Пушкин – банкомёт. Ч. 2

«ПАРИЖСКАЯ ТЕТРАДЬ» получена из Франции вместе с другими историческими артефактами русского рассеяния, возникшего в мире после революции 1917 года. Она собиралась на протяжении многих лет одним русским эмигрантом и представляет собой сборник вырезок из русскоязычных газет и журналов, издаваемых во Франции. Они посвящены осмыслению остросовременной для нынешней России темы: как стало возможным свержение монархии и революция? Также в статьях речь идёт о судьбах Царской Семьи, других членов Династии Романовых, об исторических принципах российской государственности. Газетные вырезки и журнальные публикации читались с превеликим вниманием: они испещрены подчёркиванием красным и синим карандашами. В том, что прославление святых Царских мучеников, в конце концов, состоялось всей полнотой Русской Православной Церкви, есть вклад авторов статей из ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ и её составителя. Благодарю их и помню.

Монархический Париж является неотъемлемой частью Русского мира. Он тесно связан с нашей родиной и питается её живительными силами, выражаемыми понятием Святая Русь. Ныне Россию и Францию, помимо прочего, объединяет молитва Царственным страстотерпцам. Поэтому у франко-российского союза есть будущее.

Публикации первого тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parigskaya-tetrad/.

Публикации второго тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-2: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-2/.

Публикации третьего тома ПАРИЖСКОЙ ТЕТРАДИ-3: http://archive-khvalin.ru/category/imperskij-arxiv/parizhskaya-tetrad-3/. 

+

ПУШКИН, ИЗВЕСТНЫЙ БАНКОМЁТ.

«Играя, он искал опасности — и обрёл её».

Это было похоже на поединок.

«Пиковая Дама».

Часть вторая. Окончание.

Начало. http://archive-khvalin.ru/pushkin-bankomyot-ch-1/

Как мы уже говорили, возможно, что Пушкин в лицейскую пору начал играть из молодечества, чтобы не отстать от гусаров, чтобы не прослыть маменьким. Постепенно он втянулся в игру, относиться к ней по-иному. Стал проникаться психологией заправских игроков, между прочим – разбираться в стиле игры, охладевая к любительской. 22 января 1830 года он пишет из Петербурга московскому игроку Судиенке:

«3десь у нас мочи нет, скучно: игры нет, а я все-таки проигрываюсь. Об Яковлеве имею печальные известия. Он в Париже. Не играет… Покамест умираю со скуки. Приезжай, мой милый, или с горя я к тебе приеду». Суеверный вообще, он усвоил и специально игрецкое суеверие, которое шло вразрез с его природной добротой. А.П. Керн рассказывает: «Раз, когда я попросила денег у него для одного бедного семейства, он, отдавая последние пятьдесят рублей, сказал: «Счастье ваше, что я вчера проиграл». Это значит: если бы выиграл – не дал бы: настоящие игроки с выигрыша не дают, чтоб не отпугнуть везение.

Вообще, в нём, несомненно, появились признаки игрока-профессионала. Между прочим – один важнейший: он начал очень легко брать взаймы, а также играть «на мелок» (т.е. делать ставки под запись, без наличных денег – А.Х.) и выдавать векселя на такие суммы, которые мог надеяться вернуть не от «стишистых доходов» своих, а только в случае крупного выигрыша. С 1829 года пушкинские векселя, можно сказать, получили обращение в игрецких кругах…

Бартенев, говоря о Пушкине кишинёвского периода, считает, будто страсть к игре «разжигалась в нём надеждою и вероятностью внезапного большого выигрыша». Вряд ли это так было даже в пору его изгнаннической нищеты. Если и была, допустим, надежда, мечта, то уж никак не могло быть «вероятности»: большой игры с профессионалами Пушкин в то время не вёл; по тогдашнему размаху своей игры он много выиграть не мог; и не та была компания и – главное – никто бы не стал много проигрывать именно ему, с которого самого взять было нечего.

Но это – единственное (кстати сказать, всё же не от современника идущее) указание на корыстный характер пушкинский игры. Больше никогда, ни разу, ни кто-либо, ни он сам, даже не намекнул на мечту Пушкина обогатиться путём игры. Позже, в разгаре картёжных событий, он если и мечтал о больших выигрышах, то разве лишь для расплаты с долгами и, может быть, для дальнейшей игры. Но выигрыш или игра, как основа денежного благополучия, Пушкину никогда не мечтались. Им руководило другое.

