Глава XII.

КРУШЕНИЕ ВЕЛИКОЙ ИМПЕРИИ

Книга Мириэль Бьюкенен – дочери английского посла[i], «свидетельницы всех событий, подготовивших русскую революцию, а также и самой революции». 

«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идёт о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки читались с превеликим вниманием: они испещрены подчеркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и её составителя. Благодарю их и помню.

Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается её живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.

Публикации первого тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parigskaya-tetrad/.

Публикации второго тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-2: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-2/.

ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ-3: http://archive-khvalin.ru/o-tainstvennom/; http://archive-khvalin.ru/vojna-armiya-i-strana/; http://archive-khvalin.ru/pamyati-imperatora-nikolaya-ii/; http://archive-khvalin.ru/llojd-dzhordzh/.

КРУШЕНИЕ ВЕЛИКОЙ ИМПЕРИИ.

Т. 1. http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-3/krushenie-imperii/tom-i/

+

ГЛАВА XII.

Усталость от войны.

Великий Князь Николай Николаевич был очень популярен в армии. Каждый солдат в нашем лазарете говорил о нём с восхищением и умилением. Его высокий рост, его благообразная внешность, блестящие голубые глаза, его громкий голос и уверенные манеры влекли к нему все сердца. Его боялись и обожали. Он был врождённым солдатом, опытным военачальником и, если бы не ряд неблагоприятных обстоятельств, его имя вошло бы в историю. В Петрограде, однако, существовали круги, которые старались его дискредитировать и добиться этого, хотя бы ценою поражения армии. Всем было также известно, что Императрица ревновала Николая Николаевича к его популярности. Рассказывали, что, когда Распутин, собираясь приехать на фронт, телеграфировал в Ставку об этом, прося соответствующего разрешения, Великий Князь ответил лаконической телеграммой: «Приезжай — повешу».

Распутин не забыл этого оскорбления и всячески старался воздействовать на Императрицу, сея недоверие к Николаю Николаевичу и обвиняя его во всех поражениях на фронте. В одном из писем к Государю Александра Фёдоровна определённо высказывалась на этот счет: «Мне очень не нравится, что Николай принимает участие в этих совещаниях. Он так мало понимает Россию, но импонирует министрам своим громким голосом. Мне иногда хочется кричать при виде этого ложного положения».

Решение Государя назначить Николая Николаевича Главнокомандующим Кавказским фронтом и принять верховное командование на себя поразило русское общество и вызвало в нём большое удивление и даже упадок духа. «Это кончится революцией», — говорила в одном из своих писем княгиня Юсупова, и это мнение разделяли многие. «Вы пожнёте лавры и тернии», — сказал Государю министр двора граф Фредерикс. Со всех сторон к Государю стали обращаться с просьбами отменить это решение.

На аудиенции, которую мой отец имел у Государыни в начале сентября 1915 года, он постарался разъяснить ей отрицательное отношение, которое вызывало повсюду это решение Государя. Мой отец говорил, что в таком случае вся ответственность, при новых неудачах на фронте, падёт на Государя, и что для одного лица является непосильным бременем совмещать в себе исполнение должности Верховного Главнокомандующего с обязанностями правителя великой державы.

Сначала Императрица приняла моего отца с обычной сердечностью, но затем аудиенция окончилась в совершенно другом тоне. «Император, — сказала она, — должен был принять на себя верховное командование с самого начала войны. Его прямой долг быть вместе с армией. У меня уже не хватает терпения, — ледяным тоном продолжала она, — выслушивать всех министров, которые стараются отвратить Государя от исполнения его долга. К сожалению, Государь слабохарактерен, но я достаточно сильна, и я докажу это». Она отпустила моего отца, всем своим видом стараясь дать ему понять, что она не одобряет его вмешательства в это дело. С этого момента она не взлюбила моего отца и никогда более не простила ему этого.

Сам Государь смотрел на предстоящую ему роль, как на священную миссию, как на умилостивительную жертву, которую он должен был принести с истинно христианским смирением. Когда председатель совета министров просил Государя подумать над своим решением, Николай II ответил твёрдо: «Долг Императора быть в минуту опасности с своей армией, и если надо, то погибнуть вместе».

Правительство смотрело на решение, принятое Государем с известным опасением, а некоторые представители прогрессивных партий пошли так далеко, что повели агитацию против монархии. Эта агитация и желание вызвать во что бы то ни стало революцию ставились им многими в вину.

Некоторые историки утверждают, что уже с осени 1915 года отец мой был замешан в заговоре против Государя, и что его дружба с лидерами «прогрессивного блока» Милюковым, Родзянко, Гучковым и др. относится как раз к этому времени, когда, под видом дружеских бесед в английском посольстве, происходили совещания, на которых обсуждался план устройства революции.

