Глава XIV
КРУШЕНИЕ ВЕЛИКОЙ ИМПЕРИИ
Книга Мириэль Бьюкенен – дочери английского посла[i], «свидетельницы всех событий, подготовивших русскую революцию, а также и самой революции».
«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идёт о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки читались с превеликим вниманием: они испещрены подчеркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и её составителя. Благодарю их и помню.
Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается её живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.
Публикации первого тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parigskaya-tetrad/.
Публикации второго тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-2: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-2/.
ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ-3: http://archive-khvalin.ru/o-tainstvennom/; http://archive-khvalin.ru/vojna-armiya-i-strana/; http://archive-khvalin.ru/pamyati-imperatora-nikolaya-ii/; http://archive-khvalin.ru/llojd-dzhordzh/.
КРУШЕНИЕ ВЕЛИКОЙ ИМПЕРИИ.
Т. 1. http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-3/krushenie-imperii/tom-i/
Т. 2.
Глава XII. http://archive-khvalin.ru/glava-xii/
Глава XIII. http://archive-khvalin.ru/glava-xiii/
+
ГЛАВА XIV.
Гроза.
Ссылка Великого Князя Дмитрия Павловича вызвала большое неудовольствие в Царской Семье. Собравшись на совещание у Великой Княгини Марии Павловны, члены царской фамилии отправили подписанное всеми письмо к Государю Императору, указывая ему на возрастающую серьёзность положения и ходатайствуя о помиловании. Единственный, полученный ими ответ — была коротенькая записка, написанная карандашом (в настоящее время она находится у меня), которая гласила: «Никому не позволено совершать убийства. Я знаю, что совесть не даёт многим покоя, так как не один Дмитрий Павлович замешан в это убийство. Удивляюсь, что вы обращаетесь ко мне». По-видимому, эта короткая, резкая записка была продиктована Императрицей, которая была возмущена убийством Распутина и более чем когда-либо готова продолжать свою политику неограниченного самодержавия.
Во время всех своих аудиенций у Государя в 1916 году отец мой постоянно предупреждал его о возраставшей опасности революции и умолял его пойти на известные уступки народу, который понёс такие жертвы на войне. Но Государь всегда избегал прямого ответа на эти заявления или же отвечал, что, хотя он и очень ценит жертвы нации, но время уступок ещё не настало, и что для преобразования в области внутренней политики необходимо подождать до окончания войны.
В начале января 1917 года положение было настолько серьёзно, что мой отец решил сделать последнюю попытку воздействия на Государя в смысле перемены образа правления. Прежде всего он телеграфировал в Англию, прося разрешения говорить с Николаем II по этому поводу от имени короля и английского правительства. На этот запрос он получил ответ, что английское правительство полагает, что момент для переговоров по этому поводу выбран неудачно. Мой отец послал тогда другую телеграмму, в которой писал, что, если правительство не разрешит ему говорить от его имени, то он готов говорить с Императором от своего собственного.
«Мы обязаны, — писал он, — это сделать в интересах самого Государя, который был всегда нашим верным союзником, в интересах России, которая принесла громадные жертвы на общую пользу, и ради нас самих, которые непосредственно в этом заинтересованы».
Министерство Иностранных Дел дало, наконец, разрешение, и мой отец был принят в Царском Селе 12 января 1917 года. Обыкновенно Государь принимал моего отца в своём кабинете, но на этот раз он был принят не Николаем II — просто человеком, сидящим за своим письменным столом и предлагающим посетителю папиросы, но Николаем II, Самодержцем Всероссийским, стоявшим в парадной форме в зале аудиенций. Хотя и сознавая, что всё это делалось для того, чтобы подчеркнуть неуместность интимной беседы, и чувствуя известную неловкость от подобной официальности, мой отец тем не менее всё же решил довести задуманное до конца и доложил Государю о причине своего визита.
