Россия и Франция: 300 лет

«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет и журналов, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идёт о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки и журнальные публикации читались с превеликим вниманием: они испещрены подчеркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и её составителя. Благодарю их и помню.

Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается её живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.

Публикации первого тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parigskaya-tetrad/.

Публикации второго тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-2: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-2/.

Публикации третьего тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-3: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-3/.

+

«ТОГДА РАСКВИТАЕТЕСЬ…»

Сношения России и Франции триста лет назад

Пётр Великий, уезжая из Парижа в июне 1717 года, увёз отсюда, по словам историка Рамбо, будущую культуру России. По его отъезде французский двор и общество были в большом смущении, — кто этот царственный гигант, — великий государь, или же только «голландский контрметр (в данном случае – помощник мастера – А.Х.)»? В числе тех, кто оценил в московском царе его живой ум и общительность, был Виллеруа[1], писавший мадам Ментенон[2]: «Этот властелин — лишь мнимый варвар. Трудно было ожидать, что он проявит себя настолько царственным, великодушным и обаятельным в обращении».

Покидая Францию, Пётр оставил здесь кн. Куракина и Шафирова для участия в предварительных работах по составлению проекта тройственного союза между Россией, Францией и Пруссией. Это соглашение было подписано в Амстердаме спустя месяц.

После Петра Великого французскую столицу посетили его приближённые, — кн. Долгорукие, кн. Голицыны, Нарышкины, немного позже — кн. Куракин, занявший пост российского представителя при Версальском дворе. В 1720 году во Францию были присланы молодые дворяне для обучения морскому делу в портах Бреста и Тулона. В числе этих гардемаринов, изучавших не только специальные предметы, но и танцы, верховую езду и фехтование, были кн. Волконский, Жеребцов, Римский-Корсаков, кн. Юсупов, Салтыков, Сумбуков, Глебов.

Как видно из мемуаров Неплюева и донесений, которые делались французскими инструкторами в Париже, «московитские жантийомы (с фр. дворяне – А.Х.)» не всегда делали честь синему кафтану гардемаринов — ленились, часто ссорились, — «не проходит и дня, чтобы они не дрались и не запускали друг в друга стулья и канделябры». По замечанию одного из надзирателей и, надо думать, вполне основательному, в этом было виновато французское вино, крепкое и дешёвое.

После заключения Ништадтского мира, французские дипломаты усиленно ищут сближения с победителями шведов, союзников Франции. В Петербург назначается представителем короля шевалье Кампредон, а Россия аккредитует в Версале князя Василия Лукича Долгорукова. Несмотря на заискиванья, Франция неохотно идёт навстречу желаниям царя, — признать его императорский титул.

Prince Vassili Loukesque (т.е. князь Василий Лукич – А.Х.) не имел успеха и в другой миссии секретного характера — устроить брак царевны Елизаветы Петровны с французским королём. Как известно, Людовик ХV предпочёл мезальянс, женившись на Марии Лещинской, дочери польского короля Станислава Лещинского.

По смерти Петра Великого Екатерина I примкнула к австро-испанской коалиции, которая была в войне с Францией и Англией. Заключение австро-русского соглашения 1726 года было продиктовано необходимостью для России координировать с Австрией военные операции против турок, бывших в союзе с Францией. В виду разрыва дипломатических сношений с Версалем русские при ближайших преемниках императора Петра редко посещают Париж. Визиты Бецкого, тогда ещё дипломатического курьера, кн. Кантемира и кн. Куракина носили вполне официальный характер. К числу немногочисленных туристов следует отнести Петра Апостола и Нарышкина. Возвращение последнего в монументальном дормезе (с фр. карета для дальних поездок – А.Х.), колеса которого были инкрустированы зеркалами, вызвало сенсацию в Петербурге эпохи Анны Иоанновны.

После 1725 года отправка массами русских школяров во Францию прекратилась, лишь «Академия наук и курьёзных художеств», будущая Академия Наук, изредка командирует в Германию своих стипендиантов. В царствование Анны Иоанновны находились в обучении во Франции всего лишь трое русских — два брата, князья Долгорукие, и Тредьяковский.

