Детство Тихона

К дню рождения Тихона Николаевича Куликовского (12(25) августа 1917 — 8 апреля 1993) – внука Императора-Миротворца Александра Третьего.

 Воспоминания Великой Княгини Ольги Александровны о рождении её первенца – Тихона, появление которого на свет в 1917 году благословили Царственные Страстотерпцы. Заочными восприемниками Тихона стали Вдовствующая Государыня Императрица Мария Феодоровна, Великий Князь Александр Михайлович и Великая Княжна Ольга Николаевна.

+

Тихон родился 12-го августа 1917 г. в 10 ч. 15 м. вечера в Ай-Тодоре «над погребом». Весил 8 фунтов, длина – 52 сант. В ½ года весил 22 ф., а в год 27 ф. – рост 74 сант. Начал ползать и подниматься в 7 месяцев, когда мы жили в Хараксе в квартире в Феодоровском доме; а начал ходить, когда было ему 1 год и пять дней, увидя, как ходит на задних лапках маленький белый наш пудель новый – «Лок», над которым он целый день смеялся. В это же время стал говорить «Мама», «Папа» и «Тпрр». Уже очень любит лошадей и оборачивается и глядит вслед каждой встречной лошади. Даем в ручки вожжи – он дергает ими и кричит «тпрр» – и весь тянется вперед! В 1 год 2 мес. начал любить смотреть картинки в книжках, перелистывает их и узнает животных. Коров называет «му».

Ходит «на маяк» и обратно пешком и во «дворец» к Бабушке – и тоже обратно (из «барака», где мы живем теперь).

Первый зуб (прав. нижн.) 28-го марта, 2-й вышел через 10 дней. В 1 год 2 мес. имеется 8 зубов. Очень любит покушать – лезет сам в шкаф искать хлеба. Любимое – рисовый густой отвар и пюре из моркови. Сосет разные каши из рожка и сырое козье молоко. Я его кормила сама почти до года.

Как-то удивил нас требованием, чтобы его подняли к двум образам, висящим около нашей кровати, и очень серьезно к ним приложился. С того дня почти ежедневно требует их целовать. Нигде он этого не видал. Вероятно – атавизм! Тоже стал бегать за нами с палочкой и пугать: смешно так – наступает из-за угла, приседает и держит двумя ручками палку перед лицом! По вечерам в прятки играет и бегает с криками по коридору и забегает в комнаты. Любит помогать одевать меня – и подает вещи сам: туфли, чулки и т.д.

День Тихона

В 5 ½  ч. утра просыпается. Его забирает из спальни нашей Эмилия Ивановна и они исчезают в темноте. В гостиной при свете свечи они рассматривают картинки в книжке. В 7 ½ мы пьем кофе, а Тихон сидит рядом за столом на подушке, в руке держит сухарь и получает ½ моего яйца. Затем тут же, откинувшись поудобнее на подушках, сосет свой первый рожок. После этого он идет в колясочке на воздух и там быстро засыпает часа на 1 ½ или 2. В 12 ч. завтракает с большим удовольствием, получает пюре из овощей на первое, а на второе кашу какую-нибудь в чашке, сухарь грызет и допивает молоком. Вскоре после этого опять ездит по саду. Теперь ноябрь, так что холодно, и он лишь раз в день пешком ходит. Спит опять часа 1 ½  и в 3 часа получает молоко одно.

После этого или ходит пешком и собирает в корзину шишки для растопки или опять его в коляске катают. До шести часов мы с ним возимся в комнатах, а в 6 ч. я его купаю, и он обыкновенно быстро засыпает.

Первое путешествие – на Кубань

1-го января 1919 г. ст. ст. Папа, Мама, Тихон, Эмилия Ив., С. Можаева, Маша, «Лок», «Хлойка» – и Тимофей Ящик, Комов и еще Булыгин и Грамотин – вышли из Ялты днем около 4-х час. на пароходе «Константин». Народу было в 2 ½ раза больше, чем мест. Спали вповалку всюду, даже на трапе! У нас была хорошая каюта с широкой койкой, на которой Папа, Мама и Тихон удобно размещались. На узком диванчике у нас же спал П.П. Комов.

На следующее утро какой-то чужой старый господин попросил позволение у нас помыться – и весьма тщательно это сделал, после чего поздоровался с Тишенькой за ручку и ушел!