Я нахожу, что, если посол великой державы хочет понять дух страны, при которой он аккредитован, то он должен встречаться с представителями партий.

Поэтому я могу подтвердить, что отец мой принимал у себя некоторых лидеров русских либеральных партий. Но это неправда, что на этих приёмах в его присутствии обсуждались планы устройства революции, и что, как об этом указала в своих мемуарах княгиня Палей, британское посольство являлось очагом противоправительственной пропаганды.

Одною из причин, якобы побудивших моего отца составить заговор против русской монархии, являлось будто бы нежелание Англии уступить России Константинополь и проливы. Вследствие этого Англия стремилась создать в России обстановку, которая должна была помешать ей окончить победоносно войну, надеясь, что этим путём ей удастся уклониться от выполнения принятого ею на себя обещания. «Это является, — утверждает г. Якоби в своей французской книге «Николай II и революция», — одним из многочисленных секретов вероломной английской дипломатии». «Британский посол, — пишет далее цитируемый автор, — обращал очень мало внимания на русскую внутреннюю политику. Его интересовал исключительно вопрос о Константинополе и Дарданеллах. Он готов был поддержать какую-угодно партию в России, лишь бы она отказалась от выполнения славянской мечты о Св. Софии. Поэтому он сделал всё для падения правительства, которое ожидало исполнения данного англичанами обещания».

Господин де-Ровиль также высказал эту теорию в своей книге, посвящённой русской революции: «Большевизм, — утверждает он, — был зачат в Лондоне 5-го сентября 1915 года. В этот день Англия с величайшей неохотою дала России обещание отдать ей Дарданеллы. Но одновременно её ни на одну минуту не покидала надежда, что, по какой-либо «счастливой» случайности, России не удастся закончить войны и, таким образом, её вековая мечта о Константинополе и Св. Софии разлетится прахом».

Утверждать, что такая именно политика была принята Англией и что мой отец был её проводником — является полным абсурдом. Насчет Дарданелл обещание со стороны Англии последовало лишь в ноябре 1915 года, и Англия не собиралась брать его обратно. Кроме того, участие России в мировой войне было положительно необходимо для того, чтобы довести войну до победного конца. Поэтому Англия не могла поощрять какие-либо беспорядки внутри России. «Я всегда был, — пишет мой отец в своей книге воспоминаний, — одного и того же мнения с членами Государственной Думы, которые говорили, что внутренние беспорядки не должны являться препятствием для военных операций. Я неоднократно предостерегал Императора в смысле необходимости предотвратить надвигавшуюся катастрофу».

Для человека, способного разобраться в обстановке и обладавшего ясным умом, эта опасность была вполне реальна. И хотя немцы приостановили своё интенсивное наступление на восточном фронте, положение в столице становилось день ото дня всё серьёзнее. Начинал чувствоваться недостаток в съестных продуктах и дезорганизация транспорта. Мяса нельзя было достать или же оно было очень дорого, в то время, как утверждали, что холодильников для хранения подвозимого мяса не хватало, и на улицах можно было встретить телеги, нагруженные гнилым мясом, которое отправляли на салотоплённые заводы. Железная дорога до Мурманска ещё не была готова, между тем, как в Архангельске скопились грузы снабжения, и маленькая .узкоколейная дорога не могла справиться с доставкой всех этих грузов до Петрограда.

Германская пропаганда и слухи о шпионах, заговорах и интригах всё увеличивались. Сама Императрица обвинялась в государственной измене. Даже утверждали, что Александра Фёдоровна сносилась с главной квартирой Вильгельма по беспроволочному телеграфу из Царского Села. Конечно, это обвинение было чистейшим абсурдом. На него Императрица дала в своих письмах к Государю, которые свидетельствуют о том, насколько она была лояльна в отношении союзников и как она искренно желала победы России, исчерпывающий ответ.

Этим рассказам придавали значение, между прочим, из-за того факта, что некой б(ывшей) фрейлине княгине Васильчиковой удалось прибыть в Россию с личным письмом от великого герцога Гессенского к Государю и, хотя Государь отказался её принять и выслал её немедленно в её имение, — тот факт, что ей удалось всё-таки провезти это письмо в Россию, был использован агентами Германии и революционерами, чтобы подорвать доверие русского народа к своему монарху. В ноябре 1915 года камергеру Вильгельма II графу Эйленбургу удалось переслать графу Фредериксу письмо, в котором германский император выражал надежду, что дружба между обоими монархами могла бы быть восстановлена.

«Эта дружба умерла и я запрещаю о ней мне больше упоминать», — положил Царь резолюцию на письме Вильгельма II.