Василий Кириллович Тредьяковский, в будущем выдающийся русский учёный, плодовитый писатель, академик и «профессор латинской и российской элоквенции», был воспитанником Сорбонны в 1727-1730 годах.

В Сорбонне, куда он добрался «шедши пеше за крайнею уже своею бедностью», был по отзывам французских историков, наиболее даровитым и успевающим из числа русских студентов за весь XVIII век. В удивительном превращении сына астраханского священника в студента Сорбонны замешаны, быть может, астраханские капуцины, у которых Тредьяковский учился словесным наукам, славяно-греко-латинская академия в Москве, куда он бежал из отчего дома накануне свадьбы, наконец, — французские янсенисты в Голландии, где он жил у графа Головина до своего переезда в Париж.

В Сорбонне Тредьяковский не только усердно изучает французскую литературу, философию, математику и богословские науки, но и принимает участие в публичных диспутах. В свободное от занятий время он наблюдает парнасскую жизнь, гуляя по шумным улицам среди нарядных придворных, блестящих офицеров и расфранчённых дам в золотых портшезах (с фр. лёгкое переносное кресло – А.Х.). Возвращаясь в свою убогую каморку, он пишет при огарке сальной свечи французские стихи, где воспевает любовь и парижских прелестниц.

Эти стихи, которые Тредьяковский сравнивает с «фруктами и конфектами на богатый стол по твёрдым кушаньям», несравненно благозвучнее его русских виршей, поражавших своей неуклюжестью. Ломоносов, ценя заслуги Тредьяковского, как установившего тоническую теорию русского стихосложения, обидно иронизирует над своим собратом по Академии:

Языка нашего небесна красота,

Не будь никогда попрана от скота, —

на что Тредьяковский отвечает эпиграммой:

Когда по-твоему сова и скот уж я,

То сам ты нетопырь и подлинно свинья…

Здесь, в парижской мансарде, у Василия Кирилловича впервые зародились многие мысли, легшие в основу его будущих научных трудов. Смелая идея, «писать так надлежит, как звон требует», т. е. применительно к произношению, могла появиться у Тредьяковского при изучении несовершенной французской орфографии. Под влиянием современных французских писателей, он строит литературную теорию, которая ложится в основу ложноклассического направления в России. Увлекаясь французской поэзией, Тредьяковский приходит к убеждению о необходимости тонической системы для русской метрики и версификации. Далее в своих этимологических построениях Тредьяковский придерживается курьёзных приёмов современных ему французских филологов. Например, в рассуждении «О первенстве славянского языка перед тевтоническим» он, доказывая древность нашего языка, производит название Парижа от «парить», Британии от «пристании», — там, где «пристали» кельты, Мадрида — от «мудрить» и т. д.

После Тредьяковского, слушает курс наук в Сорбонне московский разночинец Фёдор Каржавин, проявивший тоже недюжинные способности. По окончании Сорбонны, он едет на остров Кубу, где заканчивает свои дни в роли профессора французской литературы.

Возгоревшаяся в царствование Анны Иоанновны борьба за польский престол, втянула Россию в военные действия не только против ставленника Франции, короля Лещинского, но и французского вспомогательного десанта в составе трёх батальонов королевской пехоты. 23 июня 1734 года французский десант, после отчаянного сопротивления под Данцигом, был взят в плен войсками Миниха и интернирован в России. Рассказ об участии французского отряда в военных действиях против русского корпуса и о последующем его пленении в России, изложен в интересных воспоминаниях одного из участников похода, лейтенанта французской службы де Мион.

Первые военнопленные французы появляются в России ещё в 1705 году после победы русских над шведским генералом Мардефельдом. 493 французских офицера и солдата, служивших в шведских войсках, были, по обычаю того времени, зачислены в ряды русской армии. Из числа их, по всей вероятности, произошли те Делявали, Алаарты, Бриньи, Белен и Дюпре, которые дослужились до больших чинов при Петре Великом и его ближайших преемниках.