Молоко скисло к вечеру второго дня, и кормили Тихона консервированным молоком. С 2-го на 3-е стояли у входа в Керчь в тумане. Погода была очень тихая. На следующий день к вечеру часа в 4 вошли в Новороссийск. Оставались на пароходе часов до 8, слушали пение некоторых пассажиров, а затем, разбудив и тепло закутав Тихона, поехали на вокзал. Там комендант пригласил нас подождать в его канцелярии. Тихон улыбался и весело глядел на всех, несмотря на то, что мы его недавно подняли с постели. Затем нас повели и посадили в губернаторский вагон. Страшно было удобно и приятно. Сам Кутепов зашел поговорить, а затем мы легли спать. Поезд должен был уйти в 11 ч. 40 м., поэтому мы только тронулись в 5 час. утра. Около 10 час. наш багажный вагон, который был прицеплен за нашим, соскочил с рельс и галопировал по шпалам. Я ужасно испугалась, тем более что ни тормозов, ни веревок для остановки поезда не было!.. Прошло некоторое время, пока удалось остановить поезд – все высовывались из вагонов и кричали, пока не дошло до машиниста – через 24 вагона.

Вагон отцепили, но на следующей станции – Крымской – он и Ящик благополучно нас догнали. Тихон целый день все смотрел из всех окон и радовался! Опять пришлось его разбудить до приезда на нашу станцию Албаши, и он весело встал, улыбался и удивил нас всех своей покладистостью. В 11 ч. ночи мы приехали. Александра Михайловна Искра с мужем нас встретили, и при яркой луне, морозе и сильнейшем ветру мы доехали до дому, т.е. до квартиры Тютюновых на площади у старой церкви. Было жарко натоплено, и на столе стоял ужин: гусь, сметана, молоко и пирожки! Закусив, мы все легли спать. Приехали 4-го января.

Болезнь Тихона

Прожили первые три дня благополучно. Тихон много бегал по дому, ездил на деревянной лошадке своей и на дворе в новых ботинках гулял и радовался птицам и свиньям… 7-го января Папа поехал в Екатеринодар на два дня. Утром Тихон съел свое яйцо, как всегда, и удивил меня тем, что сразу попросился обратно на мои колени и лег. С этой минуты он больше не разговаривал весь день и пролежал на руках, еле открывая глаза, когда его кормили. Днем поднялась температура, а к вечеру он сильно горел. Ночью в 3 часа его пронесло – очевидно, он отравился кусочками туалетного мыла, оставшимися в медной мыльнице, с которой он накануне играл… Температура спала. Желудок расстроился совершенно… Он сильно тужился и по-видимому страдал очень. Ужасно было видеть его в таком состоянии. Мы, наконец, решили позвать местного доктора К.А. Хабахпашева; он оказался очень симпатичным. Он определил, что это дизентерия, отменил всякую еду и в первый день применил полную голодовку. Молоко запретил совершенно, и жил наш Тихон на одном отваре риса и яшневой. Но и без того у него не было аппетита. Так продолжалось у него недели две еще. (…) Давали ему бисмут. Похудел страшно, и глаза провалились и имели далекий взгляд. Ботинки желтенькие, которые не сходились вокруг его толстенькой ножки еще в сентябре, теперь стали ему широки. Постепенно, после третьей недели, наступило улучшение, и стали опять кормить его кашками с “toast”. Аппетит огромный – все плакал о еде, а давать, понятно, много нельзя. Только 14-го фев. желудок совсем можно считать поправившимся и Тихона здоровым. Он давно уже выносился на воздух ежедневно, и 2 раза катался с нами и был у бабушки.

+

Переехали на новую квартиру 12 марта к казаку Любарцу. Грязь на улицах была липкая и глубокая, и мы ехали на линейке подобрав ноги… Новая квартира всем понравилась – и устроились очень уютно. Сразу стали копать и сажать огород, в чем Тихон очень хотел помогать, и вертелся все время. Скоро подружился с детьми Любарца: Михайлой, Егором, Федькой, Антоном и Дунькой. Дуньку он называл «Каля» – и всех девочек так называет. Раза два ездили в степь с Тишкой слушать, как поют жаворонки и собирать фиалки. Распрягали лошадей (Зурна и Ковыль), и мы бродили между кустами фиалок, росших, как в клумбах, ножом вырезали с корнями и землей, чтобы у себя их пересадить. Долго жили, цвели и пахли в ящиках у нас в комнате. 8-го апреля была Пасха – ходили к Бабушке. Там пасху с куличом ели – и были все маленькие Цуриковы: Саша, Котик, Оля и маленькая.

