Алёнушкины рассказы, ч.1
Из будущей книги баронессы Елены Николаевны фон Мейендорф
Среди обширного «наследия любви», оставленного людям Еленой Николаевной фон Мейендорф, алмазами блистают ее устные рассказы о пережитом. Автор отошел ко Господу 5 марта 2014 года, на 91-м году жизни, и похоронен вместе с родителями в Зальцбурге (Австрия). Сайт «Имперский архив» уже рассказывал об Елене Николаевне в материале «Хранительница русских традиций» (http://archive-khvalin.ru/imperskij-arxiv-2/xranitelnica-russkix-tradicij/).
Во временной перспективе, за годы после праведной кончины значение жизненного подвига Е.Н. фон Мейендорф только возросло. Плоть от плоти высшей российской имперской аристократии она является неотъемлемой частью единого небесно-земного бессмертного русского народа. В отличие от самозваных «наследниц» царской аристократии Е.Н. фон Мейендорф не на словах, а на деле следовала девизу сестры Царя-мученика Николая, Великой Княгини Ольги Александровны: «Быть, а не казаться». Она вернулась в Россию не для наживы, не для торговли славным наследием предков. Всю себя, все свои небольшие средства Елена Николаевна отдавала детям России, желая, чтобы они росли здоровыми, умными, воспитанными, европейски образованными. Елена Николаевна была с младшими по возрасту, детьми и взрослыми, на равных. Просила называть себя «Алёнушкой». И была проста и чиста, как дети, в евангельском смысле.
Главное в «Алёнушкиных» изустных рассказах – правда жизни. Эти миниатюры возникли как средство передачи семейного и личного опыта, частицы памяти всего русского народа в изгнании. Никакой эстетической или литературной задачи, или самореализации автор перед собой не ставил. В классическом понимании «Алёнушкины» рассказы – это и не художественная литература вовсе. Скорее можно говорить о традиции русской житийной словесности. Мудрый, повидавший всякого на жизненном веку человек передает свой опыт молодым поколениям. Есть духоподъемная патристическая словесность, а в нашем случае – проникнутые любовью матримониальные наставления. Так и произошло в жизни и посмертной судьбе Елены Николаевны фон Мейендорф.
Спустя три года после кончины Е.Н. фон Мейендорф ее помощница и приемная дочь С.В. Литвиненко собрала прижизненные устные рассказы баронессы под одной обложкой и подготовила книгу к изданию. Низкий ей поклон за труды. Бог даст, найдутся средства, чтобы осуществить задуманное благое дело. И пусть жизнерадостное чувство любви, воплощенное в блестящих рассказах «Алёнушки» фон Мейендорф, вливается в сердца читателей.
+ + +
Часть 1.
Гуси
Как-то папочка расписывал очередную церковь в Сербии. А мы с мамой снимали неподалёку маленький крестьянский домик, где провели всё лето. Вокруг дома был замечательный сад. В саду росла уйма вишен. Мама пекла пироги с вишней. Лепила вареники с вишней. Делала варенье из вишни. Мы ели свежую вишню с молоком и сахаром. Наливки из вишни громоздились по всем углам. Мы угощали вишней соседей, раздаривали её вёдрами. А вишни всё не убавлялось. И садовая куча с отходами нашей вишнёвой фабрики выросла чуть ли не с гору.
У нас были вишни, а у соседки – гуси, огромная стая. В благодарность за наши вишнёвые подарки соседка пообещала, когда осенью ощиплет гусей, подарить пуха на подушечку. Я радовалась предстоящему подарку. Тем более, что мама пообещала расшивать подушечку узором вместе со мной.
И вдруг соседка приходит вся в слезах: «Не знаю, что случилось. Захожу сегодня в сарай, а все гуси сдохли. Лежат на полу, глаза закрыты, не дышат и не шевелятся».
Я заревела тоже. Бедные гуси! Они каждое утро будили меня громким гоготом. Мамочка погоревала вместе с нами. Потом разрешила зарыть гусей в саду возле вишнёвой кучи. И утешила: «Мясо пропало, но пух и перо всё же продадите». Соседка за день гусей ощипала, а тушки, сказала, завтра зароет, уже стемнело.
Наутро я вдруг слышу: «Га-га-га»! Подбегаю к окну – а там по дорожке к пруду соседские гуси направляются. Идут важно, переваливаются. И все как один – голые! Абсолютно голые! А следом за ними — счастливая соседка с узелком пуха к нам в дом: «Нина Александровна! Ожили мои гуси! Они, видно, позавчера с вашей кучи пьяной вишни наелись. Да так, что только к сегодняшнему утру от похмелья отошли! Слава Богу! Счастье-то какое! А это — вам на память от моих пьяниц!» — и протягивает обещанный подарок.
Так в нашем доме появилась вот эта подушечка.
А гуси к зиме обрядились в новые пух и перья и стали краше прежнего.
Цирк. Первая любовь
Однажды в Белград приехал цирк. Всё лето мы, дети со всего города, ходили на его представления. И я по-настоящему влюбилась в рыжего клоуна. У клоуна была огненного цвета причёска, яркий костюм. А смех и слёзы били из него фонтаном. Рыжий клоун стал моей первой большой любовью*. И было мне тогда лет пять.
Но вот лето кончилось. И цирк стал собираться в дорогу. Я была в отчаянии. Мне казалось невозможным жить дальше без любимого. И тогда я решила выйти за него замуж. Пришла к маме и объявила ей об этом.