К концу царствования Анны Иоанновны французское правительство прилагает все усилия к тому, чтобы разорвать австро-русский союз и обеспечить своё влияние на русские дела. В Версале составляется план возвести на престол царевну Елизавету Петровну, известную своими симпатиями и сентиментальной привязанностью к королю и Франции. Когда маркиз де ля Шетарди[3], на которого французское правительство возложило главную роль в подготовке переворота, прибыл в Петербург, он застал двор и правительство Анны Иоанновны настолько непопулярными в армии, что можно было с минуты на минуту ждать событий. В апреле 1740 года умирает императрица, оставив регентом до совершеннолетия маленького Ивана VI Брауншвейгского своего фаворита Бирона. Через семь месяцев новый дворцовый переворот низвергает Бирона, и власть переходит к матери Ивана VI, правительнице Анне Леопольдовне. Под давлением Франции Швеция объявляет войну «против иноземного правительства России за попранные права царевны Елизаветы Петровны». Но Ласси[4] разбивает шведов, а дворцовый переворот с 6 на 7 декабря 1741 года совершается без участия французов. Это дало возможность Елизавете Петровне отказаться от посредничества французов в мирных переговорах с Швецией, после чего маркиз де ля Шетарди был отозван из России. В связи с постигшей неудачей директор политической канцелярии министерства иностранных дел доносит королю:

«La plus sure voie pour tirer partie de la Russie et de paraitre ne point penser à elle, de n’y avoir point de ministre, et si elle en tient un à Paris, de ne lui parler que de la pluie et du beau temps»[5].

Несмотря на это, Франция делает в 1743 году новую попытку наладить дружественные отношения. Вновь прибывает в Петербург де ля Шетарди, выработавший особый план действий в придворных кругах, — «la diplomatie peut avoir ses romans»[6]. Но ему не помогли ни дипломатический роман, ни те 100.000 бутылок вина, которые он привёз с собой. Будучи уличён в неблаговидном отзыве об императрице, он был выслан за пределы России, а Лесток, хирург и приближённый Елизаветы Петровны, отправлен в ссылку. Россия порвала с Версалем, и 22 мая 1744 года возобновила свой договор с Австрией. Русские войска победоносно вторглись в Пруссию, союзницу Франции, и вскоре тридцатитысячная русская армия была уже во Франконии, угрожая переходом Рейна.

Лишь заключение Аахенского мира предотвратило открытое столкновение с Францией. Через шесть лет после Аахенского договора было подписано 1 мая 1756 г. мирное соглашение с Францией. Смерть Елизаветы Петровны резко перевернула все политические комбинации.

В царствование Елизаветы Петровны приток русских во Францию усиливается. В большинстве случаев это вельможи, временщики, богатые дворяне, изредка люди простого звания. Одни едут во Францию посоветоваться с известными врачами, для других поездка в Париж равносильна паломничеству мусульман в Мекку. Представители новой аристократии из плеяды временщиков, — Разумовские, Шуваловы, Орловы, Ермоловы, привозят из Парижа ту волшебную палочку, с помощью которой они проникают в замкнутый круг родовитого дворянства. Некоторые стремятся во Францию ради просвещения, но их, во всяком случае, значительно меньше, чем людей праздных, для которых Париж — большое европейское кафе. Последних не останавливает ни утомительное путешествие, ни холодные парижские квартиры, где «не только видишь зиму, как в России, но и чувствуешь». И даже тогда, когда очарование перед мировым городом рассеивается при виде зловонных окраин, узких и грязных улиц и ужасающей нищеты, которая уживалась рядом с роскошью и разгулом, эти «любители галантных приключений» не раскаиваются, имея возможность окунуться в весёлый водоворот парижской жизни. Несмотря на строгие королевские эдикты, направленные против представительниц прекрасного пола, «завлекающих мужчин расчерчиванием ресниц и бровей, побелкой лица, разрумяниванием щёк, ушных мочек и, особливо, губ, ношением подушек и турнюров», бесчисленные демуазели Лякур, Суави, Шедевиль, Люси и пр., проглотили не одно русское состояние. Имена этих «прелестниц» и их поклонников сохранились в скандальной хронике французской королевской полиции, осведомлённость которой иногда поразительна.

По отъезде из Парижа Петра Великого, очаровавшего многих своею простотою и щедростью, во французском обществе пробуждается интерес к России, стране будущего и всяких «возможностей». Ещё в бытность свою в Париже царь успешно вербует необходимых ему ремесленников, мастеров, купцов. С подобным же поручением командируется во Францию барон де Вигурэ, французский дворянин, состоящий на службе у Петра, — набрать мелкопрядов, гравёров, оружейников, художников. Один из числа последних, марселец Каравак, дослужился до чина полковника, не меняя палитры на саблю.

