1914-1939

МЕЖВОЙНА/INTERBELLUM

Первая мировая и гражданская война разделила Россию на советскую и зарубежную. В историографии период между двумя мировыми войнами получил наименование INTERBELLUM или, по-русски, МЕЖВОЙНА. Осмыслению русской национальной зарубежной мыслью процессов и событий, приведших к грандиозным военным столкновениям в истории человечества, их урокам и последствиям посвящен новый проект «Имперского архива» МЕЖВОЙНА/INTERBELLUM. Для свободной мысли нет железного занавеса, и дух дышит, где хочет.

АНДРЕЙ ХВАЛИН

«Равновесие в восточной и центральной Европе будет восстановлено только тогда, когда поднимется Россия».

«Мировая война, допущенная благодаря неспособности Бетмана[1] и его сотрудников, кончилась, вследствие убожества нашей политики, революцией… Оглянемся на другие народы. Сто лет назад австрийский государственный канцлер кн. Меттерних, правивший тогда не только Австрией, но в известном смысле и всей Европой, «возничий Европы», как его называли, торжественно объявлял, что Италия – не государство, даже не нация, она только географическое понятие. Сейчас Габсбургская монархия разбита и повержена, Италия – великая держава… Польша полтораста лет назад была разделена между тремя империями, тремя великими державами; теперь она встала из могилы… В жизни народов всё находится в состоянии движения. Народы падают, но и снова поднимаются».

Эти размышления заимствованы нами из известных «Воспоминаний» князя Бернарда Бюлова[2]. «В жизни народов всё находится в постоянном движении»… Ныне чуть ли не каждый день события дают этой истине наглядное, оглушающее, подтверждение.

На заре нынешнего (ХХ-го – А.Х.) века, бывший германский посол в С.-Петербурге, генерал Швейниц писал Бюлову, который запрашивал его о том, кого он считает лучшим кандидатом на пост посла в России:

«Я должен объяснить, почему я придаю большое значение тому, чтобы мы в Петербурге были представлены пруссаком. Хотя традиции пиетета, связанные с королевой Луизой, Священным Союзом, императрицей Шарлоттой и т.д., которые в 1866 и 1870 г.г. ещё имели большой вес, теперь сильно поистёрлись, однако всё же существуют ещё неразрывные узы, связывающие Россию с Пруссией, но не с Германией… Я считаю нужным тщательно блюсти наши отношения с Россией, дабы, даже в самом худшем случае – случае распада империи – мы могли рассчитывать на прусско-русский союз…»

Так, в 1900 году видный германский дипломат в письме к руководителю германской внешней политики не скрывал того, что считается с возможностью распада империи, не нашей, российской, а империи германской. Он страшился расчленения Германии и, вероятно, какие бы то ни было планы о расчленении России показались бы ему чудовищно нелепыми…

Но то «движение», которое руководит жизнью народов, семнадцать лет спустя привело к Брест-Литовскому миру. Казалось, торжество Германии было полным, окончательным. Однако в своих «Воспоминаниях» князь Бюлов пишет:

«Брестский мир был тяжёлой ошибкой. Не трудно было вырвать у большевиков совершенно невероятные уступки… Брестский мир повредил нам в двух отношениях. Он создал во всём мире впечатление, что Германия жестока и ненасытна. Он дал возможность французской и английской пропаганде распространять, подтверждённую новыми мнимыми основаниями, сказку о германских планах мирового господства. Этот мир со своими неустойчивыми контурами и неограниченными возможностями на будущее пробудил в Германии у слишком многих надежду на территориальные приобретения. Вюртембергский герцог хотел заделаться литовским королём… Принц Фридрих Карл Гессенский, шурин императора, претендовал на финляндскую корону. Император Вильгельм, которому рассказали о великолепных зубрах курляндских лесов, желал приобрести для себя, в виде поместья и особого угодья, герцогство Курляндское… Казалось, что в германских династиях, незадолго до их падения, ещё раз, как запоздалое влечение, проявилась их вековая жажда расширения и страсть к земельным захватам».

