Помощь голодающим

Первая мировая и гражданская война разделила Россию на советскую и зарубежную. В историографии период между двумя мировыми войнами получил наименование INTERBELLUM или, по-русски, МЕЖВОЙНА. Осмыслению русской национальной зарубежной мыслью процессов и событий, приведших к грандиозным военным столкновениям в истории человечества, их урокам и последствиям посвящен новый проект «Имперского архива» INTERBELLUM/МЕЖВОЙНА. Для свободной мысли нет железного занавеса, и дух дышит, где хочет.

АНДРЕЙ ХВАЛИН

+

РУССКИЙ ГОЛОД И ПОМОЩЬ АМЕРИКИ

«Интересы партии были для большевиков важней, чем потребности голодных».

Книгу, о которой в дальнейшем будет речь, следовало бы прочесть многим русским, особенно тем, кто не был в России в 1921 и 1922 году, кто знает лишь понаслышке о голоде, постигшем её в эти годы, об отношении к голоду коммунистических властей и о деятельности знаменитой «Ары» – американского комитета помощи. Будущему историку не обойтись без этой беспристрастной, спокойной, уравновешенной и честной книги, где факты говорят за себя, без всякого насилия над ними, без малейшего на них давления. Её заглавие, нужно надеяться, мы прочтём в каталоге каждой крупной библиотеки будущей России: The Famine in Soviet Russia 1919-1923, by H.H. Fisher. New York. Macmillan. 1927.

Написана она официальным историографом Ары, побывавшим в России, превосходно осведомленным в русских делах и знающим русский язык. В его распоряжении находился собранный Арой богатейший рукописный и печатный материал, который он и использовал внимательно, критически и совершенно объективно. Никакой политической тенденции в книге нет. Нельзя даже сказать, чтобы она была за или против большевиков, и, если она рисует такую отталкивающую и страшную картину большевицкого хозяйничанья в голодный год, то это только потому, что она правдива. Следуя американской традиции в отношении к Европе, она не судит русскую революцию, не хочет оказаться ни на чьей из враждующих сторон. И все же, помимо воли её автора, но в согласии с делом, историю которого она пишет, выбор в ней совершён и не совершить его было бы нельзя: она за русских людей, она на стороне России.

*

Картины голода рисовались часто, но многим ли достаточно известны результаты американской с ним борьбы? Через 70 дней после того, как большевики согласились на американскую помощь 568 тысяч человек, по неизменному правилу т. е. «без различия национальности, исповедания, класса и политических убеждений» уже получали от Ары ежедневную пищу в 2.997 питательных пунктах, расположенных в 191 городе или деревне от Балтийского моря до Каспийского. За всё время своей деятельности Ара выдала пищевых посылок на 12 миллионов долларов. Она затратила с самого начала, не считая позднейших прибавок, 60 миллионов долларов (из них 12 миллионов по её настоянию было получено от советского правительства); щедрость американцев она умела использовать до конца. Затраченные ею: добрую волю, силы, стойкость и мужество не оценить ни в какой валюте.

Что хуже всего умеют себе представить – это препятствия, которые ей приходилось преодолевать. Именно в борьбе с ними проявились лучшие свойства американского характера. Отвлеченная гуманность, кажущаяся бессодержательной и плоской, когда американцы о ней говорят, становится чем-то совсем иным, когда они ее осуществляют. Все деятели Ары, от Гувера, её главы, до агентов на местах, из которых двое погибли, исполняя свою миссию, стремились к одному: накормить голодных, и этой цели, поставленной себе, достигнуть во что бы то ни стало. Только потому они её и достигли; а достигнуть её было не легко.

