Чешское непостоянство
Первая мировая и гражданская война разделила Россию на советскую и зарубежную. В историографии период между двумя мировыми войнами получил наименование INTERBELLUM или, по-русски, МЕЖВОЙНА. Осмыслению русской национальной зарубежной мыслью процессов и событий, приведших к грандиозным военным столкновениям в истории человечества, их урокам и последствиям посвящен новый проект «Имперского архива» INTERBELLUM/МЕЖВОЙНА. Для свободной мысли нет железного занавеса, и дух дышит, где хочет.
АНДРЕЙ ХВАЛИН
+
О РУССОФИЛЬСТВЕ И АНГЛОФИЛЬСТВЕ
Братья-славяне познаются в русском несчастье. Пражская печать о непостоянстве чешского общества.
Нам пишут из Праги: Любопытная статья под таким названием помещена в одном из последних номеров Пражской газеты «28 Ржиен» (28 октября/říjen день провозглашения независимости Чехословацкой республики). Эта газета стоит довольно близко к чешским «республиканским аграрникам» и до известной степени отражает их взгляды.
Автор статьи г. Урбан иронизирует по поводу того, как перед войной и во время войны (Первой мировой – А.Х.) в Праге господствовала мода на всё русское, начиная от Достоевского и кончая русскими рубашками и русским «ничего». А после войны пошла мода на всё английское, начиная от Джека Лондона, трусиков для гольфа и кончая английским «йес».
«Мы были руссофилами. Перед войной мы мечтали о России, великой славянской России. В то время, когда австрийские войска отступали в Галиции, каждое слово на языке самого большого славянского народа было для нас пророчеством. Гоголевский Тарас Бульба был нам так же близок, как некоторые герои нашей истории. Мы упивались духом матушки России, который веет из произведений Пушкина. Тех немногих русских, которые жили в Праге, и которым удалось избежать заключения в концентрационном лагере, мы любили до истерии. Изучению русского языка мы предавались с упоением. Мы изучали его по любви и на случай практической надобности: придут мол, русские, и нам нужно будет знать их речь. И вот пришли русские, но пришли не как победители, а как эмигранты. Мы знаем их у себя в течение нескольких лет. Многие из нас узнали их близко ещё в России, в период 1914-1920 г.г. Результат: руссофильство у нас мертво. О России говорят, как о мёртвом».
Переходя к эмиграции и к холодному отношению, которое она встречает со стороны чешского общества, г. Урбан говорит: «Эмиграция показала, что умеет умирать, но не научилась жить в крутых и немилосердных условиях». Она недостаточно практична, но не забудем, как тяжка всякая чужбина, и не забудем, что в нашем перенаселенном государстве условия жизни очень трудны для самых предприимчивых чехов, народа более практического, чем другие славяне».
Автор переходит к увлечению англофильством, которое замечается в чешском обществе, особенно среди молодёжи, и довольно зло высмеивает своих соотечественников, охваченных англоманией. «Я того взгляда, что нет более далёкого нам народа, чем англичане. Я достаточно долго жил среди них и убеждён, что между нами и ими непреоборимая преграда. Когда я жил в английских землях, то лучшими были те минуты, когда я соприкасался не с англичанами, а со славянами. Если я встречал человека доброго сердца, то это был или чех, или серб, или русский».
Г-н Урбан говорит об изнанке английской дружбы и предупреждает против «англо-американского пленения». «Мы надеемся всё же на то, — заканчивается эта примечательная статья, — что Россия займёт своё место, что сбудется это. Настанет день, и полетит в угол английская грамматика и снова появится на свет русская хрестоматия. Но не будут ли русские тогда вправе сказать нам, что мы народ, гоняющийся за выгодой? Друзья ведь познаются в несчастье».
С. В.
«Возрождение» (Париж) № 330, 28 апреля 1926.