10-го апреля утром я рисовала из окна, как шли казаки с семьями друг другу в гости. Цвели черешни и жардели. Гуляли днем с Тихоном в саду около речки, где квакали на берегу лягушки и прыгали в воду, когда мы слишком близко подходили. В 6 час. Тишка купался, как всегда, и Мама его мыла, а затем в первый раз не спал у Папы и Мамы, а его кроватка переехала к Аве… В 10 час. вечера родился маленький брат Тихона – Гурий. На другое утро, когда Тишка прибежал посмотреть, что делают Папа и Мама, он увидал крошечного братца и очень смеялся и был доволен.

Через день после этого приехал дядя Аглашка, чтобы окрестить Гурия. Батюшка и псаломщик приехали и привезли купель. Пришла бабушка, тетя Саша, дядя Саша и Дуся… Мама лежала в кровати, на краю которой сидел Тишка и смотрел, как в другой комнате окунали Гурия в воду, как стригли ему пушок на голове и все такое. Затем вдруг Тихон заплакал и ушел, сам не зная почему. В тот же вечер уехал обратно на фронт дядя Аглашка.

Недели через три мы на целый день ездили в степь, беря с собой Тишку и Гурика. Пололи свою картошку. Было очень и очень жарко. Гурий лежал и спал в яслях в тени хатки, а Тихон все больше хныкал, просил пить и бегал за Дунькой, которая в свою очередь бегала за гусятами или за коровами. Скоро пришла пора сено косить, иногда нас с детьми брали, но большею частью детишки и я оставались дома, в огороде, где в старой детской колясочке (подарок докторши) спал маленький, закрытый от мошкары кисеей, а Тихон играл под старой большой грушей, где похоронили собачку Хлойку. Тихон называл это место, «где Авава байбай» или, «где амки бух» (в переводе «амки бух» означает, «где груши падают»). Как ни странно, но стоило только Тихону подойти под дерево, как начинали падать груши к его ножкам: «На счастье», — как мы смеялись. Клубники было порядочно у нас на огороде, и Тихон там просиживал каждое утро, наслаждаясь…

Под вечер к нашим воротам собирались хлопчики с нашей улицы – Емелька Чернобай приносил гармошку, и мы сидели на лавочке и на стволе огромного сваленного дерева, разговаривая и слушая его игру. Тихон очень веселил всех, и все с ним возились, а также с нашей собачонкой «Локк», который пел под музыку.

В мае была клубника, редиска, салат, огурцы с собственного огорода. Затем черешни, вишни, сливы, шелковица, груши и лишь немного яблок. Наши соседи, молодые братья Черный, довольно часто перелезали через забор и вытаскивали нашу морковь и свеклу, но так ловко, что никогда не могли словить их. Сын старшего брата – ровесник нашему Тихону – Петька. В июле поспели жардели в таком изобилии, что я ничего подобного не видала. Наши куры даже не могли больше есть – до того много было…

Вечером, после жаркого дня, когда стемнеет и дети уже спят, я накрывала ужин на ступеньках вне дома и там же сидела, ожидая Папу с поля, где он с Петром и Алексом (два мадьяра) работал целыми днями, возвращаясь часов в 9-10 вечера. На этой лестнице (бетонная) я сушила фрукты и шпинат, т.к. от солнца она накаливалась и великолепно все сохло.

За это лето к нам многие приезжали: часть гостей – наши старые друзья и знакомые (бывшие офицеры Конвоя), дядя Робби 2 раза гостил 2-3 дня, затем раза два Шкуропатский. Приезжал познакомиться с нами адъютант генерала Драгомирова – мичман Розе. Он скоро к нам привык и мы к нему, и к концу лета он стал уговаривать нас бросить наше хозяйство и покинуть Кубань, т.к. становилось трудно из-за разных вопросов нам там оставаться. Сперва мы очень неохотно соглашались с ним, но уже осенью видно было, что оставаться нам дольше невозможно… Штаб генерала Диникина и все перешло в Ростов; Кубанская Рада открыто шла против Добровольческой Армии. Розе все устроил, чтобы мы с хозяйством переехали б в Мелитополь, и ждал лишь, чтобы мы кончили молотьбу, чтобы помочь нам с переездом. Такой добрый мальчик.

