Пушкин – банкомёт. Ч. 1
«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет и журналов, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идёт о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки и журнальные публикации читались с превеликим вниманием: они испещрены подчеркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и её составителя. Благодарю их и помню.
Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается её живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.
Публикации первого тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parigskaya-tetrad/.
Публикации второго тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-2: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-2/.
Публикации третьего тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-3: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-3/.
+
ПУШКИН, ИЗВЕСТНЫЙ БАНКОМЁТ[*].
«Карточная игра одинаково увлекает его и в Москве, и в Петербурге, и в деревне, и на Кавказе».
Это было похоже на поединок.
«Пиковая Дама».
В полицейском списке московских картёжных игроков за 1829 год, в числе 93 номеров, под ном(ером) 36 означен: «Пушкин – известный в Москве банкомёт».
Для нашего слуха такое определение звучит, конечно, нелепо. Но нужно признать, что с полицейской точки зрения оно было и справедливо, и неизбежно. Следя за мирком игорных домов и держа на учёте выдающихся людей этого мирка, полиция не могла не обратить внимания, между прочим, на Пушкина. К 1829 году он был уже видным игроком, то есть не просто человеком, который готов при случае «перекинуться в картишки», а таким, в жизни которого игра занимает важное место, служит не одним развлечением, но и постоянным занятием, отчасти предопределяет поступки, влияет на поведение, сказывается на отношениях с людьми, на образе жизни и т. д.
П.И. Бартенев говорит, что «играть Пушкин начал, кажется, еще в Лицее». Надо думать, что так и было: вероятно, сближение с гвардейской молодёжью Царского Села вовлекло Пушкина в первые картёжные подвиги, которые, по выходе из Лицея, продолжал он в Петербурге, в эпоху своей «беспутной» жизни. Первое точное указание на игру Пушкина находим, однако, лишь в письме А.И. Тургенева к Вяземскому. Оно именно к этой эпохе и относится. 4 сентября 1818 года Тургенев пишет:
«Пушкин по утрам рассказывает Жуковскому, где он всю ночь не спал; целый день делает визиты б…м, мне и кн. Голицыной, а ввечеру иногда играет в банк».
Впрочем, вероятно, в ту пору пушкинская игра не носила слишком серьёзного характера. Пушкин играл, чтобы не отставать от своих приятелей из числа золотой молодежи, как стремился не отставать в попойках, в любовных приключениях, в закулисных делах и в «ненависти к деспотизму». Вероятно, внутренно увлекался игрой, но у него не было денег, чтобы по-настоящему стать в ряды своих кутящих и играющих приятелей. Об одном из них, скорее, как восхищенный зритель, чем, как равный партнёр, пишет он Мансурову в 1819 г.: «Всеволожский Н. играет; мел столбом! Деньги сыплются!». – Самому ему было сыпать нечем, но, очевидно, именно в этих гвардейско-великосветских кругах протекла первая эпоха его картёжной жизни: до ссылки. Камер-юнкер Никита Всеволожский, лейб-гусар Юрьев, «чудо черкес» Мансуров и прочие были первыми партнёрами Пушкина. В картёжном смысле всё это были любители. Настоящая игрецкая биография никому из них не была суждена.
В эпоху ссылки, в Кишинёве и в Одессе, отчасти изменяется круг пушкинских знакомств и вместе с ним круг партнёров. Чиновники и купцы сменяют аристократов. Некоторые из них (например, чиновник Одесской Портовой Карантинной Конторы Савелов), оказываются подозрительны в отношении игрецкой честности. Однако ж, характер игры по-прежнему остаётся «домашним», не профессиональным. Пушкин играет на вечерах и праздниках, со своими знакомыми, с их гостями. Тем же «частным», в общем – любительским характером отличалась игра Пушкина и в пору его Михайловской жизни. Иногда наезжая во Псков или посещая соседей, Пушкин, видимо, искал случая сыграть. Но партнёрами его были отнюдь не профессионалы: поэт И.Е. Великопольский, человек порядочный, даже добрый, и друзья Великопольского: Г.П. Назимов, отставной штаб-ротмистр, впоследствии Псковский уездный предводитель дворянства; П.И. Беклешов, впоследствии состоявший в свойстве с П.А. Осиповой, приятельницей Пушкина; кн. Ф.И. Цицианов, поручик Псковского пехотного полка. Игра, несомненно, носила дружеский характер и не могла быть частой: Пушкину сравнительно редко удавалось предпринимать поездки за пределы Опочецкого уезда.