Тот же Бартенев гораздо правильнее указывает на причину пушкинского азарта, когда говорит, что «всякая быстрая перемена, всякая отвага были ему по душе». Жажда риска, неутолимая, проявлявшаяся у него всю жизнь, влекла Пушкина к картам, как и к дуэлям. Я уверенно делаю это сопоставление по тому, что оно вполне в духе Пушкина. Не случайно об игре Германа с Чокалинским в «Пиковой Даме» сказано: «Это похоже было на поединок».

Его страсть к игре происходила от страсти к опасности и была так сильна, что её без труда замечали посторонние. Вюртембергский посол, кн. Гогенлоэ-Кирхберг, донося своему правительству о смерти Пушкина, писал: «Он любил игру и искал сильных ощущений». Н.А. Мельгунов рассказывал, что «из страстей Пушкина первая – его чувственная и ревнивая любовь… Другою его страстью была игра». Ксенофонт Полевой, плохо скрывая свою нелюбовь к Пушкину, сообщает: «Иногда заставал я его за другим столиком, карточным, обыкновенно с каким-нибудь неведомым мне господином, и тогда разговаривать было нельзя; после нескольких слов, я уходил, оставляя его продолжать игру. Известно, что он вёл довольно сильную игру и чаще всего продувался в пух! Жалко бывало смотреть на этого необыкновенного человека, распалённого грубою и глупою страстью!» Страстным игроком называет его и А.Н. Вульф, причём тут же приводит слова самого Пушкина о том, что «страсть к игре есть самая сильная из страстей». Анне Петровне Керн, свидетельнице достовернейшей, Пушкин говорил, что карты «единственная его привязанность».

Надо ещё прибавить, что иногда, вероятно, прибегал он к игре, как средству убить время, избавиться от находившей подчас на него тоски. Недаром в набросках «Адской поэмы» он вложил в уста Смерти замечательный афоризм:

«Ведь мы играем не для денег,

А только б вечность проводить».

 

Во второй главе «Евгения Онегина» он говорит прямо о себе:

Страсть к банку!.. Ни любовь свободы,

Ни Феб, ни дружба, ни пиры

Не отвлекли б в минувши годы

Меня от карточной игры.

Задумчивый, всю ночь до света

Бывал готов я в эти лета

Допрашивать судьбы завет:

Налево ль выпадет валет?

Уже раздался звон обеден;

Среди разбросанных колод

Дремал усталый банкомёт,

А я всё так же, бодр и бледен,

Надежды полн, закрыв глаза,

Гнул угол третьего туза.

 

Это написано в 1823 году. Пушкин думал тогда, что главные приступы игорной лихорадки у него уже в прошлом. На самом деле они ещё только предстояли ему.

Он действительно играл по целым ночам. Гоголь, восторженный провинциал, явился к нему на поклон поздним утром и узнал, что ещё «почивают». «Гоголь с великим участием спросил: «Верно всю ночь работал?» «Как же, работал, — отвечал слуга. — В картишки играл».

Главными, излюбленными играми были, конечно, азартные: штосс, банк, затем экарте и муха. Но, гонясь не за выигрышем, а за острым наслаждением игры, он готов был изо дня в день сражаться не с профессионалами и не слишком по крупной. Такова, вероятно, была петербургская игра 1828 г. с Киселёвым и Полторацким (впрочем – безрассудным игроком), о которой сложил он тогда же стихи, позднее в «оприличенном» виде ставшие знаменитым эпиграфом к «Пиковой Даме»:

 

А в ненастные дни

Собирались они

Часто;

 

Гнули – Бог их прости!

От пятидесяти

На сто;

 

И выигрывали,

И отписывали

Мелом.

 

Так в ненастные дни

Занимались они

Делом.

 

Такова была в тридцатых годах его дачная игра с кн. Голицыным и другими, во время которой сложил он экспромт: «Полюбуйтесь же вы, дети…», и игра, при которой однажды присутствовал А.О. Россет, когда Пушкин, играя в банк, закладывал руки в карманы и припевал солдатскую песню, заменяя слово солдат, словом Пушкин:

 

Пушкин бедный человек,

Ему негде взять.

Из-за эвтава безделья

Не домой ему идтить.

 

В крайнем случае, он готов был играть хотя бы в вист по маленькой. Из деревенской глуши он пишет Дельвигу в 1828 г.: «Играю в вист по восьми гривен роббер, и таким образом прилепляюсь к прелестям добродетели и гнушаюсь сетей порока». В самом безвыходном положении он готов был позабавиться хоть подобием игры. Кн. П.П. Вяземский, которому в 1827 г. было семь лет, рассказывает: «Мать моя запрещала мне даже касаться карт… Пушкин во время моей болезни научил меня играть в дурачки, употребив для того визитные карточки, накопившиеся в новый 1827 год. Тузы, короли, дамы и валеты козырные определялись Пушкиным, значение остальных не было определено, и эта-то неопределённость и составляла всю потеху: завязывались споры»[i].

