Толстой и социализм
В 1928 году «две России», советская и беженская, как и весь читающий мир, отмечали столетие со дня рождения великого русского писателя Льва Николаевича Толстого. После его смерти прошло всего восемнадцать лет, но в них вместилась февральско-октябрьская революция, вскормленная в том числе и толстовскими идеями; невиданный со времён первохристиан богоборческий террор, достигший ужасающих размеров после убийства святой Царской Семьи; отказ от утопии мировой революции и постепенный возврат к традиционным принципам российской государственности. Празднование 100-летнего юбилея Л.Н. Толстого – крупная веха для осмысления исторического пути России. Тем более, что размаху торжеств соответствовал масштаб личности юбиляра: ведь Толстого даже называли «вторым царём» в России. Настало время посмотреть на первые «плоды просвещения» по-толстовски для страны и народа, что и сделала русская зарубежная мысль.
Минул ещё почти век. Ныне, в преддверии 200-летнего юбилея, можно видеть, как прошли или не прошли проверку временем оценки личности, учения и творчества Льва Толстого столетней давности. А современной России предстоит решить, кого выбрать из двух: Варавву или Иисуса, Помазанника Божьего или Толстого? Царю – царствовать, писателю – писательствовать.
АНДРЕЙ ХВАЛИН
+
О ТОЛСТОВСКОМ «СОЦИАЛИЗМЕ»
Празднование столетия графа Л.Н. Толстого во Франции: «главное то, что Толстой в своём учении исходил не из Маркса и не из Жореса, а из Евангелия».
«Толстой был романистом, социалистом, анархистом, реформатором, революционером, педагогом, моралистом и религиозным апостолом».
«Было две России — до-толстовская и после-толстовская».
«Толстой сверху до низу перевернул сознание русского народа и создал новую Россию».
«Русская революция была подготовлена, воодушевлена и морально санкционирована Толстым».
«Русские большевики, новая большевицкая буржуазия, рабочие, крестьяне и солдаты нынешнего дня — все прежде всего толстовцы».
Кто это пишет? Заклятый враг Толстого? Иностранец, не знающий ни России, ни русского народа?
Нет, это пишет в «Фигаро» сын Толстого, Лев Львович[1].
А в то же время Троцкий с благодарностью поминал Толстого за «содействие» революции, и Жорж Санд благодарила, и Советы устраивали в Москве толстовскую тризну, и все социалисты считали толстовский праздник своим, а все «контрреволюционеры» говорили, что революция началась с Толстого и что большевики, воры и растратчики — прямые ученики Толстого…
Как видите, тут поневоле голова закружится… Люди, которые привыкли любить и почитать великого писателя, поневоле скажут:
— Как! И большевики признали его «своим»?
— И собственный сын объявил отца социалистом?
Но страшен сон, да милостив Бог.
— А теперь не желаете ли посмотреть кабинет великого писателя?
— Ах, нет, нет! Нас интересует только спальня.
Рис. Из газеты «Возрождение» (Париж). № 1198. 12 сентября 1928 г.
На Монблане пасутся и овцы, и козы, и ослы. И, может быть, и овцы, и ослы одинаково считают Монблан «своим».
Но это, конечно, большое заблуждение: Монблан ничей, и никто не умалит его величия.
Слишком велик и слишком огромен был Толстой, чтобы уместиться в какую-нибудь «партию» или какое-нибудь «направление».
С его стола падали крохи и социалистам, и монархистам, и революционерам, и контрреволюционерам. Но он был сам по себе, и это о нём можно было сказать словами поэта:
«Ты — царь. Живи один!»
Это совершенная правда, что Толстой отрицал собственность, как отрицают её и социалисты. Но он шёл не от Маркса, а от Евангелия, и смеялся над социалистами, и считал их учение пустым и вздорным.
Это правда, что Толстой считал грехом принудительную власть государства, но он не отдал бы эту власть в руки партий и классов. Если бы Толстой жил в «социалистическом» государстве, то его первого поставили бы к «социалистической» стенке или посадили в «социалистическую» тюрьму.
Равным образом, это истинная правда, что Толстой отрицал армию, суд, уголовные наказания, тюрьмы и т. д. Но где доказательства того, что он признавал «красную» армию, «классовый» суд, «социалистическую» тюрьму?
Нет, это большая глупость и совсем наглое бесстыдство, когда партии (а в том числе и коммунисты) заявляют претензии на Толстого и считают его «своим».
Ослы могут пастись на Монблане, но Монблан не станет от того ослиной горой.
Эту несоизмеримость Толстого и партий очень хорошо понимал Жорес[2].
— Толстой не хочет демократии, — говорил Жорес. – Он не верит ей и боится, что демократия повторит печальный опыт прошлого.