Зато возвращение из ссылки можно считать величайшим и роковым моментом в игорной биографии Пушкина. Правда, в первые месяцы свободной жизни он был, видимо, поглощён литературными делами и литературно-светскими успехами. Но вскоре он уже втянулся в игру, и можно считать, что с начала 1827 года на всё последнее десятилетие его жизни, карты наложили глубокий отпечаток. Игра сделалась не только постоянным времяпрепровождением Пушкина, но и одним из важных двигателей его, одной из существенных сторон его жизни.
Уже 5 марта 1827 г. жандармский генерал Волков доносил Бенкендорфу: «О поэте Пушкине, сколько краткость времени позволила мне сделать разведание, он принят во всех домах хорошо, и, как кажется, не столько теперь занимается стихами, как карточной игрой, и променял Музу на Муху, которая теперь из всех игр в большой моде».
С этой поры Пушкин, так сказать, уже не покидает «зелёного поля», куда бы судьба его ни бросала. Карточная игра одинаково увлекает его и в Москве, и в Петербурге, и в деревне, и на Кавказе. Но помимо того, что она становится особенно частой, меняется и самый характер её: она делается гораздо крупнее и протекает преимущественно не в семейных и любительских кругах, но среди игроков-профессионалов.
Если надо искать людей, непосредственно приблизивших Пушкина к этому кругу, то вряд ли мы ошибёмся, если укажем преимущественно на П.В. Нащокина. Это был человек, любивший Пушкина благоговейной, бескорыстнейшей и нежнейшей любовью всю жизнь, но сам — человек бестолковой и забубённой жизни.
«Дом его такая бестолочь и ералаш, что голова кругом идет», — писал о нём Пушкин: «С утра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыганы, шпионы, особенно заимодавцы. Всем вольный вход. Всем до него нужда; всякий кричит, курит трубку, обедает, поёт, пляшет: угла нет свободного».
Сам страстный, но незадачливый игрок, в том полицейском списке, о котором говорено в начале нашей статьи, Нащокин, под ном(ером) 22, охарактеризован так: «Нащокин — отставной гвардии офицер. Игрок и буян. Всеизвестный по делам, об нём производившимся». Он то, вернее всего, и ввёл Пушкина в мир игроков-профессионалов, имевший связи и разветвления по всей России, в армии, действовавшей на Кавказе, и даже, по-видимому, заграницей.
Уже 13 июля 1827 г. управляющий III отделением фон Фок, в донесении Бенкендорфу, упоминает Пушкина в окружении профессиональных игроков: «Тайная полиция не упускала из виду поведение и связи графа Завадовского… Главное занятие его в настоящее время – игра. Он нанял сельский домик на Выборгской стороне, у Пфлуга… Пушкин, сочинитель, был там несколько раз. Он кажется очень изменившимся и занимается только финансами, стараясь продавать свои литературные произведения на выгодных условиях. Он живёт в гостинице Демута, где его обыкновенно посещают: полковник Безобразов, поэт Баратынский, литератор Фёдоров, игроки Шихмаков и Остолопов».
Далее мы познакомимся с некоторыми частностями из картёжной жизни Пушкина.
