Благородные-4.3.
БЛАГОРОДНЫЕ
Заметки об истории русских девичьих институтов и судьбах воспитанниц.
«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идёт о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки читались с превеликим вниманием: они испещрены подчеркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и её составителя. Благодарю их и помню.
Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается её живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.
Публикации первого тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parigskaya-tetrad/.
Публикации второго тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-2: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-2/.
Публикации третьего тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-3: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-3/.
Благородные — введение. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-vvedenie/
Благородные — Глава 1. Часть 1. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-1-1/.
Благородные — Глава 1. Часть 2. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-1-2/
Благородные — Глава 2. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-2/
Благородные — Глава 3. Часть 1. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-3-1/
Благородные — Глава 3. Часть 2. http://archive-khvalin.ru/blagorodnye-3-2/
Благородные — Глава 4. Часть 1.
Благородные — Глава 4. Часть 2.
+
Глава 4
МАРИИНСКИЙ ДОНСКОЙ ИНСТИТУТ
Часть 3
По приезде в Югославию, бывшую в то время еще Королевством Сербов, Хорватов и Словенцев, институт получил Высочайшее разрешение Короля Александра обосноваться в маленьком городке Баната, Белая Церковь. Вера Фёдоровна Вигорст оставалась начальницей института до 1921 года, когда председатель учебного совета Державной Комиссии, М.В. Челноков, попросил Наталию Димитриевну Духонину (вдову ген. Духонина) стать во главе института.
Инспектора классов М.А. Павловского сменил Н.В. Стороженко, а М.А. Павловский остался в институте, как преподаватель анатомии. В 1925 году институт получил обратно прежнего инспектора А.П. Петрова, который после своего пребывания в Смольном, как последний инспектор, был назначен директором в русскую гимназию в Чехии, в Моравской Тшебове. Законоучителем института до 1926 года был о. Павел Образцов. По его уходе, на должность законоучителя был прислан протоиерей о. Василий Бощановский, оставшийся с институтом до его закрытия.
Мариинский Донской институт в Белой Церкви занимал большое красивое здание в центре города, удобное тем, что в нём были помещения и для дортуаров и для классов, а также большой зал, в котором весь институт выстраивался на утреннюю и вечернюю молитву. В этом же зале давались уроки гимнастики и танцев, балы на праздники, устраивались лекции и концерты. На возвышении находился алтарь, закрытый деревянной перегородкой. По праздникам перегородка разбиралась, превращая зал в церковь, вмещающую не только всех воспитанниц, но и персонал. Пел хор, составленный только из воспитанниц, управляемый бессменным регентом Е.В. Говоровой.
В алтаре прислуживали самые младшие девочки из первого класса: одна выносила свечу, другая подавал кадило. (В недавнее время в Нью-Йорке находились две из бывших церковных прислужниц). В противоположном конце зала было возвышение, на котором обычно стояла публика: родители институток, живущие в Белой Церкви, преподаватели и их семьи. Там же был столик со свечным ящиком, за которым всегда стояли две воспитанницы 7-го класса.
Службы в церкви были регулярно каждую субботу и воскресение, и присутствие всех воспитанниц было обязательно. Освобождались только больные. Уже в США один из бывших преподавателей вспоминал, какое впечатление производил момент, когда все институтки одновременно опускались на колени: „Словно большие белые волны колыхались по залу”.
Всем нам запомнились службы в Великом Посту. Полутемная церковь, голос чтицы, какое-то особенное настроение, которого уже никогда нельзя было восстановить в жизни после окончания института. Прекрасная молитва „Разбойника благоразумного” — трио в исполнении наших лучших солисток ещё и теперь звучит в памяти.
И, конечно, также запомнились торжественные службы по большим праздникам: в Сочельник, в Страстную Субботу. Рождественные и пасхальные каникулы были две недели. Как только кончались занятия, и большинство девочек разъезжалось по домам, оставшиеся на каникулы в институте начинали готовиться к праздникам. Иногда даже разрешалось переставить кровати в дортуаре, чтобы смягчить казенную обстановку. Украшение большой ёлки в зале поручалось по традиции седьмому классу. Однако, старшие классы могли поставить маленькие ёлочки в дортуарах. Кроме „елки” для младших классов, бала для старших и бала в Корпусе были и другие радости, отличающие каникулы от обычных дней. Можно было немного позже ложиться спать, т.к. подъём был позже, не нужно было ходить на уроки и их готовить, а можно было зарыться в книги. Кроме того, родственники и друзья (последние с письменным разрешением от родителей) забирали девочек в отпуск на несколько часов. От обеда до ужина.
