Корень революции-2

Первая мировая и гражданская война разделила Россию на советскую и зарубежную. В историографии период между двумя мировыми войнами получил наименование INTERBELLUM или, по-русски, МЕЖВОЙНА. Осмыслению русской национальной зарубежной мыслью процессов и событий, приведших к грандиозным военным столкновениям в истории человечества, их урокам и последствиям посвящен новый проект «Имперского архива» INTERBELLUM/МЕЖВОЙНА. Для свободной мысли нет железного занавеса, и дух дышит, где хочет.

АНДРЕЙ ХВАЛИН

+

«СТОЛЕТНЯЯ ВОЙНА-2»

«Начиная с бунта декабристов и коммунистического манифеста 1848 г.,

всё шло к тому, чтобы продолжать революционные мерзости

Марата и Робеспьера в России…»

 

Окончание.

Начало. http://archive-khvalin.ru/koren-revolyucii/

Надо быть справедливым — среди писателей республиканской идеологии в эпоху первой французской революции были люди чистые и прекрасные духом. Но эти чистота и красота были воспитаны античными республиканскими идеалами, ничего общего не имевшими с надвигавшейся революционно «прогрессивной» мерзостью и хамством. Эти республиканцы были люди прошлого, их идеал был окутан поэзией «заглохшего Элизея» и они могли сказать про себя:

Не нам от века ждать награды,

Мы дышим сном былых веков,

Сияньем Рима и Эллады…[1]

«Республиканцы прошлого», конечно, очень скоро должны были оказаться не у дел. Они от сердца возненавидели палаческий реализм «революции без перчаток». На кровавое словоблудие писаки Марата ответом был героический, подлинно античный и республиканский акт Шарлотты Кордэ[2]. На мерзости парижских террористов ответом был повстанческий порыв благородных вандейцев. Дело Шарлотты Кордэ и других контрреволюционных повстанцев, пройдя сквозь строй долгих годов — вновь возродилось в славных деяниях русских и испанских контрреволюционных героев. В России белое дело вовсе не «окончилось», но лишь ушло в глубины, недоступные ни для какой чеки, хотя была у нас своя героическая молодежь, свои Шарлотты Кордэ, пошедшие славным путём парижской девы-мученицы. В Испании великое дело подлинного освобождения продолжается целой плеядой новых героев, во главе с такими людьми, как Франко, Мола, Варела, Кьеппо де Лиано и др. – гордостью наших дней; благодаря этим людям можно жить и дышать, не краснея за человечество.

Однако, революцию и её прислужников, её тёмных, низкопоклонных рабов постигает кара не только извне, из иноприродного, чуждого её грязи и пошлости мира: сама революция воспитывала своих могильщиков, и революцию всегда постигает тягчайший из мечей исторической Немезиды – самоистребление и возникновение контрреволюционной идеологии внутри самой революции. Это очень хорошо показано новейшими исследованиями (напр., Луи Мадлэна). Метафизически это легко объяснить тем, что у революционера «душа паука», а пауки всегда кончают самоистреблением. Кроме того, революция возникает из интеллигентски штатского словоблудия, глубоко враждебного «красивости Марсовых полей», и революционная тенденция заменить блеск военного героизма тёмной образиной революционного палача, убийцы беззащитных – внутри самой революции вызывает реакцию. В душе всякого народа, даже развращённого революцией, живёт «Венера», жаждущая «Марса», всякому народу «хороший генерал» ближе и дороже хорошей конституции (которой, кстати, так и не имеется в природе) и явление Наполеона или Вождя-Цезаря обеспечено. В начале французской революции палача Марата постигает кара одинокой мстительницы, воплощающей закон и правду, в средине – совершается самоистребительное пожирание «пауков в банке» – 9-ое термидора; в конце революции является победоносный генерал и барабанным боем разгоняет развратное сборище – «совет пятисот» бездарных болтунов и «бесструнных балалаек». В акте 18 брюмера чувствуется, насколько генерал, скупой на слова, но обильный деяниями, защищающий честь и достояние народа, выше, бесконечно выше грязного социального агитатора, радикального интеллигента, «цукнуть» и раздавить которого столь же приятно, сколь и полезно.

Презрение, которое питал Наполеон к словоблудным идеологам, было вполне обоснованно. Однако, настоящих учёных и писателей, тех самых Лавуазье[3] и Шенье[4], которых революция гонит и убивает, он признавал и понимал – несмотря на весь ужасающий, демонический реализм, из которого было всё его существо. Однако, лица, подобные Наполеону, глубоко двойственны, и эту трагическую двойственность гениально уловил и передал Тютчев:

Сын революции! Ты с матерью ужасной

В отважный бой вступил и изнемог в борьбе,

Не одолел её твой гений самовластный.

Труд бесполезный, труд напрасный, —

Ты всю её носил в самом себе[5].