Одни уже условия, созданные в России революцией и советской властью, даже помимо прямого вмешательства большевиков, должны были неимоверно затруднить деятельность Ары. Когда 21 августа 1921 года первые 7 человек, посланные ею, прибыли в Москву, для них даже не сразу нашлось помещение: ожидали, вместо семи, троих. Отведённый делегатам дом приходилось приводить в порядок собственными силами, и самое необходимое достать было трудно, хотя представитель наркоминдела Володин, приведя американцев на склад реквизированных вещей, предложил им широким и щедрым жестом «воспользоваться всем, что там имелось». Разгрузка первого парохода, пришедшего в Петербург, оказалась возможной только после того, как грузчикам было разрешено до верху набить карманы привезёнными продуктами. Всякий служащий, замечает американский автор, не рассчитывая получить вознаграждение нормальным путём, спешил получить его натурой, путём всякого рода хищений, взяток и растрат. Русские служащие Ары от этого отучились лишь после первых получек жалованья.

Чем дальше в глубь страны, тем затруднений становилось больше. От администрации на местах невозможно было ничего добиться по той простой причине, что в трёх губерниях, например, Уфимско-Уральского дистрикта (от англ. district – район, округ (административный, судебный, избирательный) в некоторых зарубежных странах – А.Х.) Ары, заведующие отделами здравоохранения были цирюльник, чернорабочий и ветеринарный ученик, а председатель уфимского губисполкома – безграмотный сапожник. В Александровске для распределения медикаментов, привезённых Арой, пришлось прибегнуть к помощи командира местной пожарной дружины, согласившегося эту помощь оказать за три фунта сахара. Самые непреодолимые затруднения, однако, были в области транспорта; в течение месяцев они грозили совершенно парализовать деятельность Ары; и более, чем наполовину они вытекают из отношения к Аре большевиков.

Отношение это было с самого начала подозрительным и враждебным. Большевики интриговали против Ары в Америке, произносили речи и писали статьи против неё в России, шпионили за ней везде, где могли. Это не мешало им стараться использовать её деятельность для своих целей и прежде всего для признания Америкой их власти и для получения кредитов от неё. Интересы партии были для них важней, чем потребности голодных. Ещё до рижского соглашения, которое сделало работу Ары возможной, и к которому они были принуждены самыми размерами надвигавшегося бедствия, они собирались давать разрешение на то, чтобы Ара продолжала кормить украинских и белорусских детей (после отступления поляков), лишь при условии непосредственного обращения к советскому правительству правительства Соединённых Штатов. Точно так же в самом конце, перед отъездом Ары из России, большевики старались задобрить американцев с тем, чтобы подготовить путь признанию. Американский историк говорит ясно: «Большевикам было важней добиться торговых и дипломатических связей с Соединенными Штатами, чем американской помощи русским детям». «Большевики усердно интриговали против Ары, что имело смысл, как пропаганда, но не могло принести одежды и хлеба голодному и мерзнущему населению».

Поскольку большевики в деятельности Ары не видели выгоды для себя, поскольку стихийность бедствия не принуждала их воспользоваться её работой, они умели только за ней шпионить и скрыто или явно ей мешать. Всё, что от них нужно было получить, Ара принуждена была вырывать силой. Чекист Эйдук, прикомандированный к ней правительством во время транспортного кризиса, когда огромный затор образовался в Балашове, и десятки тысяч пудов хлеба не могли попасть в голодающие губернии, вместо того, чтобы бороться с этим положением дела, резко ухудшал его нелепыми распоряжениями, переходившими нередко в прямой «саботаж». Это и неудивительно. По словам американского автора, «Эйдук избирал своих помощников по тому же принципу, по которому сам был избран; они были опытны и компетентны только в одной области: в шпионстве». Точно так же саботировало московское правительство американскую помощь Украине – из соображений политических. С тем же циническим безразличием к нуждам населения оно вывозило хлеб из южнорусских губерний, которые сами нуждались в хлебе. Но голодающие – далеко, а хлебный экспорт – лишняя реклама. Поэтому одесские «Известия» 12 декабря 1922 года сообщают о том, что в одесской губернии имеется уже 90 тысяч голодающих, а 14 декабря, что «Хлебопродукт» собирается через одесский порт вывезти два миллиона пудов хлеба. Хлеб из Подольской губернии вывозится через Одессу и через ту же Одессу ввозится для Одесской губернии закупленный Арой американский хлеб.