Особенно торжественной была Пасхальная ночь. Фасад института был красиво украшен лампочками и с первым „Христос Воскресе” вспыхивали буквы „Х. В.”. Все художественные идеи принадлежали неутомимому С.Н. Боголюбову, всегда заботившемуся о красоте жизни. Даже долгая служба ночью не казалась утомительной, такая радость была в душе, такое светлое пасхальное настроение и, к тому же, предвкушение совсем реальной радости: наконец разговеться после длинного поста. Пасхальные каникулы имели, в отличие от Рождественских, другие удовольствия: более длинные прогулки, возможность дольше быть в саду, без страха для классных дам, что „девочки простудятся”.
Напомним, как распределялось время вне каникул. Подъём в будние дни в 6.45, по праздникам в 7.45. Уборка постелей, умывание, одевание, всё быстро, (иногда под окрики классных дам) и в зал на общую молитву. Молитву обычно читала воспитанница 7-го класса, проходившая после того, как все выстроятся, к самому алтарю, закрытому деревянной перегородкой. Молитва, как утренняя, так и вечерняя, была составлена из многих соответствующих молитв и записана в тетрадке. Но считалось „элегантно” читать наизусть. Несколько молитв пели все девочки.
Питание в институте было вполне хорошее. Более хрупкие или болезненные девочки получали „усиленное питание” и ненавистный рыбий жир.
Завтрак: кофе с молоком, чай c молоком или какао и бутерброды с маслом. В посту только чай и хлеб с медом или повидлом. По праздникам вместо хлеба сдобные булочки. Те классы, которые занимались до обеда, после завтрака шли за книгами в дортуар и сразу отправлялись в классы. Уроки длились 50 минут с 10-тиминутной переменкой. Большая перемена была в 20 минут. Обед был в одно время для всех. На обед суп и второе, сладкое было только в четверг и в воскресение (сладкий пирог или пирожное). После обеда классы, занимавшиеся утром, шли на прогулку. Вернувшись, садились готовить заданные уроки. Рукоделие, гимнастика и танцы бывали и во второй половине дня. Те классы, которые занимались после обеда ходили на прогулку утром, готовили уроки до обеда, а после него сразу шли по классам. Ужин был, как и для всех, в одно время. На ужин одно блюдо и чай. Потом все расходились по дортуарам до общей вечерней молитвы, после которой должны были ложиться спать в соответствующее возрасту время.
При институте имелся прекрасно оборудованный лазарет, свой доктор и две сестры милосердия. В большом дворе, окруженном высоким забором, были „гигантские шаги”, качели, кольца, турник, крокет. Кроме того во дворе находились „службы”: своя прачечная, сапожная мастерская, пекарня и даже было свое домашнее хозяйство: куры, индейки и свиньи.
Интересно напомнить, что представляла собой прогулка. Чинно, в парах под руку, девочки ходили гулять по городу или, в лучшем случае, на аллею, ведущую от города к Рудольф-парку. Классная дама рядом. Ни пошалить, ни побежать нельзя. Иногда, в виде исключения, классная дама на аллее „распускала” пары, если на горизонте не было видно кадетских фуражек. Но бегать всё же не полагалось. Думается, что именно в такой малоподвижной жизни надо искать объяснение многих шалостей и часто необдуманных поступков. Некуда было девать молодую энергию, а она требовала выхода. И вот как то вечером три скучающих девочки 4-го класса решили побегать на „гигантских шагах”, а в сад уже все двери были закрыты. Тогда одна отчаянная шалунья, взяв клятву с подруг, что последуют за ней, спустилась через окно второго этажа на лежащую ниже крышу лазаретной ванной, а оттуда, обхватив руками и ногами гладкий ствол, близко растущего дерева, скользнула вниз. За ней также спустились подруги. Ох, и набегались они на „гигантских шагах” в этот вечер, хоть и не хватало четвертой. Потом нашлась и четвертая партнёрша, и было несколько чудесных вечеров. Только, к сожалению, в том возрасте невозможно было радоваться молча, и вскоре весёлый визг привлёк внимание сначала служащих во дворе, а потом и классных дам. Была устроена настоящая облава и, хотя шалуньям удалось спастись через окно умывалки, позже пришлось сознаться в своей проделке, чтобы не был наказан целый класс. Пришлось понести и наказание, по мнению взрослых, вполне заслуженное. Главное же огорчение было для всех, что срубили вполне неповинное дерево.