Он был азартен до самозабвения. Кн. П.А. Вяземский рассказывает, что во время пребывания своего в Южной России он «куда-то ездил за несколько сот вёрст на бал, где надеялся увидеть предмет своей тогдашней любви. Приехав в город, он до бала сел понтировать и проиграл всю ночь до позднего утра, так что проиграл и все деньги свои, и бал, и любовь свою». А за игрою однажды, по сообщению Бартенева, «повздоривши с кем-то из кишинёвской молодёжи, снял сапог и подошвой ударил его в лицо».

Нельзя сказать, чтоб друзья не пытались его удержать. Так, в 1828 г. Вяземский писал ему укоризненно: «Узнал я, что ты проигрываешь деньги Каратыгину. Дело нехорошее. По скверной погоде я надеялся, что ты уже бросил карты и принялся за стихи». Следы подобных дружеских вмешательств имеются в пушкинской литературе. Но всё было бесполезно: Пушкин играл по страсти.

 

+

Игроки знают, что даже в азартных играх нужно умение, которое заключается, прежде всего, в хладнокровии. Несомненно, что игра требует вдохновения. Но и здесь, как в поэзии, вдохновение исключается «восторгом», родом одержимости. К несчастью, Пушкин-игрок был именно одержим; страсть ослепляла его, делала беспомощным. «Пушкин до кончины своей был ребёнком в игре, и в последние дни жизни проигрывал даже таким людям, которых, кроме него, обыгрывали все», — говорит П.П. Вяземский.

В самом деле, мы мало знаем его выигрышей, и сравнительно с известными проигрышами, они очень не крупны. К тому же, он не всегда умел получить их.

Так, перед отъездом из Одессы, он выиграл с некоего Лучича 900 рублей, из которых получил только 300. В 1826 году выиграл с Великопольского 500, но тотчас проиграл их Назимову. В конце того же года выиграл 1500 руб. у А.М. Загряжского. В июле 1827 г. «поте лица» выпонтировал что-то у Полторацкого. Несомненно, были и другие выигрыши, но известия о них не сохранились, что само по себе показательно. Зато список достоверно известных проигрышей (не считая многочисленных общих указаний на неудачную игру Пушкина) так велик, что мы здесь ограничимся только самыми важными и характерными.

Уже в 1819 году юный Пушкин занял у бар(она) Шиллинга 2000 руб. асс(игнациями), на 6 месяцев, и выдал заёмное письмо. Права по этому письму бар. Шиллинг передал некоему Росину, который в 1821 году, когда Пушкин уже был в ссылке, предъявил к поэту иск. 18 июня 1821 г. кишинёвской полиции Пушкин принуждён был дать следующий отзыв: «Проиграв заёмное письмо бар. Шиллингу, будучи ещё в несовершенных летах, и не имея никакого состояния движимого или недвижимого, находится не в состоянии заплатить…»

Это была первая, от карт проистёкшая неприятность.

В 1820 году Пушкин намеревался издать по подписке первую книгу своих стихов. Было роздано около сорока билетов, но в это время Пушкин проиграл рукопись Н. Всеволожскому, оценив её в 1000 рублей. Издание не состоялось, и Пушкин мог выкупить рукопись только в 1825 году, а издал книгу только в 1826-м, что резко изменило её состав. Таким образом, не будь этого проигрыша, мы имели бы «первую книгу» Пушкина, весьма и весьма отличную от той, какую имеем сейчас.

На стихи и на экземпляры своих книг, за неимением денег, Пушкин, игрывал и впоследствии. 1 декабря 1826 года, будучи проездом во Пскове, он пишет Вяземскому: «вместо того, чтоб писать 7-ю главу Онегина, я проигрываю в штосс четвертую: не забавно». В 1828 году, полемизируя с Пушкиным в стихах на игорную тему, Великопольский напомнил ему о том, как

 

Глава Онегина вторая

Съезжала скромно на тузе,

— на что Пушкин деловито указал Великопольскому, уже в прозе, что, во-первых, такое упоминание есть «личность и неприличность», а во-вторых, что он «не проигрывал 2-й главы, а её экземплярами заплатил свой долг, так точно, как вы заплатили мне свой родительскими алмазами и 35-ю томами Энциклопедии».