Сейчас отметим лишь то, что к 1829 году, ко времени поездки на Кавказ, Пушкин не только попал в официальный список игроков, но и был уже у этих игроков, что называется, в руках. Настолько, что некто (судя по почерку А.П. Мордвинов), через две недели после отъезда Пушкина в действующую армию, писал Бенкендорфу: «Laisser le courir le monde; cher cher des filles; des inspirations poetiques et du jue» (Миром по-прежнему правят прекрасные девушки, поэтическое вдохновение и игра – с фр.)
«Можно сильно утверждать, что это путешествие устроено игроками, у коих он в тисках. Ему верно обещают золотые горы на Кавказе, а как увидят деньги или поэму, то выиграют – и конец».
Кн. П.П. Вяземский, сын поэта, по поводу подобных слухов писал в последствии: «Поездка Пушкина на Кавказ и в Малую Азию могла быть устроена, действительно, игроками. Они, по связям в штабе Паскевича, могли выхлопотать ему разрешение отправиться в действующую армию, угощать его живыми стерлядями и замороженным шампанским, проиграв ему безрасчётно деньги на его путевые издержки. Устройство поездки могло быть придумано игроками в простом расчёте, что они на Кавказе и в Закавказье встретят скучающих богатых людей, которые с игроками не сели бы играть и которые охотно будут целыми днями играть с Пушкиным, а с ним вместе и со встречными и поперечными его спутниками. Рассказ без подробностей, без комментариев есть тяжёлое согрешение против памяти Пушкина. В голом намёке слышится, как будто, заподозревание Пушкина в игрецком плане…».
Вяземский, разумеется, прав. Действительно ли «путешествие в Арзрум» было подстроено нечистыми игроками, или то была просто сплетня (заметим, Мордвинов расходится с Вяземским в объяснении шулерских замыслов; он говорит, что для игроков Пушкин был жертвою, а не наживкой), Пушкин, конечно, не мог сознательно помогать игрокам, служа им приманкой для завлечения неопытных. Но без ведома для себя, он мог стать приманкой, потому что к весне 1829 года, действительно, оказался у игроков «в тисках». И из этих тисков ему уже не суждено было вырваться.
В. Ходасевич.
(Окончание следует).
«Возрождение» (Париж). № 1100, 6 июня 1928 г.
Примечание:
[*] Эта статья представляет собою часть подготовительного материла к работе об «Игроках в литературе и в жизни», которая появится в журнале «Современные Записки» – ред.
Автор статьи Ходасевич Владислав Фелицианович (1886-1939) — русский поэт, переводчик, критик, мемуарист и историк литературы. Выходец по отцу из обедневшей польской дворянской семьи. По матери – из семьи евреев-христиан. Окончил 3-ю московскую гимназию, учился в Московском университете, но не закончил обучения. С середины 1900-х годов находился в гуще литературной московской жизни, печатался в журналах и газетах, в том числе «Весах» и «Золотом руне». До революции выпустил несколько поэтических сборников, стал профессиональным литератором, зарабатывающим на жизнь переводами, рецензиями и фельетонами, работал в «Русских ведомостях», «Утре России», в «Новой жизни». С восторгом принял Февральскую и поначалу Октябрьскую революции, но быстро разочаровался.
В 1922-1923 годах жил в Берлине, осознал, что возвращение в СССР невозможно. В 1925 году переехал в Париж, печатался в разных газетах и журналах. С февраля 1927 года до конца жизни возглавлял литературный отдел газеты «Возрождение», стал ведущим критиком литературы русского зарубежья.
Исследование «Игроки в литературе и в жизни» Ходасевич обещал написать для журнала «Современные Записки». Однако замысел не был исполнен. Как отголосок замысла вышла статья «Пушкин, известный банкомёт» («Возрождение» (Париж). 1928. 6, 7 июня). Сам страстный игрок, Ходасевич несколько раз принимался писать об игроках. В рабочей тетради, начатой 12 января 1918 г., сохранился план прозаического произведения, в центре которого игрок, психология игрока. Из большого творческого наследия В.Ф. Ходасевича работа «Пушкин, известный банкомёт» мало знакома широкому читателю в России. – прим. А.Х.