Опираясь на жажду жизни, возникшую среди измученного революцией народа, он удовлетворил и эту жажду. Но он воспринял также страшное наследие своей «матери» – её циническое презрение к человеческой жизни. Жажда национальной славы, обуявшая проснувшийся французский народ, дала широчайший выход, как идеологическому оппортунизму, так и презрению к человеческой жизни. У себя дома он придавил революцию, так что презренная «красная родительница» чуть дышала под пятой гениального генерала; вовне он был сеятелем той самой революции, которую прихлопнул у себя. Поэтому, будучи контрреволюционером в Париже, он оказался революционером в Москве, и разгром Наполеоновской армии, начавшийся с его отступления из Москвы, и все последующие события имели высокий контрреволюционный смысл. Император Александра I является одним из величайших героев «столетней войны». Но –

Царь змеи раздавить не сумел

И прижатая стала наш идол[6].

Змея возродилась в России и породила бесчисленных змеёнышей и массу мелкой революционной дряни. И уже в наши дни «небольшое подобие человека» в роде Миркина-Гецевича[7] жалеет, что Россию не разбили в 1812 г. и не революционировали её. Этим «смердяковичам» очень бы хотелось неудачи Наполеона во Франции и удачи его в России. К счастью, тогда произошло наоборот.

Начиная с бунта декабристов и коммунистического манифеста 1848 г., всё шло к тому, чтобы продолжать революционные мерзости Марата и Робеспьера в России и заменить в ней мундир военного героя красной революционно-интеллигентской «штатской» крысой. Задачей этих «красных грызунов» было подточить стропила и упоры, которыми поддерживалась плотина государственности, принимавшая на себя натиск революционного моря, роль которого по отношению к России играла до самых последних дней, увы, почти вся Европа. Да, почти вся Европа жаждала для России революционного погрома и ныне жестоко расплачивается за эту слепую жажду!

Со времени Белинского начинается планомерный поход на государственную твердыню России. На душу нашей родины надвигалось пораженчество и кощунство, смесь которых стала как бы символом «пишущего» в России. Это Белинский похвалялся тем, что в России «титло писателя, хотя бы самого плохого», стало выше «мишуры разноцветных мундиров», и этим внёс словесный разврат в Россию. Сам, имея все личные основания ратовать за титло «самого плохого писателя», он оплевал и извратил всё лучшее, что было в и философии. Он оказался извратителем русской критики и литературы, русского слова: один глаз у русской читающей публики он вынул, а другой поскоблил каким-то грязным орудием, так что после него почти все стали видеть и по сей день видят вкривь и вкось. Он поселил вражду между пером и мечом, хотя этой вражды не было ни у Ломоносова, ни у Державина, ни у Пушкина, ни у Баратынского, ни у Гоголя, ни у Лермонтова, ни у Тютчева. Благодаря «Виссариону», забыли у нас гениальный девиз Сервантеса, выраженный в словах Дон Кихота: «Знай, о мой друг Санчо, что никогда ещё перо не притупляло меча, ни меч не притуплял пера».

С Белинского начинается у нас культ плохого писания и мышления, культ развратного слова и гонения на тех, кто блюл его чистоту и красоту, с Белинского начинается у нас штатское палачество, нагло противопоставившее себя военному героизму. Белинский насадил у нас гражданский разврат. Сейчас словом «разврат», увы, никого не напугаешь. Однако, первоначальный и по существу довольно невинный смысл этого слова, обозначавший когда-то вольное поведение в специфической сфере, ныне обобщился, превратился в общую извращённость всех понятий и вкусов, прежде всего в извращённость понятий добра и зла, красоты и безобразия. Можно сказать, что революция через разврат слова превратилась в общий разврат, а революционер с вечно гнилым словом на устах стал патентованным развратником, и притом в духовном, дьявольском смысле слова. Жалкие, уродливые тела этих «развратников духа» подчеркивали их идеологическую порчу и полное отсутствие в них дионисического порыва, ненависть к аполлонистической красоте формы, угрюмое проклятие, произнесённое ими на сладость жизни, на её солнце и тепло, на всё, что носит на себе печать Эдема. «Солнце не светит на чёрного человека», — хорошо сказал про них В.В. Розанов.

Вот каковы «штатские солдаты», из которых формировалась, с позволения сказать, армия мировой революции! Для последнего этапа «столетней войны» России и Испании суждено было стать главным местом инкубации этих чудовищ и плацдармом последних боёв.

Пусть не пробуют нам возражать указаниями на красную «армию» и её бутафорское офицерство с шутовскими этикетками «лейтенантов» и прочей обезьяньей ерунды и глупого младоросского гримасничанья. Красная «армия» уходит своими корнями в подлое, чёрное и затхлое революционное подполье, с его браунингами, бомбами и прокламациями; эта «армия» есть явление глубоко штатское в самом дурном смысла слова. И цена ей такая же, как советской «литературе» и советской «философии». И подобно тому, как эта «литература» и «философия» превращаются в ничто при малейшем сопоставлении с Пушкиным, Гёте, Шеллингом, Достоевским, так и бутафорская красная «армия», предназначенная для мирового блефа и визга иерихонских труб, превратится в ничто при соприкосновении с настоящей армией. Вся задача советских дипломатических жуликов — не допустить этого рокового для них столкновения и устроить так, чтобы кто-нибудь воевал за них, а они, держа шутовской штатский сброд «для вида», на деле могли бы заниматься словоблудным разложением как «друзей», так и врагов. Несомненно, так они мыслят вторую мировую войну и такою бы им хотелось её видеть, да ещё как можно скорее. Но, к счастью, в приближающейся к своему концу «столетней войне» для нео-Молоха революции и современного Шейлока[8] явно намечается «шах и мат».