Но снова повернулось колесо истории…

В 1914 году люди, которые руководили судьбами Германии и Австрии, совершили двойную роковую ошибку. Они, во-первых, рассчитывали на то, что Россия, в конце концов, отдаст Сербию на растерзание Австрии, а когда выяснилось, что этого не будет, они не устрашились войны, ибо делали ставку на нейтралитет Англии, уверенные в полной победе над Францией и над Россией.

О намерениях России, как только отношения между Австрией и Сербией начали принимать драматический оборот, дипломаты Тройственного Союза начали осведомляться, путями прямыми и окольными, упорно, однако, не желая поверить тому, что шло вразрез с их собственными предположениями.

В подённой записи министерства иностранных дел, которую вёл директор канцелярии министерства барон Шиллинг, читаем под датой 3/16 июля 1914 года:

«На вечере у графини Клейнмихель итальянский посол спросил барона Шиллинга, как отнеслась бы Россия к выступлению Австрии, если бы последняя решилась предпринять что-нибудь против Сербии. Барон Шиллинг, не колеблясь, ответил, что Россия не потерпит посягательства со стороны Австрии на целость и независимость Сербии. Маркиз Карлотти заметил, что если действительно таково твёрдое решение России, было бы полезно об этом недвусмысленно заявить в Вене, так как, по его впечатлению, Австрия способна сделать по отношению Сербии непоправимый шаг, в расчёте на то, что Россия, хотя и будет возражать на словах, всё же не решится силою оградить Сербию от посягательств Австро-Венгрии… Барон Шиллинг сказал послу, что может самым решительным образом подтвердить ему только что им сказанное о твёрдом намерении России не допустить ослабления или унижения Сербии… Посол обещал телеграфировать в этом смысле в Рим и попросить итальянское правительство обратить на вышесказанное внимание венского кабинета, но заметил, что, по его мнению, в Вене произвело бы большее впечатление подобное заявление со стороны самой России, нежели со стороны союзной Италии. Барон Шиллинг сказал послу, что, напротив того, если с таким заявлением в Вене выступит Россия, это может быть сочтено за ультиматум и обострит положение. Тогда как настойчивый совет, преподанный Италией и Германией, т.е. союзницами, был бы, конечно, более приемлем для Австро-Венгрии».

9/22 июля, т.е. за два дня до австрийского ультиматума, за подписью сербского посланника Сполайковича, была подана российскому министерству иностранных дел памятная записка, в конце которой было сказано:

«Преследуя политику поддержания возможно длительного мира, королевское правительство считает своим непременнейшим долгом осведомить императорское российское правительство, что Сербия искренно желает установить нормальные отношения с Австро-Венгрией… С другой стороны, однако, сербское правительство ни в коем случае не могло бы подчиниться такому требованию, которое отклонило бы и всякое государство, желающее сохранить свою независимость и свое достоинство. Между тем, продолжительная агитация, которую известные круги и печать Австро-Венгрии так искусно и старательно провоцируют и поддерживают, заставляет опасаться, что целью их является доставить австро-венгерскому правительству предлог для выступления, которое будет рассматриваться, как унижение. В этом и заключается опасность, и сербское правительство имеет честь просить императорское правительство принять под своё высокое покровительство правое дело Сербии».

Эта просьба лишь уточняла положение: Сербия знала с той самой поры, когда обрела свободу — ибо знала чувства российской исторической власти и русского народа, что она находится под высоким покровительством могущественной Российской империи.

11/24 июля, тотчас же после того, как Австро-Венгрией был отправлен Сербии ультиматум, Сазонов[3] сделал германскому послу графу Пурталесу заявления, которые не должны были бы оставить у него и тени сомнения относительно намерений России.

Французский посол Палеолог, который был принят Сазоновым тотчас же после Пурталеса, передаёт в своей книге «Царская Россия во время великой войны» следующие слова, сказанные ему российским министром иностранных дел:

«Как я и предвидел, Германия полностью поддерживает Австрию. Ни слова в пользу соглашения. Я заявил категорическим образом Пурталесу, что мы не оставим. Сербию наедине с Австрией… Наша беседа закончилась в очень повышенном тоне».