И ещё:
— Толстой одинаково отрицал и демократию, и броненосцы, и телеграф, и бомбы, и электрические дороги, и, как он сам говорил, всякие «другие изобретения, столь же глупые, сколь и вредные».
А главное всё-таки то, что Толстой в своём учении исходил не от Маркса и не от Жореса, а от Евангелия. В основу жизни человеческой он клал любовь, а не насилие и принуждение.
Он надеялся только на нравственное усовершенствование человека, и в этом видел единственный путь к спасению и преобразованию мира.
И если теперь, в день столетней годовщины, за Толстого хватаются все партии и все направления, то это доказывает только огромность Толстого.
Маленькие всегда тянутся к большому, и поэт недаром сказал:
«Блажен, кто свой челнок привяжет к корме большого корабля».
Не будем же удивляться, что к корме толстовского корабля привязали свои челноки и социалисты, и анархисты, и партийные, и беспартийные.
Не будем удивляться, что к этой корме насильно привязали даже пиратскую шхуну большевиков…
Александр Яблоновский[3].
«Возрождение» (Париж). № 1195, 9 сентября 1928 года.
Примечания:
[1] Разделённая после революции, отечественная и зарубежная, Россия широко отметила в 1928 году столетний юбилей Л.Н. Толстого. По обе стороны границы вышли в прессе юбилейные публикации, состоялись торжественные вечера памяти и другие события, посвящённые столетию великого русского человека.
Однако подход к учению и творчеству Толстого у «двух Россий» разнился: крайние позиции выражены в ленинских словах о Толстом как о зеркале русской революции и фразе, сказанной святым Царём-страстотерпцем Николаем II Александровичем на сообщение о смерти графа: «Скорблю о смерти великого художника, что же касается его убеждений, то Бог – ему Судья».
Минуло ещё почти сто лет со дня рождения Л.Н. Толстого. Результаты его влияния на «русский мир» и шире – на человеческую цивилизацию – у всех перед глазами. Как ни пытались многие «толкователи» приспособить Толстого к социалистическим идеям, восторжествовала Евангельская и царская точка зрения. Поскольку потомки графа и многочисленные «толстовцы» продолжают играть видную роль в политической и культурной жизни современной России, даже пытались несколько лет назад отменить знаменитое «Определение Святейшего Синода от 20-22 февраля 1901 года № 557, с посланием верным чадам Православной Грекороссийской Церкви о графе Льве Толстом», уместно продолжить знакомство читателей «Имперского архива» с публикациями русских зарубежных авторов, стоявших на христианских, государственных, русских классических литературных позициях.
[2] Жорес Жан (1859-1914) — деятель французского и международного социалистического движения, борец против колониализма, милитаризма и войны, философ, историк. Сторонник Дрейфуса и марионетка международного финансового капитала. Был убит накануне Первой мировой войны за предательство национальных интересов Франции.
[3] Яблоновский Александр Александрович (1870-1834) — русский писатель и редактор. Родился в Елисаветградском уезде Херсонской губернии. По окончании одесской гимназии поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, где и получил высшее образование. В 1893 г. дебютировал рассказом «Последыши» в журнале «Русское Богатство». Публиковался в «Сыне Отечества» и «Мире Божьем», где в 1901 г. была помещена имевшая большой успех повесть «Гимназисты». В 1903-1905 гг. вёл в журнале «Образование» раздел фельетона под общим заглавием «Родные картины»; с 1904 г. принимал участие в возродившемся «Сыне Отечества»; сотрудничал с журналом «Товарищ». В 1906 г. был приглашён редактировать московскую газету «Русское Слово».
В 1918 году жил в Киеве, публиковался как фельетонист в газетах «Утро», «Вечер» и «Киевская мысль». В январе 1919 года, во время петлюровской оккупации Киева, перебрался в Одессу, где в марте стал одним из учредителей и сотрудников газеты «Наше слово». Приехав в Ростов-на-Дону, стал сотрудничать с местными изданиями «Парус» и др. В марте 1920 года, во время эвакуации частей ВСЮР, был вывезен из Новороссийска в Египет.
Из Каира переехал в 1921 году в Берлин. Сотрудничал с берлинскими эмигрантскими изданиями («Руль» и др.) и с парижской газетой «Общее дело». В 1925 году из Берлина переехал в Париж. Публиковался в газетах «Возрождение» (Париж), «Сегодня» (Рига), «Эхо» (Ковно). На Первом съезде эмигрантских писателей (Белград, 1928) был избран председателем Совета Союза русских писателей и журналистов стран русского рассеяния.
Умер 3 июля 1934 года. Похоронен на кладбище в парижском пригороде Исси-ле-Мулино.