Позже появляются в Петербурге французские чиновники, инженеры, фабриканты. Некий Маньян служит в 1720 году в коллегии финансов. Сент -Иллер читает курс навигации молодым морякам. В Кронштадте под наблюдением французских инженеров строятся фрегаты. Они же принимают участие в работах по углублению ревельского и петербургского портов и в составлении проекта соединения судоходным каналом Балтийского и Белого морей. А мусью Блондель за чрезмерную настойчивость, проявленную им при разработке плана новых кварталов Петербурга, был жестоко избит дубиной царя…

Выходцы из Франции селились на отведенной им «Французской улице» на Васильевском Острове, где они жили совершенно обособленно, имея свою церковь, клубы, трактиры, места для гуляний. Часть их впоследствии онемечилась под влиянием более многочисленной и спаянной немецкой колонии, другие вернулись на родину. Наконец, весьма немногие растворились среди русских в провинции.

В 1757 г. в лесных трущобах возле Рабы жил отшельником сын француза, сапожник Петра Великого. Другой француз, которого судьба забросила в далекий Екатеринбург, совершенно обрусел, и только природная весёлость и умение выращивать чудесные овощи напоминала о его французском происхождении.

В основе мотивов, побуждавших ехать в Россию, в том числе французов, был взгляд на Россию, как на золотое дно. По словам Шлёцера, им мерещился тот выгнанный из Вены студент богословия Остерман, который стал в России государственным канцлером. Поэтому неудивительно, что в Россию охотно пробирались многочисленные искатели приключений и лёгкой наживы. Они прибывали сюда обычно с лёгким багажом и большими надеждами, выдавая себя за маркизов, графов, баронов. Когда, по заключению франко-русского соглашения в 1756 г., в Петербург приехал французский посол маркиз д-Опиталь, то был несказанно удивлён, что ещё задолго до него Франция была представлена здесь несметным числом его соотечественников, имевших старые незаконченные счета с французской полицией. По словам другого французского дипломата, «всякая нация в России устраивается по своей специальности, одни французы не имеют определённых занятий, меняя свою профессий ежегодно».

Французские лакеи и камердинеры, находившиеся во служении у русских вельмож, обычно становились доверенными лицами и советчиками даже в вопросах государственной важности. Некоторые из них, преодолев трудности русского языка, заняли административные посты и вышли в чиновные люди. Большинство же французской прислуги, — лакеев, горничных — становилось воспитателями молодого поколения, в роли гувернёров, гувернанток и домашних учителей. Восемь «валедешамбров» (с фр. – комнатный слуга, камердинер – А.Х.), выписанных из Парижа для Шляхетского корпуса, были приглашены в течение первых же двух месяцев на должность гувернёров в дома русской аристократии. Первые учителя французского языка и хороших манер вышли с «Французской улицы», заселённой мастеровым людом. Отсюда происходил мосье Пирор, домашний учитель в доме графа Головина, получавший ежедневно две кружки пива, в неделю — бутылку брандвейна, а в год — 60 руб. деньгами.

Французы-парикмахеры, которых не удовлетворяла пудра и помада, также охотно меняли свою профессию на педагогическую деятельность, с ними успешно конкурировали всевозможные демуазели, часто с сомнительным прошлым. Один французский дипломат пишет в таких сгущённых красках о любимом детище императрицы Екатерины II, Смольном институте: «Иду на пари, что любая девка с улицы Сент-Онорэ, немного вышколенная, может легко устроиться в этом учебном заведении на должности преподавательницы». Русское правительство, не на шутку встревоженное наплывом подобного преподавательского персонала, принимает меры, но не всегда успешные. В 1750 г. последовал указ о допущении к педагогической деятельности лишь тех оптантов (т.е. желающий, домогающийся – А.Х.), которые успешно выдержат экзамен в специально образованных комиссиях. Рассказывают, что на вопрос экзаменатора о modes des verbes (глагольных наклонениях), один из конкурентов на диплом учителя французского языка откровенно сознался, что он плохо их знает, так как он уже давно из Парижа, где, как известно, «моды часто меняются».