Выразив сожаление по поводу смерти русского посла в Лондоне графа Бенкендорфа и назвав имя Сазонова в качестве возможного его заместителя, Государь продолжал говорить о конференции союзников, которая должна была вскоре состояться в Петрограде, и когда мой отец заметил, что не ожидает какой-либо пользы от этой конференции в переживаемый момент, то Государь задал ему вопрос, почему он настроен столь пессимистически. Мой отец заметил, что, если участники конференции даже придут к известному соглашению, то нет никакой уверенности, что данное правительство останется у власти, так как министры постоянно меняются. Попросив, засим, разрешения говорить вполне откровенно, мой отец заявил, что единственным средством спасения России является отказ от нынешней политики. Народ, который со дня объявления войны доказал свои верноподданические чувства, понёс с тех пор напрасные жертвы из-за недостатка в снабжении и несостоятельности администрации.
— Ваше Величество имеет лишь один выход из положения: это уничтожить преграды, которые вас отделяют от народа.
— Вы хотите сказать, что я должен завоевать доверие народа, или же он должен завоевать мое доверие? — резко спросил Государь.
— И то, и другое, — ответил мой отец, — так как без взаимного доверия между властью и нацией Россия не сможет выиграть войны.
Он продолжал говорить, что стоит Государю поднять лишь мизинец, и вся страна будет у его ног. Отец мой умолял Государя посетить Государственную Думу и заявить ей, что он находится с народом в полном единении и искренно хочет победы. Он предостерегал Государя от пропаганды, которую вели немецкие агенты. Они держали в своих руках тех, кто·являлись советниками Императора в деле назначения министров. Они даже имели косвенное влияние на Императрицу, которую в народе обвиняли в германофильских симпатиях и даже в шпионаже. Потом мой отец перешёл на Протопопова и заявил, что пока он останется у власти, не будет возможно сотрудничество между правительством и Государственной Думой, необходимое для победы. Дума не могла питать доверия к человеку, перешедшему из среды прогрессивного блока в состав правительства и имевшего в Стокгольме свидание с агентом Германии. Весь Петроград был наэлектризован разговорами о революции. По всей России шли разговоры о намечаемых покушениях.
— Ваше Величество, — закончил мой отец свою речь, — должны помнить, что народ и армия составляют одно целое, и если бы произошла революция, то можно было бы рассчитывать лишь на небольшую часть армии, которая встала бы на защиту династии. Я сознаю, что я, как посол иностранной державы, не имею права разговаривать с Вашим Величеством, как это делаю я, и я должен был преодолеть большую робость прежде, чем на это решиться. Но мною в моих заявлениях руководит лишь чувство преданности к Вашему Величеству и к Императрице. Если бы я увидел друга, который шёл бы ночью по узкой тропинке, кончающейся пропастью, я счёл бы своим долгом предупредить его об опасности. И мой долг является предупредить Ваше Величество о той бездне, которая лежит пред вами. Вы, Ваше Величество, теперь стоите на распутье, и вам надлежит сделать выбор. Один поведёт вас к победе и к славному миру, другой к революции и к гибели. Умоляю Ваше Величество выбрать первый путь. Следуя им, вы дадите возможность вашей стране привести в исполнение её вековые мечты, и вы сами будете самым могущественным монархом в Европе. Но прежде всего, Ваше Величество, обеспечьте безопасность всем тем, кто вам дороги, и ваша совесть будет тогда спокойна.
После того, как мой отец кончил говорить, воцарилось молчание. Затем Государь поднял голову и со слезами на глазах протянул моему отцу руку:
— Благодарю вас, сэр Джордж, — сказал он просто, и мой отец удалился в надежде, что его слова произведут должное действие. Однако, он заметил, что дверь, ведшая во внутренние апартаменты, была полуоткрыта, и всё время чувствовал невидимое присутствие третьего лица, которое слушало их разговор.
Он не сомневался, что этим третьим лицом была Императрица, решившая услышать, чего хочет этот вмешивавшийся во внутренние дела дипломат, и которая, раздражённая словами моего отца, убедила Государя не обращать внимания на его советы и просить английское правительство отозвать моего отца из Петрограда.