Нелепости такого рода американцам должны были казаться особенно невыносимыми. Но и шпионаж, которому они подвергались, выносить было нелегко. В первую же поездку делегатов Ары в Москву их сопровождал чиновник наркоминдела «совершенно тупого вида» и якобы не говорящий ни на одном иностранном языке, но в самом наркоминделе те же делегаты встретили его в большом оживлении и отлично объясняющимся по-английски. Первые агенты, выезжавшие на Волгу, два дня ожидали в Москве шофера (голодающие ждали тоже), потому что не сразу можно было найти в Москве шофера, который понимал бы по-английски и состоял на службе у Чеки. На местах за американцами шпионили не меньше, чем в столице. Какие только типы шпионов не описаны в книге Фишера. Тут и безграмотный «красный генерал», и матрос балтийского флота, и бывший преподаватель латинского языка, время от времени жаловавшийся американцам на обязанности, которые ему приходилось исполнять, и тем не менее превосходно их исполнявший. Американцы не были озабочены перлюстраций их писем: они знали, что шпионы на службе у Ары всё равно эти письма давно прочли. Постепенно к такому положению дел почти привыкли.

Но, конечно, приходилось прибегать к увещаниям и угрозам. Однажды дело дошло до того, что пришлось послать нешифрованную телеграмму Гуверу о том, что работа далее невозможна. Телеграмму немедленно прочли в Кремле, пришлось согласиться на требования американцев. Ещё раз они силою добились от русского правительства, чтобы оно не мешало им помогать России. Телеграмма опубликована не была. Она, конечно, повредила бы большевикам, в глазах Европы и Америки, но опубликование её могло бы помешать прямому делу помощи голодным. Точка зрения Ары ясна: Ара политикой не занималась, она взяла на себя, по выражение её историка, только «спасение человеческих жизней».

*

С этой точки зрения мы и будем её судить. Каковы бы ни были чисто политические результаты её деятельности, человеческие результаты её не могут быть забыты. Самоотверженной энергией огромные препятствия преодолены; остаётся только страшное бедствие и люди, пришедшие на помощь другим людям.

Вот, что такое голодная деревня: «Если какие-нибудь признаки жизни видимы в ней; если оборванный мальчуган перебежит дорогу, или женщина её пересечёт – это ещё не голодная деревня. Ничего, если на деревенской улице не видно ни лошади, ни собаки, если вся солома снята с крыш, ничего, если люди, попадающиеся навстречу, похожи на скелеты: такая деревня не голодает, она только недостаточно питается. В голодающей деревне нет на улице ни живой души, и сама улица как бы потеряла всякий смысл: она только разделяющая линия между двумя рядами молчаливых хижин».

Случаи людоедства, нечеловеческой жестокости, вымирания деревень и сёл – всё это зарегистрировано историком голода и Ары. И другое тоже зарегистрировано им. Слова этого молодого американца о том, что, когда слишком невыносимою становится ему возня с комиссарами и агентами чеки, борьба с бессмыслицею и грязью, он на минуту заходит в столовую, где кормят бледных, исхудалых, жадно бросающихся на еду детей, и сразу получает силы опять для какой угодно работы. Или еще эта Пасха в Самарской губернии, когда крестьяне послали нарочного, путешествовавшего целые сутки к американцам, чтобы по благодарить их и рассказать: «Когда вагоны с хлебом подошли к деревне, голодные, стекшиеся со всех сторон, поснимали шапки, стали на колени, крестились и благодарили Бога за свое спасение».

Книга Ары – первейшей важности исторический источник; но она не только источник и не одному историку она понадобится. Она и памятник ещё, памятник тому, о чём лучше всего говорят слова, тоже дошедшие до историка из какого-то заброшенного русского захолустья: «Должно быть Богом посланы эти американцы, а то, как бы они могли найти такую малую деревню в такой огромной и далекой стране».

Н. Дашков

«Возрождение» (Париж). № 1014, 12 марта 1928 г.