Много можно было бы рассказать о милых детских шалостях, которые карались обычно чрезмерной строгостью. Иногда поступок даже нельзя было назвать шалостью. Так однажды была оставлена без отпуска воспитанница, взявшая из библиотеки книгу с полки старшего класса. (Материал для чтения каждого класса был ограничен полками). Вскоре, однако, по настоянию А.П. Петрова несколько девочек этого класса получили разрешение пользоваться книгами следующей полки.
Внутренняя жизнь институток была основана на правилах дружбы: пожаловаться друг на друга или выдать подругу было просто немыслимо. И если это с кем-нибудь случалось, такая воспитанница была наказана бойкотом подруг, и уже трудно ей было восстановить свое „доброе имя”. Зато какой любовью и уважением пользовались самоотверженные девочки, которые, даже будучи наказанными, не выдавали настоящей виновницы.
Отношения между старшими и младшими в первые годы жизни в Белой Церкви ещё напоминали повести Чарской: существовало „обожание”, когда маленькая выбирала себе одну из старших, старалась увидеть её лишний раз, приносила ей фиалки с прудов и т.д. Старшие трогательно заботились о своих „обожалках”, проверяя уроки, завязывая бантики на пелеринках, поправляя непослушные косички. С годами мода прошла, оставшись только в преданиях.
Нельзя не вспомнить о воскресных вечерах, которые в нашей скромной жизни являлись для нас большим развлечением. После ужина в зале устраивались танцы. Обычно играла на рояли одна из учащихся музыке воспитанниц. Младшие классы допускались на короткое время, старшие до самой молитвы. Танцевали „шерочка с машерочкой” и только старые танцы, но и это было большим удовольствием. Собственно говоря, здесь и учились танцевать бальные танцы, т.к. на уроках танцев нас учили балету или совсем ушедшим в прошлое кадрили, полонезу и т.д. Здесь же завязывалась дружба между девочками разных классов, в обычное время разделенных разным расписанием дня. В 1920 году был приобретён большой радио-аппарат и поставлен в зале, и каждое второе воскресение старшим классам было разрешено проводить у радио определенное время. Обычно начальница выбирала станцию, концерт или оперу и каким наслаждением это было для неизбалованными многими радостями девочек — слушать часа два прекрасную музыку.
Большим событием было посещение института в 1925 году генералом Врангелем, а также приезд Е.В. Татьяны Константиновны Багратион-Мухранской, привезшей в институт свою дочь Наташу. В 1930 году Е.В. Королева Югославии Мария приняла институт под своё Высочайшее покровительство, и начальница с маленькой группой воспитанниц была несколько раз приглашена во дворец.
Учебная программа в Югославии была одинакова для всех учебных заведений. Нужно было окончить восемь классов и получить аттестат зрелости („великую матуру”), дававшую право поступления в высшие учебные заведения. Но фактически в институте наряду с этой программой существовала другая — приобщение воспитанниц к русской культуре. Обращалось особое внимание на изучение русской истории (преподаватель М.Н. Лосев) и русской литературы, которую одно время преподавал в старших классах А.П. Петров. Хотелось бы перечислить всех наших преподавателей, которые не щадя своих сил и нервов, старались дать нам лучшее, что было взято ими от родных „Alma Mater”. Как дети всюду и везде мы бывали и несправедливы, и требовательны и теперь, глядя назад „взрослыми” глазами, мы видим, как много получили мы от них бесценных сокровищ, кроме книжных знаний: любви к родине, любви к русской истории и литературе, умение ценить и гордиться тем, что мы русские.