Мама не стала меня отговаривать. Но сказала:
— Только имей в виду: жена всегда должна быть с мужем. Завтра тебе придётся уехать. И может случиться так, что мы с тобой больше никогда не увидимся.
— Никогда-никогда?
— Никогда-никогда. Так что подумай ещё раз до утра.
Я продумала всю ночь. Утром цирк уехал. А я осталась с мамочкой. Навсегда!
*На руке Елена Николаевна всегда носила браслет с подвесными кулонами. Каждый кулон был памятью о людях, которых она любила. Был среди золотых и самый обычный, детский кулон-подвеска — как память о той «первой любви и первой измене», как говорила Алёнушка о нём. – прим. С.В. Литвиненко.
Вторая любовь. Никита Толстой
Вторая любовь приключилась со мной в 10 лет. Тогда к нам в гимназию пришёл новый мальчик, граф Никита Толстой. Недавно ему сделали операцию. Директор предупредил, что обращаться с новеньким нужно бережно, с вниманием. «Особенно это касается Вас, баронесса», — и строго посмотрел на меня.
А моим любимым занятием на переменах было играть в тройку. Я запрягала по очереди всех желающих стать конями. И мы неслись по всей школе галопом. Я размахивала воображаемым хлыстом, правила своей тройкой и кричала всем, кто попадался на пути: «Берегись»! Бывало, что и давили кого. И всем было очень весело.
На следующий день мчусь я по коридору на тройке удалых своих коней. И вдруг замечаю новенького. Он стоял у стены и был такой бледненький, худой, печальный. А на голове его была большая белая повязка. Я подошла к мальчику и сказала: «Бедный мальчик! Тебе очень больно?» Он осторожно помотал головой. И я поняла, что ему больно, а ещё – что он очень мужественный. После уроков я помчалась к маме:
— Мама, мама, у нас новенький, и я в него влюбилась!
— Кто же это? Опять клоун?
— Нет, его зовут граф Никита Толстой!
— Что ж, поздравляю! Ты делаешь прогресс.
О любви и о пороках
Как-то мама испекла к обеду пирог. По традиции, дала мне попробовать краешек и ушла из кухни. Мы с пирогом остались один на один. Мамочка умела прекрасно готовить. Но этот пирог оказался особенно, просто непреодолимо вкусным. Я потихонечку общалась с ним, пробовала его, пробовала, пока не распробовала до последней крошки.
Мама, когда обнаружила пропажу, только всплеснула руками. А папуга тут же сочинил и исполнил под гитару песню:
Жил да был пирожок,
Он в намеченный срок
Испечён был заботливой мамой.
Но пришёл наш Фадей,
И без всяких затей
Он слизнул пирожок тот до края!
Папа сочинял стихи и песни по всякому поводу, моментально.
Папа пел, аккомпанируя себе на гитаре, а мама курила. Вообще-то врачи ей это запрещали, у неё было слабое здоровье. Но мама всё-таки курила по четыре папиросы в день, после еды. Не отказалась даже тогда, когда доктора нашли у неё лейкемию.
Мама курила и смотрела на нас с папой долгим, каким-то особенным взглядом. И вдруг сказала:
— Алёнушка, обещай мне, что никогда не будешь курить.
— Но ведь папа тоже курит!
— Ники, мы с твоей дочерью хотим, чтобы ты бросил курить.
Папа отложил гитару, взял из пачки папиросу, понюхал её и положил в нагрудный карман. А оставшиеся отдал маме.
— Хорошо.
— Алёнушка, теперь обещай мне и ты.
Я пообещала. И действительно не выкурила за свою жизнь ни крошки табаку. Папа с тех пор тоже не курил. Но всегда носил в нагрудном кармане папиросу и иногда нюхал её.
Мамы с папой уже нет. А песенка про обжору Фадея живёт до сих пор.
О любви и военной хитрости
Война разделила нашу семью надолго. Мы с мамой перебрались в Зальцбург. Вскоре его заняли американцы. Мы жили и ждали вестей о папе. Наконец, знакомые передали, что он жив и находится в Вене. Это было ужасно опасно: ведь Вена попала в советскую зону. И мы с мамой помчались папу выручать.
Как мы сделаем это, было не ясно. Мы просто помолились — и сели в поезд на Вену. Пропуска для пересечения границы у нас не было. Поездка была чистой авантюрой. Мы просто верили и надеялись.
Через три часа доехали до пропускного пункта. Всех попросили выйти для проверки документов. Мы огляделись. С одной стороны платформы стояли военные в американской форме. Здесь заканчивалась американская зона. С другой стороны платформы стояли люди в советской форме. Там начиналась советская зона. Именно в неё нам и нужно было попасть. Мимо нас военные провели человека. Он попытался перебежать из советской зоны в американскую без документов. Его схватили и возвращали назад.
И тут меня осенило, что нам нужно сделать. Я шепнула маме: «Не спрашивай ни о чём! Делай, как я»! Схватила её за руку и кинулась бежать. Но не к советской зоне, а в обратную сторону, опять к американцам. Мамочка, умница, ни слова не говоря, понеслась рядом. За нами бросился русский патруль:
— Стой! Стрелять буду! Аусвайс! Пропуск!
Мы остановились, подняли руки вверх и отрицательно замотали головами. Мол, нет у нас пропуска. Разбираться с не говорящей по-русски девчонкой-перебежчицей и с её немой мамашей не стали. Советские просто под конвоем «вернули» нас на свою сторону. И даже в поезд посадили. И проконтролировали, чтобы мы в нём благополучно отбыли на Вену. К папочке!
Предисловие и публикация А. Хвалина