 

П. САЗАНОВИЧ[9].

«Возрождение» (Париж). № 4058, 25 декабря 1936.

 

Примечания:

[1] Цитата из стихотворения (1907) поэта Бориса Садовского «Послания. Другу»:

Не нам от века ждать награды:

Мы дышим сном былых веков,

Сияньем Рима и Эллады,

Блаженством пушкинских стихов.

 

Придет пора: падут святыни,

Богов низвергнут дикари,

Но нашим внукам мы в пустыне

Поставим те же алтари.

[2] Мари Анна Шарлотта Корде д’Армон, более известная как Шарлотта Корде (1768-1793) — французская дворянка, убийца одного из лидеров якобинцев-террористов Жана Поля Марата. Казнена якобинцами.

[3] Антуан Лоран Лавуазье (1743 — 1794) — французский естествоиспытатель, основатель современной химии. Член Парижской академии наук (1768), Лондонского королевского общества (1788). Был гильотинирован по решению революционного трибунала.

[4] Андре Мари де Шенье (1762-1794) — французский поэт, журналист и политический деятель. Стал одной из жертв революционного террора.

[5] Строки из стихотворения Ф. Тютчева (1850) «Наполеон».

[6] Цитата из стихотворения Иннокентия Анненского «Петербург», впервые опубликованного в 1910 году:

Желтый пар петербургской зимы,

Желтый снег, облипающий плиты…

Я не знаю, где вы и где мы,

Только знаю, что крепко мы слиты.

 

Сочинил ли нас царский указ?

Потопить ли нас шведы забыли?

Вместо сказки в прошедшем у нас

Только камни да страшные были.

 

Только камни нам дал чародей,

Да Неву буро-жёлтого цвета,

Да пустыни немых площадей,

Где казнили людей до рассвета.

 

А что было у нас на земле,

Чем вознёсся орёл наш двуглавый,

В тёмных лаврах гигант на скале, —

Завтра станет ребячьей забавой.

 

Уж на что был он грозен и смел,

Да скакун его бешеный выдал,

Царь змеи раздавить не сумел,

И прижатая стала наш идол.

 

Ни кремлей, ни чудес, ни святынь,

Ни миражей, ни слёз, ни улыбки…

Только камни из мёрзлых пустынь

Да сознанье проклятой ошибки.

 

Даже в мае, когда разлиты

Белой ночи над волнами тени,

Там не чары весенней мечты,

Там отрава бесплодных хотений.

[7] Миркин-Гецевич Борис Сергеевич (до крещения — Бер Соломонович Миркин-Гецевич; 1892-1955) — российский и французский юрист, публицист, историк права. Родился в Киеве. Окончил юридический факультет Казанского университета и был оставлен для приготовления к профессорскому званию. До 1918 года работал приват-доцентом Петроградского университета, преподавал международное право. В январе 1920 года эмигрировал в Париж. С 1922 года являлся масоном. Печатался в «Сполохах», «Современных записках», «Голосе минувшего на чужой стороне», «Последних новостях», «Свободных мыслях». Стал ведущим автором «Еврейской трибуны». Сотрудничал во французской прессе, издал в 1921 году на французском языке книгу «Евреи и русская революция». В годы второй мировой войны жил в США, преподавал в Новой школе социальных наук, участвовал в Международной лиге в защиту прав человека.

[8] Шейлок — один из главных персонажей пьесы У. Шекспира «Венецианский купец» (1596), еврей-ростовщик.

[9] Ильин Владимир Николаевич (Сазанович П.) (1891-1974) – русский богослов и деятель культуры. Окончил физико-математический, историко-филологический и философский факультеты Киевского университета, Киевскую частную консерваторию по классу композиции, магистр (1918). Преподавал философию в Киевском университете (1918-1919). Приват-доцент. В эмиграции в Константинополе с 1919 читал лекции по философии в средних и высших учебных заведениях (русских, греческих и турецких). Преподавал на Пастырских курсах (1920-1923). Окончил богословский факультет Берлинского университета (1925). В 1927-1940 преподавал литургику, историю философии в Парижском богословском институте. С 1949 профессор Русской консерватории в Париже. Проводил музыкальные вечера в Российском музыкальном обществе за границей. Автор газет и журналов «Путь», «Вестник РХД», «Новый град», «Евразия», «Новое слово», «Русская мысль». Соредактор «Евразийского сборника». После Второй мировой войны сотрудничал с журналом «Возрождение» (1949-1974). Публиковался под псевдонимом П. Сазанович.