В институт приезжали писатели и поэты: И. Зайцев, Е. Чириков, И. Северянин, Е. Журавская, проф. Кизеветтер и др. Издавался своими силами журнал „Голубой Цветок”, в котором печатались стихи воспитанниц и выдающиеся сочинения. Очень поощрялось искусство: ставились — тоже своими силами — спектакли в институтском зале. Устраивались концерты с музыкально-вокальной программой и литературные вечера, посвящённые писателям: „Вечер памяти Достоевского”, „Вечер памяти Некрасова”, „Пушкинский вечер” и др. Один или два раза в году давался балетный спектакль в городском театре „Бург”, всегда получавший прекрасные отзывы в местных газетах. Под руководством Т.А. Тахтамышевой были поставлены почти полностью балеты „Фея кукол”, „Щелкунчик” и отрывки из других классических балетов.
Под руководством О.В. Жилиной, драматической актрисы Белградского театра, была поставлена в „Бурге” для местной публики сказка „Красная Шапочка”, прошедшая с большим успехом. В местной немецкой газете была дана подробная и очень лестная для исполнителей рецензия.
Институтки всегда принимали участие в местных сокольских слетах, иногда ездили на общие слеты в другие города, где встречались с учениками других русских учебных заведений.
Заниматься гимнастикой ходили иногда в сербскую гимназию, т.к. там имелся настоящий гимнастический зал со всеми снарядами. К слету готовились тщательно, с удовольствием, и были горды, когда участницы слета получали одобрения за свои выступления.
Выдающимся событием не только в жизни института, а и всех русских жителей Белой Церкви был приезд в 1929 году труппы М.Х.Т. (Московского Художественного Театра). Я думаю, что многие из нас ещё помнят спектакль, на который нас повели, простив даже наказанных. Давали „Вишневый сад”. Увидеть блестящий спектакль в исполнении артистов знаменитого М.Х.Т., о котором мы столько слыхали от наших преподавателей — это было большой радостью и надолго оставалось самым сильным впечатлением тех лет.
На следующий день после спектакля вся труппа была приглашена в институт на ужин, а после ужина в зале можно было беседовать с актерами и брать автографы. Как жаль, что ни у кого не сохранилось альбома с подписями. Сейчас это было бы настоящей реликвией.
По закрытию в 1931 году Кикиндской гимназии и в 1932 году Харьковского института, оставшиеся воспитанницы попали в состав единственного теперь Мариинского Донского. Частично влился и персонал двух закрывшихся учебных заведений. После смерти А.П. Петрова в 1933 году инспектором классов был назначен учитель математики Д.Д. Данилов, а после него Чернокнижников.
Описывая жизнь Мариинского Донского Института в Белой Церкви, нельзя не остановиться на том обстоятельстве, что в этом же городе существовал кадетский корпус. Сначала это был Крымский корпус, позже, после его закрытия, Первый Русский, переведенный из Сараево и получивший название Княже-Константиновского. У многих институток были братья-кадеты, приходившие навещать сестёр в воскресные приёмные дни.
Каким желанным праздником было Рождество, приносившее много радостей: на первый день в институте устраивалась ёлка для воспитанниц младших классов с приглашёнными соответствующими классами кадет. Распорядительницами на ёлке были девочки 4-го класса. Затем был бал для старших, от 5-го до 8-го, где „хозяйками” были семиклассницы.
А затем был бал в корпусе для старших классов. И никогда не забудется то торжественное настроение, с которым входили мы в зал кадетского корпуса под звуки марша, исполняемого прекрасным кадетским оркестром. Как хорошо было танцевать под музыку оркестра, и каким жалким казался нам тогда наш бал, с тапером за роялем. Эти балы, естественно, являлись местом рождения тех чудесно-целомудренных юных чувств, которые до сих пор мы вспоминаем с тёплой радостью. Как много светлой дружбы ещё из тех лет сохранили мы на всю жизнь и как много тех полудетских отношений переросли в настоящую любовь и закончились браком. И хотя начальница и классные дамы не позволяли нам даже отвечать на поклон на аллее, но не было наверно случая, чтобы на кадетский праздник не были переданы в корпус десятки маленьких конвертов-поздравлений, как доказательство крепкой и чистой нашей дружбы.