Во время уже упомянутой игры с Загряжским Пушкин, проиграв все бывшие у него деньги, предложил затем рукопись 5-й главы Онегина; проиграв её, поставил пару пистолетов, проиграл и пистолеты, но затем отыграл всё.

Печатая в «Полярной Звезде» письма Рылеева к Пушкину, Герцен рассказывает, что однажды Пушкин, в азарте, поставил эти письма в банк против 1000 рублей, предложенных С.Д. Полторацким, но вовремя опомнился и воскликнул: «Какая гадость! Проиграть письма Рылеева в банк!»

Как мы уже видели, к весне 1829года, перед поездкой на Кавказ, Пушкин был у игроков «в тисках». В чём именно заключались тиски, а также, каковы были их истинные размеры, установить в точности невозможно. Мы имеем лишь отрывочные данные. Можно предполагать, между прочим, что Пушкину приходилось переписываться с тёмными персонажами игорного мира, но его письма до нас не сохранились. Однако, в переписке с некоторыми не уголовными, но всё же видными представителями картёжной Москвы, находим, хоть и отрывочные, но показательные данные, позволяющие судить о запутанности пушкинских дел. Прежде всего, бросается в глаза, что Пушкин не только проигрывает наличные, но и должает, при том в размерах, сильно превосходящих его прежние карточные долги.

Судя по письму к Судиенке, от 22 января 1830 года, уже к июлю 1829 г. он обязан был выплатить 4000 руб. по заёмному письму. Этот долг был сделан ещё до поездки на Кавказ. Вернувшись, Пушкин тотчас бросается в игру, и месяца через два пишет игроку Яковлеву, по поводу проигранных 6000 руб.: «Тяжело мне быть перед тобою виноватым, тяжело и извиняться… Должники мои мне не платят, и дай Бог, чтоб они вовсе не были банкроты, а я (между нами) проиграл уже около 20 тысяч. Во всяком случае, ты первый получишь свои деньги… В конце мая и в начале июня денег у меня будет кучка, но покамест я на мели и карабкаюсь».

Должники, однако ж, оказались неисправными, и выкарабкаться из этого долга, сравнительно ещё небольшого, Пушкину так и не удалось до самой смерти: только 17 мая 1837 года Яковлев получил свои деньги, уже от Опеки, учреждённой над детьми и имуществом покойного поэта.

Вслед за тем Пушкин попал «в тиски» к игроку-профессионалу Огонь-Догановскому, уже не столь снисходительному, как Яковлев или Судиенко. О Догановском начальник 1 отделения московской полиции Брянчанинов тогда же доносил: «Банковая в карты игра в Москве не преставала никогда… Между многими домами, составившими для сего промысла партии, дом Догановского есть особенное прибежище игрокам. Сказывают, что игорные дни назначены, и сам хозяин мечет банк, быв с другими в компании». Этому Догановскому, который, кстати сказать, сильно напоминает Чекалинского «Пиковой Дамы», Пушкин выдал векселей на 24800 руб. Их срок, видимо, истекал в начале 1832 года, но уже с 1830 г. Догановский заговорил об уплате. С этого времени начинаются мучительные попытки Пушкина поладить с Догановским, и эта тема становится лейтмотивом сложнейшей переписки Пушкина с Нащокиным на целых полтора года.

Нащокии вёл с Догановским нескончаемые переговоры, потом сам пытался достать денег в долг, чтобы помочь Пушкину выпутаться, но не мог добиться успеха. В декабре 1831 года, Пушкин, по вызову Нащокина, сам ездил в Москву улаживать это дело. Он пробыл в Москве две недели, но вернулся ни с чем, и 15 января 1832 года решился на отчаянное средство: попросить взаймы у старинного партнёра Судиенки. Он написал ему письмо, прося на два или три года ссудить 25000, т.е., как раз сумму, которую надо было уплатить Догановскому. Однако, во второй половине января пришло от Нащокина успокоительное письмо о том, что дело улажено.

По-видимому, удалось уплатить Догановскому деньгами, добытыми путём закладов и новых займов. Можно предполагать, что и этот долг, в раздробленном виде, также был выплачен лишь Опекою.

Но это не всё. 3 июля 1830 г. Пушкин выдал приятелю Догановского (или его компаньону) Жемчужникову вексель на 12500 руб., сроком на два года. И об этом векселе шла переписка с Нащокиным, и он при жизни Пушкина был покрыт лишь частично. Остаток долга, 5000 руб., был выплачен тою же Опекою 11 мая 1837 г.

Таким образом, из 120 тысяч рублей, уплаченных Опекою после кончины Пушкина, целых 35 тысяч можно, с той или иной вероятностью, отнести на счёт карточных долгов, сделанных только за 1829-1830 гг.