Когда Гурию было лишь 6 недель, к нам приехала погостить, скорее к Аве, одна молодая сестра милосердия. Она нас поразила безцеремонностью своею. Сразу, как приехала, пошла мыть волосы на кухню и все утро ходила по дому и по саду босиком, с распущенными волосами, напевая песенку. Все-таки сама по себе она была милая особа, весьма разговорчивая, веселая и незастенчивая. На другой или третий день ее приезда мы сидели на балконе, а Гурий маленький спал в комнате на большой кровати, к кровати я приставила венский стул спиной и еще подушкой заложила, чтобы ребенок не мог упасть. И часто то я, то Эмилия Ивановна ходили посмотреть не проснулся ли он. Пошла я опять в спальню – вижу к удивлению моему пустую кровать, чуть отодвинутый стул – ни подушки – ни маленького! Побежала я к Эмилии Ивановне, спрашиваю: «Вы взяли Гурия?» Не дожидаясь ответа, лечу обратно, задыхаясь от страха и отчаяния. Отодвигая стул, вижу неподвижную фигурку лицом вниз. И так я крикнула не своим голосом, что все прибежали. Схватила его, перевернула, и – о, счастье, он улыбнулся мне!!! У душки маленького слезы были на щеках, но он уже не плакал… Не понимаю, как никто из нас не слыхал его голоса… Раздела я его, но никаких синяков или ушибов, слава Богу, не было на его маленьком любимом теле. Как раз в это утро мы с ним ходили в церковь и он причастился в первый раз… Долго после этого падения я все боялась каких-нибудь последствий и ругала и ненавидела себя – какое несчастье могло бы быть!

От сыпного тифа умер наш милый жизнерадостный молодой врач Хабахпашев. Вся станица горевала о нем. Его брат заехал к нам, чтобы объявить о его смерти и пригласить на панихиду в 3 ч. Мы с Николаем Александровичем собрались. Сели на тачанку и по страшной жаре поехали. Перед больницей стояли уже много тачанок и линеек, хотя было рано. Мы вошли в знакомую переднюю и открыли дверь в бывшую его спальню. Прямо перед нами стоял гроб и над ним согнутая фигура бедной Наталии Андреевны. Столько цветов, венков и народу никто в Новоминской не помнит. На руках понесли его гроб на станцию – добрых 3 версты.

«Дядя Роби» погостил у нас три дня на Троицу. Всегда такой же прелестный, порядочный и честнейший человек. Так хорошо его видеть всякий раз. Он теперь работает на фабрике, т.е. химическом заводе, где он пайщиком состоит. Ава и я практиковали много после смерти доктора и часто зарабатывали то утку, то петуха или кавуна огромного, банку меда и т.д. По утрам на кухню приходили больные – с костоедами, нарывами и т.п. Затем у меня была моя пациентка – Ольга Черный, у которой родилась дочка – очень неблагополучно и она совсем умирала. Ее маленький ребенок умер через 4 дня – я редко видала такого сильного ребенка с таким умным выражением глаз. Нарочно дали умереть девочке – не кормили ее… Анисья Васильевна (бабушка) сама захворала рожей на ноге, и мы ее также лечили компрессами. Я очень любила семью Черных. Вообще у нас почти со всеми были хорошие отношения и мы много-много чему выучились на Кубани за этот год.

Два раза заезжали к нам английские офицеры: один – с Мальты —  Pelham Burn, он привез письма от Мама и разные весьма нужные вещи от Ксении. В письмах описывался их ужасный выезд из Крыма. Слава Богу, что мы раньше уехали! Мой Гурий бы родился в море, где-то между Константинополем и Мальтой. У нас чувство, что нас Бог хранит, и, когда минута настает, что мы должны предпринять какой-нибудь важный и решающий шаг, мы всегда одинаково решаем этот вопрос. Например, выезд наш из Крыма. Очень тогда было тяжело и трудно из-за Мама, которая так безумно сердилась на нас за этот шаг и никогда не простила Николая Александровича…

Раза четыре были мы в Латышском поселке версты за 2 от Новоминской у добрейшего толстяка и его толстейшей хозяйки Лениск. У них хороший каменный дом, сад и большая сыроварня. Они всегда нас поили чаем и кормили свежим сыром. Маленький Гурий раза 2-3 тоже ездил с нами, а Тихон раз был. Обедня по Воскресным дням и праздникам была в 6 час. Мы ходили, а затем напротив у наших бывших квартирохозяев Тютюновых пили утренний чай на веранде с ними. Ольга Аркадьевна такая ласковая и добрая всегда называла меня «милочка», а мужа «Иустинёчек»!