Казалось, что сама судьба была против России, нагромождая друг на друга события, в общем казавшиеся незначительными сами по себе, но действовавшие угнетающе на людей, неспособных на длительные усилия, которые не завершились бы немедленным успехом. «Желательно было бы не требовать от России сверх её сил», — сказал мой отец, когда французское правительство стало настойчиво просить Ставку начать наступление на восточном фронте, чтобы ослабить давление германцев на западе. Вдобавок к наплыву беженцев и недостатку продовольствия и топлива, началась очень холодная и суровая зима.

На фронте страдания армии не поддавались описанию, и солдаты погибали от холода тысячами. Даже в Петрограде чувствовалась суровая зима. В госпитале невозможно было поддерживать нужную температуру в больших палатах, и сестра Анна ходила по палатам в шерстяном платке ещё более суровая и строгая.

К концу февраля 1916 года моему отцу, утомленному от усиленных занятий и не оправившемуся от болезни, перенесенной зимой, был разрешён отпуск в Крым. Мы покинули Петроград ещё под глубоким снегом, с замёрзшей, неподвижной Невой, с холодными, пронизывавшими метелями и низко висевшими над золотыми куполами и шпилями облаками. Нам был предоставлен особый поезд, и мы ехали с необыкновенными удобствами. И постепенно, по мере того, как мы удалялись от столицы, в течение четырёх суток весна приближалась к нам. В последний день шёл дождь, но, проснувшись на другое утро и отдёрнув занавески, я подумала, что мы попали в волшебное царство. Предо мною всё было залито солнцем. Далеко на необозримое пространство расстилалось синее море. По обеим сторонам железнодорожного полотна тянулись фруктовые деревья все в цвету. А далеко на высокой горе, как старая итальянская цитадель, поднимался к небу весь белый Севастополь.

Мы провели сутки в Севастополе. Это живописный город с узкими гористыми улицами и большой, голубой бухтой. Мы посетили один из военных кораблей, стоявших на якоре в порту, и провели целый день после обеда, бродя по английскому кладбищу, где могилы солдат, павших далеко от родины, были круглый год украшены цветами. Мы посетили Херсонес, со старыми римскими раскопками, монастырь Св. Георгия и Балаклаву — самый красивый залив, когда-либо виденный мною. Между единственной улицей и краем берега были разбросаны в беспорядке маленькие розовые и белые домики. Они поднимались прихотливо в гору, и над ними нависали суровые, коричневые скалы. Дорогу окаймляли высокие тополя. Маленькие татарчата играли в пыли в какую-то торжественную игру. Ласковый щенок тыкался мокрым носом в мою руку. Здесь господствовали мир и спокойствие, которые трудно было передать. Было так тихо, что хотелось говорить только шёпотом. Морская гладь была неподвижна и казалась зеркалом, в котором отражались прибрежные тополя. Легенда о том, что Уллис во время своих странствований посетил Крым, опровергается учёными, но мне было приятно думать о том, что этот голубой залив и есть та гавань Лестригонов, о которой упоминается в «Одиссее».

На другое утро власти предоставили в распоряжение моего отца автомобиль, и мы выехали в Ялту. Вначале путь наш лежал чрез равнину, но постепенно ландшафт менялся: показались долины и золотистые горы. Мы поднимались всё выше и выше, пока наконец не проехали чрез Байдарские ворота, которые вели на большое белое шоссе, спускавшееся среди гор к морю.

Это шоссе, изобиловавшее извилинами и поворотам вилось прихотливой лентой мимо маленьких татарских деревушек, белых вилл, зелёных садов, пока наконец совершенно измученные и больные мы не достигли Ялты.

Ялта оказалась живописным, белым городком, расположенным вдоль берега и переполненным слишком нарядными дамами, богатыми киевскими банкирами, кормилицами в ярких платьях, загорелыми детьми, ранеными офицерами и сёстрами милосердия. Среди этой толпы виднелись пёстрые татарские повозки, запряжённые маленькими лошадёнками, наполненные черноглазыми татарами и татарчатами, с прямыми блестящими волосами и большими чёрными, казавшимися бездонными глазами. Позади этого капризного смешения запада и востока величественно поднимались к небу, в первобытной красоте своей, горы, на склонах которых виднелись роскошные виллы и дворцы. Вечная, пленительная близость моря чувствовалась повсюду.

В Ялте мы провели чудесные дни, катаясь по молчаливым лесам мимо татарских деревушек, посещая дворцы и виллы с их великолепными парками, террасами и виноградниками. Ливадия с её замечательным парком и зелёными лужайками, Алупка, где был дворец графа Воронцова-Дашкова, которую называли Крымской Альгамброй, Кореиз — прелестная вилла Юсуповых, Ореанда, Массандра.

Слишком быстро — увы — наступил день отъезда. Мы поднимались чрез сосновые леса всё выше и выше. Синяя морская гладь удалялась. Наш автомобиль въехал в полосу тумана, пока наконец мы не пересекли горную вершину Ай-Петри, на которой в тени ещё лежал снег. Затем мы стали спускаться по ту сторону горного перевала.