Несмотря на это, Пурталес, как свидетельствует Палеолог, 14/27 июля всё ещё продолжал надеяться: в этот день он заявлял голландскому посланнику и бельгийскому поверенному в делах, что Россия капитулирует и что Европа накануне триумфа Тройственного Союза.

15/28 июля Палеолог объявлял Пурталесу: «Честью моей свидетельствую, что русское правительство сохраняет полное спокойствие и готово пойти навстречу всем согласительным предложениям. Но не требуйте от него, чтобы оно дало Австрии раздавить Сербию. Это означало бы требовать невозможного».

До самого конца Россия всячески подчеркивала, что будет содействовать соглашению, при условии, однако, что Сербия останется суверенным государством. 17/30 июля, когда уже появилось в газетах известие о бомбардировке Белграда, Пурталес явился к Сазонову.

«Пурталес подавлен, — пишет Палеолог, — так как он видит ныне последствия непримиримой политики, которой он был исполнителем, а то и вдохновителем. Он видит, что катастрофа неизбежна и его угнетает тяжесть ложащейся на него ответственности:

— Ради Бога, — говорит он Сазонову, — сделайте мне какое-нибудь предложение, дабы я мог его рекомендовать моему правительству. Это моя последняя надежда.

Сазонов туг же импровизирует следующую ловкую формулу:

«Если Австрия, признав, что австро-сербский вопрос принял характер европейского вопроса, заявит о своей готовности вычеркнуть из своего ультиматума пункты, которые наносят ущерб суверенным правам Сербии, Россия обяжется прекратить свои военные приготовления».

Но Австрия уже зашла слишком далеко, и всё было кончено. За два дня до этого объяснения между Сазоновым и Пурталесом Император Николай II телеграфировал Вильгельму II:

«В столь тяжкий момент я прошу тебя прийти мне на помощь. Постыдная война объявлена маленькому народу. Негодование, которое разделяю и я, громадно по всей России. Я предвижу, что очень скоро я не смогу более сопротивляться давлению, которое оказывают на меня, и что я буду вынужден прибегнуть к крайним мерам, которые приведут к войне. Чтобы предупредить катастрофу начала европейской войны, я прошу тебя, во имя нашей старой дружбы, сделать всё, что в твоей власти, чтобы помешать твоему союзнику зайти слишком далеко».

Император Вильгельм поставил на этой телеграмме пометки: два восклицательных знака рядом со словами «постыдная война» и добавил: «Признание собственного бессилия и попытка возложить на меня ответственность за войну. Телеграмма содержит скрытую угрозу и стремление вызвать приказ задержать руку союзника».

Таким образом, жребий был брошен уже 15/28 июля. Допустив ошибку в своём первом расчёте и поняв, наконец, что Россия не даст Сербию на растерзание, Германия не отступила, так как считала себя готовой к большой войне и в то же время была уверена, что Англия не выступит. А когда Германия увидела, что ошиблась и во втором своём расчёте, война уже началась, и не было уже ни в чьих силах остановить общую катастрофу.

Договорные обязательства между державами, обязательства о взаимной поддержке, о защите друг друга, пакты о коллективной безопасности, всё это, конечно, имеет какое-то значение, однако, как доказали события последних лет, далеко не исчерпывающее. Ибо нет такого договора, который заставил бы одну державу выступить в защиту другой, который заставил бы один народ проливать свою кровь за другой народ, если нет для этого иных оснований, кроме подписанного представителями обеих держав «клочка бумаги». Нужно, чтобы нация, помощь которой требуется, сознавала, что дело идёт не только об интересах другой нации, но и о её собственных, при этом самых насущных, о её достоинстве, о её престиже и о её будущем. А если налицо эти предпосылки, то помощь с её стороны будет обеспечена и без всякого договора. Германия и Австрия ошиблись в 1914 году потому, что они не поняли неизбежности русской поддержки Сербии. Как ни страшна была война для России, она не могла остаться в стороне, ибо Сербия находилась под её высоким покровительством, а не оказав это покровительство с оружием в руках, Россия утратила бы то положение, которое она занимала в мире; дело шло о её чести, её достоинстве, о насущных её интересах, о её будущем. И точно так же затем, когда в войну была вовлечена Франция, не могла остаться в стороне Англия, ибо поражение России и Франции, ибо полное торжество Германии, поставили бы под угрозу мощь Британской Империи.