15 января 1832 года Пушкин писал Судиенке, что от карт он отстал «более двух лет». В 1833 г. он писал жене: «Обедал у Судиенки… Теперь и он женат, и он сделал двух ребят, и он перестал играть…» Однако, эти указания на прекращение игры не следует понимать буквально. По-видимому, Пушкин сократил игру под влиянием новых забот и новых жизненных условий, возникших после женитьбы, но вовсе он её не прекращал.

Кн. П.П. Вяземский прямо говорит о проигрышах Пушкина в последние дни жизни. К этой же эпохе относится и приведённое выше показание кн. Гогенлоэ-Кирхберга. А.П. Арапова, дочь Н.Н Пушкиной от второго брака, пишет, что Пушкина и в последние годы «тянуло в водоворот сильных ощущений. Пушкин только с зарёй возвращался домой, проводя ночи то за картами, то в весёлых кутежах». Рассказ А.О. Россета и стихотворение «Полюбуйтесь же вы, дети…», относятся также к тридцатым годам.

В том же письме к Судиенке Пушкин прямо заявляет, что ещё в 1830-1831 гг. расходы свадебного обзаведения, соединённые с уплатою карточных долгов, запутали дела его. После женитьбы они запутались ещё более.

Безвыходное финансовое положение Пушкина в последние годы было, наряду с другими обстоятельствами, одной из причин его страшного душевного состояния, его жажды свести последние счёты с жизнью. На этом сходятся едва ли не все исследователи. В свою очередь, надо же учесть, что многолетние неудачи в игре были одной из самых важных статей в его расходах. Ведь, одними только нам известными векселями и заёмными письмами, проиграл он около пятидесяти тысяч. А сколько он проиграл наличными, со сколькими долгами расплатился для нас неведомо. Истинная сумма его проигрышей не поддаётся учёту, но можно сказать с уверенностью, что, если бы не карты, Пушкин не умер бы неоплатным должником.

Игра была, по его собственному признанию, одной из сильнейших его страстей, и приходится сказать, что она сыграла не пустяковую роль в его постепенной гибели. Будучи в практическом смысле «ребёнком в игре», он извлекал из неё чувства не ребяческие, и далеко не ребячество влекло его к ней. Играя, он искал опасности — и обрёл её. Остался верен себе:

 

Всё, всё, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья…

 

И, конечно же, эти наслаждения во всех смыслах роковые и вполне поэтические, он «обретал и ведал» и в тех бурных приступах азарта, о которых мы здесь попытались рассказать объективно.

 

Владислав Ходасевич[ii]

«Возрождение» (Париж) № 1101. 7 июня 1928 г. 

Примечание:

[i] Вероятно, это сообщение, в переработанном виде, послужило Чехову сюжетом для известного рассказа «Винт». – прим. авт.

[ii] Ходасевич Владислав Фелицианович (1886-1939) — русский поэт, переводчик, критик, мемуарист и историк литературы. Выходец по отцу из обедневшей польской дворянской семьи. По матери – из семьи евреев-христиан. Окончил 3-ю московскую гимназию, учился в Московском университете, но не закончил обучения. С середины 1900-х годов находился в гуще литературной московской жизни, печатался в журналах и газетах, в том числе «Весах» и «Золотом руне». До революции выпустил несколько поэтических сборников, стал профессиональным литератором, зарабатывающим на жизнь переводами, рецензиями и фельетонами, работал в «Русских ведомостях», «Утре России», в «Новой жизни». С восторгом принял Февральскую и поначалу Октябрьскую революции, но быстро разочаровался.

В 1922-1923 годах жил в Берлине, осознал, что возвращение в СССР невозможно. В 1925 году переехал в Париж, печатался в разных газетах и журналах. С февраля 1927 года до конца жизни возглавлял литературный отдел газеты «Возрождение», стал ведущим критиком литературы русского зарубежья.

Исследование «Игроки в литературе и в жизни» Ходасевич обещал написать для журнала «Современные Записки». Однако замысел не был исполнен. Как отголосок замысла вышла статья «Пушкин, известный банкомёт» («Возрождение» (Париж). 1928. 6, 7 июня). Сам страстный игрок, Ходасевич несколько раз принимался писать об игроках. В рабочей тетради, начатой 12 января 1918 г., сохранился план прозаического произведения, в центре которого игрок, психология игрока. Из большого творческого наследия В.Ф. Ходасевича работа «Пушкин, известный банкомёт» мало знакома широкому читателю в России. – прим. А.Х.