Мы завтракали в удивительном маленьком дворце Юсуповых в татарском стиле. Он был весь отделан мозаичными плитами, синеватых и голубоватых тонов и окружён цветущими яблонями. Он казался нереальным, сказочным. Это впечатление усиливала татарская деревня, которая была расположена тут же за стенами дворца, с мечетью, изящными белыми минаретами и толпой смуглых татар.

Мы неохотно расстались со всем этим и чрез равнину приехали в Бахчисарай, с его розовыми дворцами и тихими парками, где среди фонтанов были погребены крымские ханы. Здесь мы были торжественно приняты таврическим губернатором Лавриновским, который повёз нас отсюда в Гурзуф — почти пустынный город, населённый караимами (здесь, скорее всего, ошибка памяти мемуариста: Гурзуф находится недалеко от Ялты, и в то время был населён преимущественно татарами; рядом с Бахчисараем расположен древний караимский город Чуфут-Кале, который неоднократно посещали члены Императорской Фамилии – А.Х.). Мы бродили по развалинам этого всеми покинутого города, а за нами следовал оркестр, игравший татарскую музыку. Потом в большом зале со сводами нас угостили удивительными сладостями, которых я никогда ещё в жизни не ела. Вечером мы обедали в Бахчисарае на террасах дворца.

Не хотелось возвращаться в Петроград, который, казалось, потонул в таявшем снеге и глубочайшем пессимизме. Было тяжело вернуться снова к работе в госпитале, в атмосферу болезней и страдания, пропитанную запахом йодоформа и гниющих ран. На русском фронте шла снова борьба, приходили поезда с ранеными, войска продвигались вперёд, отступали, делались ошибки, которые губили тысячи жизней.

И со всех сторон раздавались жалобы людей, которые устали от войны, потерявших веру в свои силы и замкнутых в каком-то заколдованном кругу неудач и катастроф. Продовольственное положение столицы внушало всё большие и большие опасения, хвосты у булочных становились всё длиннее и длиннее. В городе ползли слухи, что купцы и владельцы магазинов наживают огромные барыши. Распространялись клеветы про Императрицу и даже про самого Государя. Он уже не пользовался прежней популярностью. Влияние Распутина росло.

О нём говорили повсюду. Надо было поистине удивляться, как русское общество живо подхватывало каждый нелепый новый слух, и спешило делиться им с первым встречным. Каждый интеллигентный петербуржец считал своим долгом, когда ехал на извозчике, поведать ему «всю правду о Распутине». Каждая великосветская дама, получив свежую новость по поводу старца, садилась в карету, чтобы немедленно разнести её по всей столице. Так создавалось настроение в тылу.

(Продолжение следует). 

Примечание:

[i] Бьюкенен Мириэль (англ. Meriel Buchanan; 1886-1959) — британская мемуаристка, дочь последнего посла Великобритании в Российской Империи; автор многочисленных статей и книг, в том числе о Царской Семье и России.

Единственный ребёнок в семье карьерного дипломата сэра Джорджа Бьюкенена. Детство и юность прошли заграницей, где служил отец: в Германии, Болгарии, Италии, Нидерландах и Люксембурге. В 1910 году семья переехала в Россию, куда отец был назначен послом. В России опубликовала два романа о жизни в Восточной Европе: «Белая ведьма» (англ. White Witch, 1913) и «Таня: Русская история» (англ.Tania. A Russian story, 1914). С началом Первой мировой войны семья осталась в России, где мать Мириэль Бьюкенен организовала больницу, а сама она служила там медсестрой. В январе 1918 года семья навсегда покинула Россию.

Начиная с 1918 года, написала ряд книг, посвящённых Российской Империи, Царской Семье Государя Николая II, русскому дворянству и международным отношениям: «Петроград: город беды, 1914-1918» (англ. Petrograd, the city of trouble, 1914-1918. — London: W. Collins, 1918); «Воспоминания о царской России» (англ. Recollections of imperial Russia. — London: Hutchinson & Co, 1923. — 227 p.); «Дипломатия и иностранные дворы» (англ. Diplomacy and foreign courts. — London: Hutchinson, 1928. — 228 p.); «Крушение империи» (англ. The dissolution of an empire. — London: John Murray, 1932. — 312 p.); «Анна Австрийская: Королева-инфанта» (англ. Anne of Austria: The Infanta Queen. — London: Hutchinson & Co, 1937. — 288 p.) и др. В 1958 году опубликовала книгу о дипломатической службе её отца – «Дочь посла» (англ. Ambassador’s daughter. — London: Cassell, 1958. — 239 p.).

В 1925 году вышла замуж за майора Валлийской гвардии Гарольда Уилфреда Кноулинга (ум. 1954). У них был единственный сын Майкл Джордж Александр (род. 1929).