Вполне естественно, что правая часть русского общества смотрела с неудовольствием на дружбу моего отца с представителями «прогрессивного блока» Государственной Думы. Но когда некоторые русские делают из этой дружбы вывод, что мой отец занимался интригами против Государя, то мне всегда хочется им напомнить, что в тот период петроградской жизни английское посольство являлось тем единственным домом в русской столице, в котором планы о дворцовой революции не подвергались обсуждению, и где, хотя и упрекали Императрицу за её непреклонность, но не ругали и не клеветали на неё, как это имело место во многих петроградских домах. В своём желании спасти Россию от надвигающегося хаоса во что бы то ни стало мой отец обратился к представителям «прогрессивного блока», надеясь встретить в их среде тот патриотизм, который он напрасно искал в других партиях. Однако, либеральные лидеры Государственной Думы, хотя и безупречные в своей любви к России, оказались соломинками в надвигавшемся урагане революции.
«Английский посол, — говорит г. Жильяр в своей книге «Трагическая судьба Царя Николая II», — черпал свою информацию в среде тех политиков, чей патриотизм не вызывал сомнений. Но они, как люди партийные, видели Россию и русский народ лишь со своей точки зрения, т. е. не такою, какою она была в действительности, а потому вводили нередко английского посла в заблуждение».
По всей вероятности, это совершенно справедливо, что мой отец ожидал слишком многого от гг. Родзянко, Милюкова, Гучкова и др. либеральных депутатов. Он верил в их авторитет у русского народа, в то, что они сумеют вырвать Россию из паутины интриг и разложения. Но то, что верность его Государю стояла выше всяких подозрений, является неопровержимой истиной. Мой отец искренно любил Императора Николая II, восхищался им и поддерживал его всеми своими силами.
16 ноября 1916 года он телеграфировал в Лондон, в министерство иностранных дел: «Если произойдут беспорядки, то уверяют, что войска откажутся их подавлять. Беспорядки эти произойдут по экономическим причинам и начнутся не среди рабочих на фабриках, но в хвостах людей, которые ожидают на морозе пред лавками выдачи хлеба и др. продуктов». Действительно, можно было смотреть со страхом на третью зиму войны, на бесконечные хвосты женщин которые стояли пред магазинами. Они пока еще была терпеливы, но на долгое ли время хватит этого терпения?
Рассказывали, что в каждом таком хвосте находился агент-женщина, которая нашёптывала своей соседке: «Чего мы будем дальше терпеть? Отчего Россия не заключает мира? Германия готова прекратить войну, которую хотят только капиталисты для своей выгоды. Посмотрите на них, как они разъезжают на автомобилях. Они только наживаются от войны. Они пьют и едят по-прежнему. Они не воюют! Им всё равно, долго ли продлится война! А мы страдаем. Наши мужья гибнут, а дети страдают от голода и холода!
До Батюшки-Царя далеко, да и ему всё это безразлично. А Царица — немка. Она предаёт нашу армию немцам. Ей всё равно, голодны ли мы или же сыты. Надо сбросить Романовых — тогда у нас будет мир, земля и хлеб…».
А в это время Протопопов со своими дикими, блестящими глазами быстрым, отрывистым тоном докладывал Императрице о преданности народа, показывая ей телеграммы, яко бы полученные со всех концов России, в которых её называли освободительницей и надеждой страны и выражались верноподданнические чувства. Находясь в постоянном страхе, она была готова верить этим телеграммам. Когда, казалось, всё ополчилось против неё, эти телеграммы являлись для неё доказательством, что, что бы ни случилось, армия и народ останутся ей верны, и что только высшее общество, дипломаты и политические деятели ненавидели её, что её миссия заключалась в охранении самодержавия в России, дабы передать сыну столь же крепкую власть, какая была получена Николаем II от его предков.