Много можно было бы писать о жизни нашей. В общем, у нас такие хорошие воспоминания.

К концу лета из-за разных слухов часто становилось жутко по вечерам. Раз пришла к нам в дом партия казаков спрашивать не спрятаны ли у нас офицеры. Я одна была дома, со мною казаки были вежливы, даже приветливы. Я попросила их обыскать дом, если они моим словам не верят, но они поверили, что никого не прячем – и ушли. Иногда ночью страшно делалось, когда разбудят невероятной пальбой на улице: все думала, что что-то случилось, но это были лишь пьяные казаки, выходящие из дома Коханки напротив. Шум, брань, песни и пальба – всегда будила нас накануне всех праздников. Дом Коханки притягивал всех!

Сентябрь приходил к концу, и мы все понемногу укладывали и готовилась к отъезду втихомолку. Лишь в последний день сентября Розе за нами приехал, и начали грузить коров, коней и все наше добро. Нам дали трехвагонный экспресс-поезд с офицерским составом – человек 8. Кончили грузиться лишь к 12 ч. ночи, и тогда мы простились с нашими добрыми хозяевами Любарцами; он был вдребезги пьян, все целовался с нами и жалел, что мы покидаем их. Самое трудное – было ловить наших кур. Днем прямо невозможно было, а пришлось дожидаться вечера и при свете свечей ловить их сонных в курятнике при душераздирающих криках. Пыль ужасная была и свеча много раз тушилась во время борьбы с курями…

Была чудная лунная прохладная ночь, но почему-то я боялась этой поездки – мне казалось, что нас где-нибудь по пути остановят, имущество отберут. Ведь время такое, что вывоз чего бы то ни было с Кубани был строго запрещен. Ничего не случилось, мы благополучно проехали мимо большой толпы казаков с девчатами на мосту, где гармошка играла, плясали и что-то нам кричали. Гурий проспал всю дорогу, а Тихон проснулся и лежал на руках у Авы, тихо глядя вверх на луну. Куча офицеров нас приветствовали тихо и помогли в вагоны влезть. Около 1 ½ ч. ночи мы тронулись.

Офицеры сами немного опасались границы Кубани, где могло быть столкновение, но все прошло гладко, и на другое утро мы уже стояли на боковой линии в Ростове. Слух разнесся, что Мелитополь в руках Махно и что поэтому нельзя нам дальше ехать. Розе поехал в город к своему начальству узнать, что делать. Ответ пришел: «Ехать. Пока доедете, все будет ликвидировано». У меня на душе стало неспокойно, я чувствовала, что не надо ехать. Через часа два вдруг вошел в вагон молодой человек в казачьей форме, представился – Петр Васильевич Карташев – и сразу успокоил меня словами: «Вы, конечно, отсюда дальше не тронетесь. Я все устрою. Найду вам пристанище в городе». Он много еще говорил, спрашивал довольны ли мы его офицерами, которые нас везли, поиграл с детьми, представил своего брата Тихона Карташева, сказал, что они Воронежские и исчез.

Розе был в диком восторге, что остаемся. И слухи о Мелитополе подтвердились. Часа в 4 приехал за нами мотор и повез нас к вдове табачного купца К. Дали нам 2 комнаты, и все поместились и хорошо жили у доброй женщины. Кормились мы с нею и ее 2 детьми. Часто баловал нас ее покровитель Ананий Сиуанов – свежей икрой и т.п. Был за домом садик, и там сидели с детьми. До ½ октября жили тут, затем помогли нам выехать за Ростов в так называемое дачное место «Армянский монастырь». Много пустых разоренных дач без окон и с вырванными дверьми стояли в «парке» – сады, заборы и сами дачи заросли диким виноградом, листья коего были уже ярко красными, как кровь, и давало неуютные мысли… Наша дача стояла над парком, уже в степи рядом с пустынным армянским монастырем. Окна все были разбиты, но мы заткнули их старыми мешками с соломой. Одна большая печь топилась и грела все 4 комнаты, и стало довольно уютно. Раз днем посетили 2 члена Рады, пили чай и смеялись, когда я на их вопросы ответила, что очень уютно живем! 23 октября в день рождения Николая Александровича провела с нами день милая Бабушка Ев(докия) Ник(олаевна) Куликовская (урожд. Харина – ред.) – это было последний раз, что мы виделись на этом свете!

Ноябрь 1919 г.

(Из книги: Андрей Хвалин. Прославление Царской Семьи. М.: Кругъ, 2005. С. 393-405).