История одного заговора
ДЕЛО О ВЫВОЗЕ ЦАРСКОЙ СЕМЬИ
«Во всяком случае провокация с чей-то стороны была налицо. Дело катилось по всей России, как снежный ком…»
У меня (автор заметки Н.Н. Чебышев – ред.[1]) в руках брошюрка[2], [3] в 28 стр(аниц), напоминающая об одном происшествии 1917 года. О нём тогда говорили, но время было настолько бурное, каждое утро приносило с собой столько разных событий, что они поглотили «заговор» – дело, возникшее в производстве прокурора московской судебной палаты А.Ф. Стааля, сменившего меня на этом посту при временном правительстве.
Автор брошюрки С.И. Орем[4] был секретарём прокурора московской судебной палаты. Он занимал эту должность в момент февральской революции. По назначении в апреле месяце прокурором палаты А.Ф. Стааля, он остался при нём секретарём. Поэтому имел возможность наблюдать деятельность прокурорского надзора на громадном пространстве округа московской судебной палаты в самое тяжёлое время последних дней российского судебного ведомства, в моменты государственного распада.
Автор делится своими воспоминаниями по поводу одного «дела». Его теперь почти забыли. Оно в психологически-бытовом отношении любопытно.
+
В сентября 1917 года товарищ (т.е. заместитель — А.Х.) прокурора нижегородского суда С. возвращался по железной дороге из служебной поездки в Нижний. Сел в поезд дальнего следования, шедший через Нижний в Москву, Находившиеся уже в купе пассажиры были увлечены разговором. Пожилая дама, по внешности и манерам принадлежавшая, видимо, к хорошему обществу, рассказывала о подготовляемой какой-то казачьей организацией «попытке спасения царской семьи из Тобольска, куда она была к тому времени перевезена из Царского Села». Организация образовалась на фронте. Собраны значительный суммы. Жертвовали видные богатые москвичи и петербуржцы.
Дама тут же рассказала, что тоже участвует в заговоре и «едет в данное время в Москву из Казани от своих друзей Молоствовых».
Говорить об этом в вагоне при незнакомых людях было неосмотрительно, но неосторожнее всего было то, что дама указала собеседникам имя одной из главных участниц «заговора», имя родной своей дочери, фрейлины Императрицы Марии Фёодоровны, Маргариты Сергеевны Хитрово[5], причём сообщила, что последняя «выехала уже в Тобольск, везя с собой корреспонденцию для царской семьи», и что она рассчитывает корреспонденцию царской семье передать, добившись свидания с нею.
Товарищ прокурора, прибыв в Нижний, доложил об этом прокурору, а последний немедленно выехал в Москву для доклада о заговоре прокурору московской судебной палаты А.Ф. Стаалю.
Немедленно в Москве была арестована неосторожная рассказчица г-жа Хитрово. Выяснилось, что душой заговора является офицер К., служащий в службе связи на ст. Режица.
Расследование было возложено на прокурора палаты А.Ф. Стааля на пространстве всего государства, так сказать в порядке дознания. Предварительное же следствие поручено судебному следователю по особо важным делам петербургского окружного суда Александрову.
В Тобольск дано было по телеграфу знать о задержании М.С. Хитрово. Туда отбыл один из товарищей прокурора московского окружного суда, а другой чин прокурорского надзора отбыл в Режицу для ареста офицера К.
М.С. Хитрово удалось до прибытия в Тобольск товарища прокурора посетить Корниловский (свитский) дом.
Комендант дома полк(овник) Кобылинский, очень смущённый, сообщил, что передача писем могла произойти, так как «по приезде М.С. Хитрово показалась ему значительно полнее, нежели она выглядит сейчас».
В пояснение последнего обстоятельства необходимо отметить, что г-жа Хитрово на опросе в Москве показала, что дочь её везёт «корреспонденцию зашитой в толщинку, обёрнутую вокруг талии».
М.С. Хитрово отозвалась полным незнанием о существовании заговора. По её словам, она имела единственное желание находиться возможно ближе к царской семье. Письма передала комендатуре дома.
Попутно выяснилось, что «комиссар Макаров передал Государю письма без предварительного их просмотра, за что он и был тогда же смещён с должности».
Арестованная М.С. Хитрово была доставлена в Москву, где, естественно, привлекла к себе симпатии и сочувствие. Сказалось это и на отношении к ней: М.С. Хитрово поместили в кабинете врача при здании судебных установлений. «Для видимости ареста в коридоре на почтительном отдалении» поставили агента сыскной полиции. Таким образом, удалось М.С. Хитрово избавить от содержания в подвале сыскной полиции.