Приезд союзных миссий в январе несколько поднял настроение в стране и на фронте. Отношения между русским правительством и союзниками улучшились, атмосфера прояснилась, и появились известные надежды на будущее. И Петроград внезапно повеселел. Начались ежедневные обеды и даже вечера. На улицах снова показались придворные экипажи. Длинный ряд автомобилей стоял пред Европейской гостиницей. И услыхав вдруг английскую речь, увидев английские военные формы, я почувствовала, как далеко от Англии я находилась, как мало доходило до нас известий с западного фронта, и сколько усилий и страданий принесла эта война моей родине.
Помню, как в один из последних вечеров пред окончанием конференции я отправилась в балет с лордом Мильнером и с сэром Генри Вильсоном. Партер был переполнен офицерскими формами, среди которых выделялись чёрные фраки штатских. Большая Императорская ложа посередине была переполнена итальянскими, французскими и английскими формами. В другой Царской ложе, рядом с нашей, сидели Великий Князь Александр Михайлович и герцог Лейхтенбергский. Капельдинеры в тёмно-зелёных ливреях, расшитых галунами, рассаживали зрителей по местам.
В начале спектакля оркестр поднялся со своих мест и, повернувшись к зрителям, начал исполнять гимны всех союзных держав. Я отодвинулась в глубину ложи, чтобы дать моим спутникам возможность поблагодарить присутствовавших за приветствия, которые последовали за исполнением английского гимна. И под конец снова послышались величавые звуки русского народного гимна. Они неслись всё шире и шире по театру, нарастая и подчиняя всех своему неотразимому обаянию, и странное дело, у меня не было даже самого отдалённого предчувствия, что я в России слышу исполнение этого удивительного гимна в последний раз.
Представители союзников покинули Россию 1 февраля по новому стилю. Государь снова отменил принятое решение, не пошёл на открытие Государственной Думы и не дал ответственного министерства, как он обещал своему брату, Великому Князю Михаилу Александровичу. Несмотря на это, в Петрограде царило полное спокойствие, и мой отец мог поехать на десять дней в Финляндию, чтобы немного отдохнуть.
Я же поехала к одной моей приятельнице, в Прибалтийский край, где провела десять ничем не омрачённых счастливых дней. Большой, красный кирпичный дом был похож на английскую усадьбу. В нём было электричество, центральное отопление, ванная, была удобная мебель, прекрасная еда и воспитанная прислуга. И всё же, несмотря на всё это, здесь было всё так мало похоже на Англию! Холодное молчание снегов за большими окнами, румяные горничные, которые входили на цыпочках в мою спальную, чтобы затопить большую белую, изразцовую печь, серебряный звон колокольчиков на санях, хрустящий снег под ногами, внезапно возникающие поездки для пикника, посещения Ревеля, цыганское пение в исполнении нашей хозяйки у камина, с глазами, устремленными на огонь. Здесь было что-то, чего нельзя было иметь в Англии, и это что-то было неопределимо. В этой глубокой, безмолвной тишине было что-то волшебное, и какая-то особенная красота была в этих солнечных утрах в сосновых лесах и в вечерах, когда солнечный закат стоял, как зарево, позади прямых гладких стволов, и бесконечные, белые поля расстилались на необозримое пространство. В эти вечера освещенные окна в усадьбе манили как-то особенно приветливо и пробуждали чувства, которые нельзя испытать в знойные, солнечные дни, на берегу голубого моря, на золотистом песке юга.
Здесь, в имении моей подруги, я в первый раз познакомилась с капитаном Кроми, молодым морским офицером, который блестяще провёл свою подводную лодку в Россию, показав себя достойным потомком Нельсона у Кохрейна. Черноволосый, скорей похожий на испанца, чем на англичанина, он с первого же раза произвёл на меня своею сдержанностью и серьезностью большое впечатление. Когда же я ближе познакомилась с ним, то я оценила его саркастический ум и силу характера, которым он владел в совершенстве. Он никогда не повышал голоса. Только внезапным пламенем загорались тёмные глаза, говоря о силе воли, скрытой под кажущимся спокойствием.