Переписка с кадетами считалась смертным грехом и, пойманные в этом прегрешении девочки, были наказаны строжайшим образом, вплоть до исключения из института. И до сих пор непонятно, что так пугало наше начальство в этих милых и в высшей степени невинных записочках. Директор А.Г. Попов, уже в США, как то во время кадетского праздника, рассказал одной из бывших воспитанниц, что наша строгая Наталия Владимировна, когда в её руки попадали письма, требовала, чтобы авторы их были примерно наказаны. И большого труда стоило ген. Попову отстоять провинившегося, по его мнению, не заслужившего такого строгого наказания. А сам факт передачи писем! Это было своего рода геройство и часто им занимались девочки, которые даже сами не переписывались, но обладали инициативой, ловкостью и храбростью.
Параллельные классы корпуса и института были особенно дружны и встречи с одноклассниками и до сего времени носят почти родственный характер.
В 1940 году институт, по требованию военных властей, вынужден был перейти в другое помещение, находящееся около вокзала. Казалось немыслимым покинуть обжитое годами здание, где классы носили названия русских городов, нарисованных на стенах (Москва, Киев и др.), а столовая вся была расписана эпизодами русских сказок. Новое помещение состояло из здания против вокзального парка, где были устроены классные комнаты для старших классов и маленькая учительская. В главном здании были размещены дортуары и классы младших, во дворе во флигеле была столовая. Самая большая классная комната служила залом. В ней же помещалась и церковь.
Несмотря на то, что жизнь теперь была лишена многих прежних удобств, занятия шли нормально до конца марта 1941 года. В марте Министерством Просвещения было издано распоряжение о закрытии всех школ в стране, и 31-го марта в институте была получена телеграмма предписывавшая немедленно прекратить занятия и распустить по домам девочек, живущих в институте. Уезжали ночью 31-го и на другой день — 1-го апреля, причём впервые с самого начала института и корпуса в Белой Церкви, кадеты и институтки ехали вместе, и институтское начальство даже просило кадет сопровождать и охранять институток. Позже вернулись обратно только воспитанницы 8-го класса, и в июне состоялся последний экзамен на аттестат зрелости.
Всё лето и осень среди всеобщего хаоса оккупированной страны упорно говорили о том, что институт всё же откроется, и занятия будут продолжаться. Все были настолько убеждены в этом, что преподаватели института начали заниматься с небольшой группой девочек, проживающих в Белой Церкви. Только поздней зимой стало известно, что институт закрыт окончательно.
За 21 год существования Мариинского Донского института его окончило около тысячи девушек, получивших аттестат зрелости. Большой процент бывших воспитанниц имеет высшее образование и среди наших подруг есть юристы, архитектора, профессора, доктора медицины и др.
Нельзя не остановиться на факте, что в институте училось много сербок, так воспринявших русскую культуру и язык, что и по сей день эти бывшие институтки, живя в Югославии, выйдя замуж за сербов, остались такими же русскими, как мы, пишут письма на прекрасном русском языке, празднуют институтские годовщины (Вера Ненадович, Неда Нешкова и др.).
Институт окончен. Прошли года. За это время мы не раз теряли все: любимые книги, фотографии, теряли жильё, близких людей. Мы узнали вторичную эмиграцию, пешком мерили дороги чужих стран. И голод, и холод, и полная неизвестность „завтрашнего” дня шли вместе с нами по разбитым путям. Что же помогло нам не сломаться? Не возроптать? Не потерять веру в Бога, в жизнь и людей? Я уверенна, что ответ надо искать в тех восьми годах институтской жизни. Мы не могли поддаться духовному упадку и разлюбить жизнь, если годами наш преподаватель естествознания С.Н. Боголюбов учил нас не только своему предмету, а тому, что жизнь — величайший дар Божий и вечный источник радости. И мы умели в страшные годы войны, сквозь дым пожаров всё же видеть красоту заката и радоваться цветам у дороги… Мы не могли возроптать, т. к. непоколебимо верующий о. Василий Бощановский учил нас глубокой вере и философии терпения и красоты. Мы не могли раствориться в чужих странах, если все годы нам говорили и А.П. Петров и М.А. Аносов и М.Н. Лосев о том, что наша родина — Россия, что необычайно велико влияние русское на весь мир. Благодаря этому нам удалось сохранить наши русские души и может быть хоть крупицы этих качеств передать нашим детям.