+
Дальше предоставляю полностью слово самому автору:
«В это время главный акт драмы разыгрывался на станции Режица. При произведённом, с разрешения военных властей, обыске в квартире офицера К., между прочим, была обнаружена обширная переписка, квитанционная книжка, по которой производились сборы пожертвований, и обыкновенная круглая резиновая печать, сделанная от руки перочинным ножом с надписью «Общеказачий Союз». Квитанционная книжка велась крайне небрежно и потому определить точную сумму собранных пожертвований не удалось, несомненно, однако, что она была внушительной. Найденная при обыске переписка ничего существенного для разъяснения дела не дала, но квитанционная книжка выдала имена жертвователей.
Беглым опросом начальствующих лиц и сослуживцев К., было выяснено, что никакого ни официального, ни конспиративного «Общеказачьего Союза» как будто не существует и что деятельность офицера К. в этом направлении никому неизвестна.
Арестованный офицер К. был доставлен в Москву, откуда без задержки с ближайшим поездом отправлен в сопровождении начальника московской сыскной полиции и двух агентов в Петроград.
Утренний московский поезд был встречен, на этот раз, на дебаркадере Николаевского вокзала довольно внушительно: прихода его ожидали на перроне прокурор московской судебной палаты (А.Ф. Стааль), находившейся в это время в Петрограде, и министр труда временного правительства Скобелев, ныне благополучно перешедший к большевикам.
Присутствие на вокзале Скобелева имеет особое значение.
Во время возникновения рассказываемого дела Скобелев находился в Кисловодске. В Кисловодске же в то время приключилось следующее странное происшествие.
В местное почтовое отделение было доставлено каким-то солдатом письмо, адресованное на имя М.С. Хитрово. Почтовый чиновник, вычитавший из газет о деле адресатки, письмо это задержал и представил по начальству. При вскрытии конверта в нём оказалась четвертушка бумаги с изображенными на ней рядом цифр, по-видимому, означавших какой-то незамысловатый шифр. Перепуганный почтмейстер сообщил об этом Скобелеву. Было решено установить наблюдение за таинственной корреспонденцией и изловить её автора. Долго ждать не пришлось. На следующий день тот же солдат принёс на почту второе письмо с тем же адресом. Солдат был задержан, а письмо вскрыто. Внутри конверта лежала другая четвертушка бумаги, на которой были написаны цифры, а под ними буквы. Солдат оказался денщиком проживавшего в Кисловодске хорунжего Фролова, тяжело раненного на войне в спинной хребет и находившегося ранее долгое время на излечении в Царскосельском лазарете, где М.С. Хитрово вместе с Государыней Императрицей и великими княжнами работала в качестве сестры милосердия.
При расшифровке первой записки, с помощью ключа, вложенного во второе письмо, получилось малопонятное сообщение, смысл которого всё же казался знаменательным и имеющим прямое отношение к заговору. Сводился он к следующему: «Всё готово. Питирим согласен. Действуйте».
Снова усиленно заработали телеграфные провода. Скобелев с ключом от заговора в кармане умчался в Петроград, а в Кисловодск выехал из Москвы товарищ прокурора для ареста хорунжего Фролова и производства у него обыска. Обыск ничего существенного не дал. Хорунжий Фролов, несмотря на своё тяжёлое положение, был всё же доставлен в Москву.
Впоследствии, при осмотре упомянутых четвертушек бумаги, и относящихся к ней конвертов судебным следователем были обнаружены любопытные обстоятельства. При сличении почерка, которым были написаны четвертушки бумаги и конверты, с почерком хорунжего Фролова в другой его переписке, экспертами было с несомненностью установлено, что хорунжим Фроловым написан адрес на первом конверте. Всё же остальное написано другим лицом. Спрошенный хорунжий объяснил, что он, действительно, написал одно письмо М.С. Хитрово совершенно незначительного и безразличного содержания, которое поручил отнести своему денщику на почту, так как сам, вследствие ранения, передвигался с большим трудом на костылях. Каким образом в его конверте оказался шифр вместо письма и было написано второе письмо, он не знал.
Судебный следователь Александров отнесся весьма подозрительно к роли Скобелева в этом деле и решил в последствие сличить его почерк с почерком, которым были написаны письма. Во всяком случае провокация с чей-то стороны была налицо. Дело катилось по всей России, как снежный ком, увеличиваясь в размерах и принимая мутно-грязноватую окраску.
Скобелев чувствовал себя героем дня и, видимо, решил приобщиться делу».
+
«С Николаевского вокзала офицер К. был доставлен на автомобиле в камеру к судебному следователю Александрову.