Представители высшего французского общества, для которых было мало соблазнов «в стране варваров и мороза», неохотно едут в Россию. В числе первых, рискнувших навестить Северную Пальмиру, была графиня д-Аккевиль, предпринявшая далёкое путешествие с единственною целью повидать императрицу Елизавету Петровну.

Посещения России французами высшего круга участились во второй половине XVIII века. В эту эпоху побывали в России граф Сегюр, принц де Шимэ, принц де Линь, а в годы французской революции и террора у нас нашли убежище многочисленные эмигранты, в большинстве случаев цвет французского дворянства. Императрица Екатерина, глубоко разочаровавшись в своих либеральных начинаниях, радушно открыла двери для всех, предпочитавших изгнание, неизвестность и лишения необходимости дышать одним воздухом с палачами Франции и той культуры, которая питала поколения наших прадедов. Многие из этих французских аристократов нашли в России вторую родину, где они, подобно герцогу Ришелье, графу Лантерну, де Рибасу, де Траверсе, вписали свои имена в русскую историю.

Французские изгнанники особенно поражались русскому гостеприимству подчас настолько широкому, что оно их тяготило. Граф Арман де Понмартэн рассказывает в своих мемуарах, как он жаловался однажды на русское радушие. Суворов, чтобы успокоить графа, сказал: «Ничего, это гостеприимство в кредит. Будет время, когда русские эмигранты будут искать убежища во Франции. Тогда расквитаетесь…».

Вл. Абданк-Коссовский[7].

«Возрождение» (Париж). № 1357, 18 февраля 1929 г.

 

Примечания:

[1] Франсуа де Нёвиль, герцог де Вильруа (1644-1730) – маршал Франции, командовавший французскими войсками в войне за испанское наследство.

[2] Франсуаза д’Обинье, маркиза де Ментенон (1635-1719) – воспитательница детей короля Людовика XIV, затем фаворитка короля и с 1683 г. его морганатическая жена.

[3] Жак-Иоахим (Жоакен) Тротти, маркиз де ла Шетарди (1705-1759) – французский дипломат и генерал, посланник в России в 1739-1742 годах

[4] Ласси (Лесси, Лессия) Пётр Петрович (1678-1751) — граф, генерал-фельдмаршал, выходец из Ирландии, один из самых успешных полководцев России XVIII века.

[5] «Самый верный способ избавиться от России и, казалось бы, не думать о ней, не иметь там посланника, а если русский посол останется в Париже, говорить с ним только о дожде и хорошей погоде» — с фр.

[6] «У дипломатии могут быть свои романы» — с фр.

[7] Абданк-Коссовский Владимир Конкордович (1885-1962) родился в Витебской губернии. Образование получил в Лазаревском институте восточных языков, Александровском военном училище, Офицерской электротехнической школе, а также на факультете истории и филологии Императорского Новороссийского университета.

Во время Первой мировой войны Абданк-Коссовский служил инженером в чине полковника, был награжден крестом Св. Георгия и орденом Св. Анны. В Гражданскую войну, покинув вместе с врангелевскими войсками Крымский полуостров, В.К. Абданк-Коссовский оказался в Тунисе, где на протяжении двух лет работал на цинковом руднике. В 1922 году он приехал в Париж. Несмотря на полученное ранее многостороннее образование и знание 14 языков, ему долгое время пришлось зарабатывать на жизнь чернорабочим, водителем такси, конторским служащим. Однако высокая образованность, склонность к журналистике (до 1917 г. сотрудничал в «Новом времени») предопределили его вступление на стезю военного публициста.

Как журналист Абданк-Коссовский был активным сотрудником газеты «Возрождение» и других периодических изданий русского зарубежья. В одном только «Возрождении» он опубликовал около 200 статей и очерков. Он начал собирать материалы о жизни русских эмигрантов на различных континентах, в том числе и о русском воинстве, рассеянном после гражданской войны по более чем 20 странам, и устроил выставку под названием «Зарубежная Русь», которая описывала судьбы русских за границей с 1916 до 1961 г. Эти выставки состоялись в 1935, 1948 и 1958 годах в Париже.

Владимир Конкордович Абданк-Коссовский умер 19 апреля 1962 в Грас, Франция.