В марте месяце 1939 года Германии удалось совершить над Чехословакией ту операцию, которую не удалось совершить Австро-Венгрии над Сербией в июле 1914 года, по той простой причине, что у Чехословакии не было естественного защитника.

«Советское правительство не может признать ни аннексии Чехии в той или иной форме, ни аннексии Словакии, законными, отвечающими международным нормам». Так сказано в литвиновской[4] ноте Германии. Но ведь эта нота, подписана и отправлена не до аннексии, а после неё. В 1914 году Австрия действовала «в расчете на то, что Россия, хотя и будет возражать на словах, всё же не решится силою оградить Сербию». Этот расчёт был неправильным. В 1939 году у Гитлера был расчёт такого же порядка. Он оказался правильным, потому что дело шло уже не о России, а об СССР.

В те ночные часы, которые чехословацкий президент Гаха провёл в берлинском рейхсканцлерском дворце, когда задумывался он над тем, какой ещё возможен выход, вряд ли хоть на секунду встал для него вопрос: не обратиться ли за помощью к Москве? В 1914 году у маленького славянского государства был великий славянский защитник. В 1939 г. у другого маленького славянского государства кое с кем были договорные соглашения, но так как великая славянская держава, которая одна только могла бы послать немедленно на её защиту своих сынов, сама находилась во власти политбюро, Чехии не оставалось ничего другого, как пойти на то, на что имела возможность не пойти Сербия, т.е. «подчиниться такому требованию, которое отклонило бы всякое государство, желающее сохранить свою независимость и свое достоинство».

Повторим слова князя Бюлова: «В жизни народов всё находится в состоянии движения. Народы падают, но и снова поднимаются». Равновесие в восточной и центральной Европе будет восстановлено только тогда, когда поднимется Россия. Все же попытки восстановить его ныне – истинно бессмысленные мечтанья. Ибо равновесие возможно только, когда сильные нации могут разграничить между собой сферы влияния. Общим ходом истории эти сферы влияния уже установлены. Но там, где надлежит распространяться русскому влиянию – зловещая пустота, которая и рождает невзгоды. И вот, в те драматические дни, которые мы сейчас переживаем, для нас не может быть сомненья в том, что о восстановлении русского влияния, т.е. о восстановлении национальной России, следовало бы в собственных же интересах озаботиться тем державам, которые не желают допустить в Европе ничьей гегемонии.

Лев Любимов[5].

«Возрождение» (Париж). № 4176. 24 марта 1939.

Примечания:

[1] Теобальд Теодор Фридрих Альфред фон Бетман-Гольвег (1856-1921) — германский политический деятель, рейхсканцлер Германской империи, премьер-министр Пруссии в 1909-1917 годах.

[2] Бернгард Генрих Карл Мартин фон Бюлов (1849-1929) — граф (1899), князь (1905), немецкий государственный и политический деятель, рейхсканцлер Германской империи с 1900 по 1909 год. В 1930-1931 годах в четырех томах были опубликованы мемуары экс-канцлера, которые вызвали большой общественный резонанс.

[3] Сергей Дмитриевич Сазонов (1860-1927) – российский государственный деятель, министр иностранных дел Российской империи в 1910-1916 гг.

[4] Максим Максимович Литвинов (имя при рождении Меер-Генох Моисеевич Валлах; 1876-1951) — советский революционер, дипломат и государственный деятель, народный комиссар по иностранным делам СССР (1930-1939).

[5] Лев Дмитриевич Любимов (1902-1976) — русский и советский журналист, искусствовед, писатель, публицист, автор книги воспоминаний «На чужбине». Написал популярные книги по истории искусства Европы и России (в том числе Древней Руси). С 1919 года находился в эмиграции во Франции. Политический обозреватель газеты «Возрождение» (Париж) (до 1940 г.). При основании в 1937 г. Национального объединения русских писателей и журналистов вошёл в его правление, с 1939 генеральный секретарь НОРПЖ. После Второй мировой войны вернулся в СССР. Умер в Москве.