Итак, судьба дела, а вместе с тем и судьба лиц, в нём замешанных, находилась в руках офицера К., так как от его показаний зависело дальнейшее развитие дела. Во всяком случае было ясно одно, что заговор, если таковой существовал в действительности, безнадежно и бесславно провалился. Предстояло расхлебывать заварившуюся кашу. Ближайшим последствием раскрытого заговора могло быть ухудшение условий существования царской семьи, и кары, готовившиеся обрушиться на головы лиц, к нему причастных.
Поэтому лучшим выходом представлялось, чтобы «заговора вообще не было».
После двухчасового допроса офицера К., дело приняло совсем иной, и при том неожиданный оборот.
Офицер К. показал, что никакого заговора не существовало, а что он единолично решил использовать, в целях наживы, настроение некоторых кругов русского общества, нравственное сознание которых не мирилось с расправой, учинённой Временным Правительством над царской семьёй, и под предлогом спасения царской семьи, из Тобольска, собирал пожертвования, которые обращал в свою пользу.
Было ли это показание искренним и отвечающим действительности – об этом знал офицер К., и, может быть, судебный следователь Александров».
С.И. Орем далее рассказывает, что министр юстиции А.С. Зарудный решил отобрать дело от прокурора московской судебной палаты А.Ф. Стааля и взять его под своё непосредственное наблюдение. Для создавшихся уже в то время в прокуратуре распадавшегося государства нравов характерно следующее: А.Ф. Стааль требованию своего начальника, министра юстиции, не подчинился. «Вокруг спора создался «министерский вопрос». Обе стороны грозили уходом. Вопрос восшёл на рассмотрение Временного Правительства. «Правительство это заседало по несколько раз на день и, главным образом, почему-то ночью. Вопрос дождался обсуждения только в пятом часу утра и был решён поручением А.Ф. Керенскому уладить его по собственному усмотрению. На следующий день состоялось свидание в кабинете Керенского. Инцидент был улажен, и всё осталось по-старому».
+
С.И. Орем рассказывает ещё несколько случаев, связанных с «заговорами».
«…В редакцию издававшегося в Петрограде «Синего Журнала» почему-то попало письмо офицера лётчика Платонова. посланное им с фронта отцу – А.Е. Платонову, крупному донскому помещику и коннозаводчику, проживавшему в Петрограде.
В этом письме Платонов-сын писал, что среди военных лётчиков возникла мысль спасти Государя из Тобольска и увезти его заграницу на аэроплане. Платонов просил отца помочь осуществлению этого плана материально.
Редакция «Синего Журнала», вскрывшая письмо по ошибке, передала его затем Керенскому, а последний переслал его в Москву, где, видимо, в связи с делом М.С. Хитрово, сосредотачивались нити всех заговоров.
Простым сличением почерков удалось установить подложность письма, и дело не получило дальнейшего движения».
К тому же времени, наконец, относится донос Временному Правительству о существующем будто бы тайном ходе, ведущем из каминов Царскосельского дворца. В доносе говорилось, что тайный ход устроен в предвидение революции, с целью дать возможность Государю бежать. Подземный ход оканчивался далеко за пределами Царского Села.
Это дело, причисленное тоже к «заговорам», было также поручено судебному следователю Александрову. Он произвёл осмотр Царскосельского дворца в присутствии двух прокуроров палаты – петербургской – Н.С. Каринского и московской – А.Ф. Стааля.
Осмотр дворца никаких результатов не дал, тайный ход не был обнаружен.
+
Что касается дела М.С. Хитрово, то после вторичного допроса её судебным следователем Александровым, она была освобождена.
«Несмотря на перенесённые испытания, она выразила желание вновь возвратиться в Тобольск, на что и получила разрешение от прокурора судебной палаты.
25 октября большевицкая гроза разразилась…».
Автор отмечает, что судьба героя «заговора» офицера К. неизвестна, и что М.С. Хитрово, давшая своим именем название «делу», жива и находится за рубежом.
Нельзя не присоединиться к добрым словам, которые посвятил автор брошюрки М.С. Хитрово и которыми оканчиваются его воспоминания.
Н. Чебышев.
«Возрождение» (Париж) № 2309, 28 сентября 1931 г.
