; реформировать на бумаге в 24 часа то, что создавалось веками; разговаривать с послами, сознавая, что из всех разговоров и обещаний — ничего не выйдет, потому что совдеп заранее на это не согласен, и говорит об этом открыто. Он  разрешает даже заниматься реформами в армии и поднимать красноречием Керенского и назначенных комиссаров «дух победы» у разваленного пропагандою войска, не скрывая того, что война фактически окончена.

И все это временное правительство слушало и всему этому подчинялось и… через 8 месяцев своего пребывания у власти очутилось само в Петропавловской крепости, переместившись туда непосредственно из Зимнего дворца.

Все приведенные мною в начале доклада исторические данные красноречивее моих слов выражают собою сказанное.

3 марта — Государь отрекся от престола;·

3 марта — состоялось первое постановление совдепа об аресте Царя с поручением правительству привести его в исполнение;

6 марта — подтверждается то же распоряжение и недвусмысленно предлагается «своему органу военной коллегии», а не временному правительству принять необходимые меры;

8 марта — вечером Государя увозят из Ставки, «не под арестом», как говорит Милюков сэру Бьюкенену, а только «лишенным свободы» и под «эскортом», назначенным генералом Алексеевым;

9 марта — Государь следует в Царское Село; и — в тот же день совдеп приказывает занять по пути узловые станции, а в виду дошедших сведений о том, что Царь предполагает уехать в Англию и правительство сочувствует этому, постановляет: сообщить временному правительству непоколебимое решение исполнительного комитета не допустить отъезда Николая Романова в Англию и арестовать его, избрав местом заключения Трубецкой бастион Петропавловской крепости;

10 марта — Государь прибывает под надзором членов Государственной Думы и прямо с вокзала его провозят в Александровский дворец, где его и арестует генерал Корнилов, по званию командующего войсками в Петрограде и по поручению министра юстиции Керенского, уполномоченного на то временным правительством.

С этою дня Государь, а за два дня перед тем, 8-го марта, вся Царская Семья со всеми лицами свиты, согласившимися подчиниться неволе — состоят под строжайшим арестом и не знают более свободы до их последнего дня. Исключение допускается только для тех из разделивших неволю, которые заболели и получили разрешение покинуть место его заключения.

Правительство, быть может, продолжает желать допустить отъезд в Англию, ведет еще некоторое время описанные выше сношения с представителем Англии, изобретает всевозможные предлоги, объясняющие задержку, но из всех его намерений не выходит ничего. Неволя продолжается, и власть совдепа остается во всей ее полноте. Судьба выезда, то есть отказ в нем, фактически решен, как решена и жизнь заключенных. – Иначе и бытьне могло!

Временному правительству или точнее лично Керенскому удалось достигнуть только одной льготы – отмены заключения в Трубецкой бастион. Но роковой наклон плоскости идет своим неумолимым ходом. Мы его знаем и упоминаем об этом только для того, чтобы сказать, что не в силах временного правительства было изменить ход событий. Последняя вспышка сопротивления большевицкому открытому нападению на слабую власть, предпринятая в Петрограде, 3 и 4 июля, осталась без следующего дня. Разбежавшиеся было из столицы или посаженные под стражу главари большевизма, — будущие непререкаемые хозяева положения, — выпущены на свободу; Ленин с его спутниками вернулись, убедившись, что им опасаться больше нечего. Возобновились открытые призывы к бунту в известном доме на Кронверкском проспекте.

Государь с семьей и пожелавшими остаться верными их последними слугами увезены 1/14 августа в Тобольск и через 2 с небольшим месяца, 25 октября, — само временное правительство заключено в Трубецкой бастион. Царственные узники, успевшие доехать 6/19 августа до Тобольска, познали с конца октября всю тяжесть новой власти над ними, и вышли из ее рук только 17-го июля 1918 г. в подвале дома Ипатьева в Екатеринбурге.

После переворота 25/X говорить о возможности спасения Царской Семьи, а тем более рассматривать условия, которые могли благоприятствовать или затруднить его совершенно бесполезно. Действительных попыток не было и быть не могло. Мы знаем уже детально насколько изменилась вся жизнь Государя и его семьи и изменилась резко к худшему. Явились новые распорядители их судьбою. Сменилась последовательно вся охрана и весь печальный уже и ранее уклад их жизни. Стали периодически прибывать для надзора за надежностью ареста новые агенты власти, с новыми приемами и новыми формами отношения к узникам. Грубость, издевательство и даже прямые оскорбления приняли почти повседневную форму надзора над беззащитными, не знавшими еще таких приемов. Они не давали еще себе отчета о том, что ждет их впереди, и надежда на изменение к лучшему все еще теплилась в  их душе.

Миновали зимние месяцы в Тобольске. Неожиданно явился неведомый и до сих пор неразгаданный Яковлев и увез Государя, Императрицу и великую княжну Марию Николаевну, в весеннюю распутицу, по неизвестному назначению, но был остановлен в Екатеринбурге, где и были заточены прибывшие и куда потом доставлены и остальные члены Царской Семьи и их последние верные слуги. Там же и совершилась зверская расправа в ночь на 17-е июля 1918 г.

Исполнилась давно задуманная советской властью программа истребления всей Царской Семьи и выполнена эта программа почти одновременно в Екатеринбурге, в Алапаевске, в Перми, а затем, через 7 месяцев, и в Петрограде.

О какой возможности спасения можно говорить во всю эту роковую пору. И таким образом, на самом деле, как выразился первый управляющий делами временного правительства В.Д. Набоков, «актом лишения свободы Царя был завязан узел, который был развязан потом в Екатеринбурге».

Мы знаем, когда и кем завязан этот узел. — Он был завязан 8 и 10 марта 1917 года по воле Петроградского совета солдатских, рабочих и крестьянских депутатов и приведен в исполнение формально временным правительством, в лице Керенского и генерала Корнилова.

Свободны ли были исполнители в их действии, были ли они только слепыми исполнителями руководившей ими высшей власти или взяли они на себя задачу далеко превышавшую их силы и должны были и сами погибнуть под тяжестью непосильного бремени, — этот вопрос мало изменяет создавшееся положение и данный мною ответ на поставленный вопрос остается во всей его неприкрашенной правде.

Гр. В.Н. Коковцов