Британские офицеры нередко приезжали к нам, а потому нам было, несмотря на войну и грозовые тучи на политическом небосклоне, очень весело. Ясные, солнечные утра мы проводили, катаясь на лыжах и с гор. Днём в тройках мы катались по лесам. Иногда наши сани опрокидывались в сугробы снега, и тогда поднимался смех и возня. Потом возвращались домой, к изысканно сервированному чаю и проводили уютно время у камина. Затем весело обедали, играли, танцевали и веселились далеко за полночь.
Лишь 11 марта, не имея ни малейшего представления о событиях, которые происходили в Петрограде, мы с большой неохотою покинули гостеприимный кров усадьбы моей подруги. Старый слуга, стоя на ступеньках крыльца, прощался с нами. Его фигура выделялась на фоне вестибюля. Нас завернули в меховые одеяла, кучер тронул, бубенчики зазвенели, а мы углубились в ночную темноту.
Луны не было, но чёрное небо было усеяно звёздами, и белый, девственный снег блестел по обеим сторонам дороги, как серебро. Не было ни малейшего ветерка. Снежная пыль летела из-под копыт лошадей. Сани неслышно скользили, и лишь серебряный звон бубенцов прерывал безмолвную тишину. Казалось, что мы ехали по совершенно безлюдной местности, и только слабо мерцавшие огни указывали на присутствие где-то какого-то жилья.
Наконец, показались огни станции, полной толпою солдат и мужиков, одетых в дурно пахнувшие тулупы. Раздались свистки паровоза, послышались крики, станцию заволокло дымом, и прощай волшебный сон!
Поезд, шедший из Ревеля, был переполнен матросами и солдатами, которые спали на скамейках, на полу на чемоданах. Нам было, однако, оставлено купе, и не сознавая, что мы в последний раз пользуемся этой привилегией, мы спокойно заперли двери и приготовились к ночлегу.
Примечание
[i] Бьюкенен Мириэль (англ. Meriel Buchanan; 1886-1959) — британская мемуаристка, дочь последнего посла Великобритании в Российской Империи; автор многочисленных статей и книг, в том числе о Царской Семье и России.
Единственный ребёнок в семье карьерного дипломата сэра Джорджа Бьюкенена. Детство и юность прошли заграницей, где служил отец: в Германии, Болгарии, Италии, Нидерландах и Люксембурге. В 1910 году семья переехала в Россию, куда отец был назначен послом. В России опубликовала два романа о жизни в Восточной Европе: «Белая ведьма» (англ. White Witch, 1913) и «Таня: Русская история» (англ.Tania. A Russian story, 1914). С началом Первой мировой войны семья осталась в России, где мать Мириэль Бьюкенен организовала больницу, а сама она служила там медсестрой. В январе 1918 года семья навсегда покинула Россию.
Начиная с 1918 года, написала ряд книг, посвящённых Российской Империи, Царской Семье Государя Николая II, русскому дворянству и международным отношениям: «Петроград: город беды, 1914-1918» (англ. Petrograd, the city of trouble, 1914-1918. — London: W. Collins, 1918); «Воспоминания о царской России» (англ. Recollections of imperial Russia. — London: Hutchinson & Co, 1923. — 227 p.); «Дипломатия и иностранные дворы» (англ. Diplomacy and foreign courts. — London: Hutchinson, 1928. — 228 p.); «Крушение империи» (англ. The dissolution of an empire. — London: John Murray, 1932. — 312 p.); «Анна Австрийская: Королева-инфанта» (англ. Anne of Austria: The Infanta Queen. — London: Hutchinson & Co, 1937. — 288 p.) и др. В 1958 году опубликовала книгу о дипломатической службе её отца – «Дочь посла» (англ. Ambassador’s daughter. — London: Cassell, 1958. — 239 p.).
В 1925 году вышла замуж за майора Валлийской гвардии Гарольда Уилфреда Кноулинга (ум. 1954). У них был единственный сын Майкл Джордж Александр (род. 1929).