Примечания:
[1] Чебышев Николай Николаевич (1865-1937) — русский судебный деятель, участник Белого движения, журналист. Из семьи командира Кронштадтской крепостной артиллерии, генерал-майора Николая Львовича Чебышева (1830-1875) и Казимиры Ивановны Евецкой. Окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. С 1890 года служил по ведомству Министерства юстиции, был товарищем (заместителем) прокурора Владимирского окружного суда. Впоследствии состоял товарищем прокурора Смоленского окружного суда (с 1902), товарищем прокурора Московского окружного суда (с 1904), прокурором Смоленского окружного суда (с 1906), товарищем прокурора Московской судебной палаты (с января 1909), прокурором Киевской судебной палаты (с января 1914), прокурором Московской судебной палаты (с 1916), сенатором уголовно-кассационного департамента Сената. Имел репутацию честного судебного деятеля, сторонника строгого соблюдения закона.
Будучи прокурором Киевской судебной палаты в 1914 году, Чебышев курировал расследование так называемого «Фастовского дела» — об убийстве ребёнка, которое считали ритуальным. Однако следствие установило, что убитым оказался еврейский мальчик Иоссель Пашков, а убийцей — уголовник Иван Гончарук, признанный виновным присяжными заседателями в феврале 1915 года.
Участник гражданской войны. В 1919 году возглавлял управление внутренних дел Вооружённых сил Юга России (ВСЮР), входил в состав Особого совещания при главнокомандующем ВСЮР. Из-за разногласий с генералом Деникиным осенью 1919 года покинул свой пост и вступил в монархический Совет государственного объединения России. В ноябре 1920 года вместе с частями Русской армии Врангеля эвакуировался из Крыма в Константинополь, где возглавлял бюро печати главного командования Русской армии до переезда в Болгарию в октябре 1921 года. Занимал должность политического консультанта при военном представителе Врангеля в Берлине, а затем пост начальника гражданской части канцелярии Врангеля. Скептически относился к сообщениям о наличии в СССР масштабной монархической организации (позднее выяснилось, что речь шла о чекистской дезинформации под названием «Операция Трест»). С 1926 года жил в Париже, где работал в редакции газеты «Возрождение», входил в состав правления Союза русских литераторов и журналистов в Париже. Скончался после тяжкой болезни. Похоронен на кладбище Вильжюиф.
[2] С.И. Орем. «Заговор». Исторические заметки. С предисловием С.Н. Палеолога (см. ниже). Белград. 1931. Библиотека института изучения России. ном. 3. – прим. автора.
[3] Палеолог Сергей Николаевич (1877-1933) — из древнего византийского царского рода, русский посланник в Сербии, общественный деятель русской эмиграции. После окончания юридического факультета Императорского Московского университета в 1900 г. служил в департаменте общих дел Министерства внутренних дел, занимая должности начальника отдела личного состава, вице-директора департамента и члена Совета министра. Один из сотрудников П.А. Столыпина. За труды по организации юбилейных Романовских торжеств был пожалован званием камер-юнкера Высочайшего Двора (1913). В эмиграции в Югославии. Первый председатель Белградской русской колонии. Назначен ген. П.Н. Врангелем (15.8.1920) официальным представителем гражданского управления Вооруженных сил Юга России (правительственным уполномоченным по устройству русских беженцев в Югославии). Работал по сборам в казну Вел. Кн. Николая Николаевича, а также в Комитете помощи русским воинам, создав санаторий им. ген. Врангеля. Член Державной комиссии. Представитель в Югославии Братства русской правды, основанного в 1921 г. генералом герцогом Г.Н. Лейхтенбергским. Ведал Русской Освободительной казной в память Царя-Мученика Николая II. Скончался в Белграде. Похоронен на Новом русском кладбище вблизи Иверской часовни.
[4] Орем Сергей Иванович (1889-1965) – юрист, журналист и театральный критик. Уроженец Таганрога, выпускник Московского университета. Был секретарём прокурора московской судебной палаты. До революции сотрудничал в московских газетах «Голос Москвы», «Утро России» и «Русское слово». В эмиграции находился в Югославии, работая в газете А.С. Суворина «Новое время». После второй мировой войны переехал в Аргентину. Публиковался в выходивших в Буэнос-Айресе газетах «Наша Страна» и «Русское слово». Скончался 6 мая 1965 г. в доме для престарелых «Санта Рита».
[5] Хитрово Маргарита Сергеевна (1895-1952) – фрейлина Высочайшего Двора. Из старинного дворянского рода, дальняя родственница великого русского полководца графа А.В. Суворова. Окончила с шифром Смольный институт. С 1914 года – сестра милосердия в Собственном Ея Величества Царскосельском Лазарете № 3. Близкая подруга Великой Княжны Ольги Николаевны, вместе с которой работала в лазарете. После революции и убийства Царской Семьи покинула Россию, жила в США, скончалась в Нью-Йорке, похоронена на кладбище Ново-Дивеевского монастыря.