И еще: мы унесли из института с собой неоценимое сокровище — понятие о настоящей, крепкой честной дружбе. И нити этой дружбы тянутся и сейчас со всех сторон: и из далекой Тасмании, горячей Венесуэлы, Аргентины, Канады, Югославии и других стран. И это нам всем награда за прежние жизненные потери.
Пусть же будет благословенна память о нашем дорогом институте, о людях учивших и воспитывавших нас, о подругах, о тех годах, когда мы были так счастливы, что даже не умели понять и ценить это счастья.
Мариинский Донской институт был закрыт в 1941 году в связи с оккупацией Югославии немецкими войсками. Но он остался жить в наших сердцах. Пусть же будет благословенна память о нашем дорогом институте, о людях, учивших и воспитывавших нас, о подругах, о тех годах, когда мы были так счастливы, что даже не умели понять и ценить этого счастья.
В 1957 году в Нью-Йорке было создано Объединение бывших воспитанниц Мариинского Донского Института за рубежом. Главной целью Объединения была помощь нуждающимся подругам и персоналу. В первые годы своей работы Объединение устраивало ежегодный бал и «чашку чая», пользовавшиеся неизменным успехом. Обстоятельства данного времени сократили деятельность Объединения, но устраиваемые раз в году «пельмени» проходят всегда при переполненном зале. Все эти годы посылалась посильная помощь в Югославию и другие страны больным и нуждающимся. Мы можем оказать, что Объединение было создано не напрасно и может гордиться своей работой. Большая помощь, и материальная, и моральная, в том, что в Нью-Йоркское Объединение вошли институтки М.Д.И., живущие в других городах и странах. Самая активная группа находится в Венесуэле.
Выпускницы института вновь собрались через много лет уже в Америке. К первой «чашке чая» бывшей воспитанницей М.Д.И. Нонной Белавиной было написано стихотворение, которым институтки закончили свою скромную «памятку».
ОЖИВШИЙ ПОРТРЕТ
Впереди Рождество. Я не знаю, сказать ли,
Что на бале последнем в ушедшем году,
Мне казалось: руки было нежно пожатье…
Как я жду Рождества, как волнуюсь и жду.
Но промчатся короткие, яркие Святки…
Вот блинами запахнет уже институт.
Снова лёгкие дни пролетят без оглядки –
Вот и тёмная церковь в Великом посту.
Мы притихли. Мы помним, что исповедь близко.
Мы не дразним друг друга, совсем не поём.
Я вчера приписала к грехам на записке
Новый грех: я немножко молилась о «нём».
Белизна пелеринок к Заутрени Светлой,
Юных душ фанатично-ликующий взлёт…
И мечты… и мечты… и мечты до рассвета
О далёком, о том, что нас в будущем ждёт.
Что ждало нас? Потери, страданья, разлуки…
Безысходность войны, безотрадность труда…
В непривычной работе усталые руки…
Бесприютная жизнь по чужим городам…
Только мы не сдались, мы не стали иными,
Не боялись отчаянья чёрных путей.
Мы, как знамя, несли наше русское имя,
И по-русски растили мы наших детей.
Мы и ныне храним института заветы,
Белый цвет пелеринок мы носим в сердцах…
…И так грустно мне быть только старым портретом,
Только памятью светлой о юности днях!
Иная судьба ждала Институт в России. С установлением Советской власти была проведена реорганизация средних учебных заведений. В марте-апреле 1920 г. Мариинский Донской институт был преобразован в Донской интернат Трудовой Единой Школы[1].
В канун 170-летия со дня открытия Новочеркасского Донского Мариинского института благородных девиц в его историческом здании находится Новочеркасская государственная мелиоративная академия, а в бывшей домовой церкви Святой Марии Магдалины располагается учебная аудитория.
Примечание:
[1] Государственный Архив Ростовской области (ГАРО). Ф. 363. Оп. 1. Д. 3. Лл. 8-8 об. Там же. Ф. 363. Оп. 1. Д. 7. Л. 5.